|
|
Николай ЗАЙЦЕВ |
||
2011 г. |
МОЛОКО |
|
|
О проекте "МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Николай ЗАЙЦЕВУтренний светПовесть [01] Косматые облака свинцовым, тяжёлым мраком закрывали небо до самого горизонта, и в том месте, где они вдруг соприкасались с твердью, земля вздрагивала и вновь замирала от страха ожидания расплаты за красоту своего весеннего цветения. Скопившаяся в набухших тучах вода грозила немедля обрушить на её живую радость мрачное безумство тёмных сил, задумавших, во что бы то ни стало уничтожить несоответствие радостного ликования животрепещущих весенних садов с ужасом чёрного грозового поднебесья. Что-то происходило на огромном Небе – чудовищное, что переполнило безмерную чашу Господнего терпения. Нечто неведомо-страшное было причиной разъярённых громов и молний, от которых дрожало всё вокруг, и земные твари забились в щели и норы и боялись даже во тьме своих укрытий открыть глаза... [02] Разложив деньги по разным укромным углам, новоявленный нувориш задумался: «Так не бывает. Вернётся Леон и нужно будет выяснить причины такой щедрости. Но он же сказал, что прочёл рукопись романа. Где он её мог видеть? Наверное, у одного из редакторов журнала. Тогда понятно. Богатенькому человеку не чуждо высокое искусство и он решил помочь гению выбраться из нищеты... [03] Утро, в котором проснулся Пётр Петрович, оказалось сочувствующим его мыслям. Серые тучи затянули окрестности горизонта и вот-вот грозили упасть на землю мелким и противным осенним дождём. Царёв поёжился в мыслях о такой погодной перспективе, стал искать что-нибудь светлое в этом начале дня и вспомнил о приглашении в редакцию издательства... [04] Лёгким движением портьеры на окне (никак не иначе), это ожидание проявилось в образе девушки, что ещё недавно подавала закуски в кабинете редактора журнала «Христофор Колумб». Она остановилась перед столом, давая писателю время убедиться в достоверности своего присутствия. Да, несомненно, это была она. И если даже перед ним находился призрак, он в точности воспроизводил оригинал... [05] Царёв потрогал проступающее из воды жёлтое небо Америки, может, Индии, ощутил мокрую прохладу осени и решил, что окружающие его природные изыски: зелёная вода, речные камни прекрасны своей неповторимой величавостью, и сама жизнь среди этой красоты не может остановиться и нужно продолжать всё это любить и ждать, когда наполнится этим чувством пространство вокруг и отзовётся взаимностью... [06] Усевшись в автомобиль, Царёв почувствовал такую тоску, будто его заключили в темницу на вечный срок. Не существовало никакого выхода из этого мрачного пространства, кроме побега, но, как и куда бежать автор романа не ведал даже в самых фантастических помыслах. Трудно было вообразить, что слова Леона несут неотвратимость разлуки с Адой... [07] Поднявшись рано утром в бодром состоянии духа и хорошо отдохнувши телесно, Царёв вышел во двор размяться, но не нашёл старых деревьев между которыми была вбита металлическая перекладина, заменявшая турник. Сад посвежел от посадок молодых плодовых деревьев, голых и, казалось, совершенно беззащитных перед наступающей зимой, но по всему периметру садовой изгороди распушились довольно взрослые ели, до полутора метров высоты, чтобы защитить юные, нежные побеги от холодного ветра, до поры вступления в зрелую крепость их ствола и ветвей... [08] Едва последний голубь улетает в ночь, как потолок нависает над залом огнями хрустальной люстры, исчезает сцена, подождав, однако, покуда дети убегут за кулисы, раздаётся лёгкая инструментальная музыка и публика начинает делиться мнениями, ещё пребывая в душевном неравновесии, и выражая громкий восторг полученных впечатлений от необычайно красивого спектакля. И только очень наблюдательный зритель заметил, что кулисы, куда скрылись юные артисты, обратились стеной, неотличимой от других стен зала и даже с окном в ночную пустоту... [09] Из гостеприимного дома своего друга писатель возвращался один. Аля пожелала остаться с братом, чтобы успокоиться и сообщить, что её жизнь меняется, и она решила задержаться в гостях, потому как встретила человека, которому верит и любит. Петра Петровича проводили за ворота, долго прощались, продолжая лёгкую беседу, начатую за столом. Аля увлекательно рассказывала, как в детстве, собирая грибы, отошла далеко от подружек и заблудилась. Ночь ей пришлось коротать в лесу у огромного, поросшего мхом пня, который светился во тьме и она, прижавшись к нему, согревалась о мохнатый бок и на время засыпала, но кричала страшная птица, хлопала крыльями, будила её и она долго следила за парой глаз, огнями бегающих во тьме, потом опять дремала, обняв замшелый пень... [10] Служил в гостинице администратором, дело знал, умел клиента уважить. Пришли молодые, ухватистые, повернули работу по-своему, по-новому. Оставили пока работать швейцаром. Двери заезжим людям доверили открывать, - приоткрыл гость причину своей тоски о трудностях достижения великих целей и неуёмном желании стать заметным не у дверей гостиницы, а в алтаре славы... [11] Утром Царёв проснулся в своём доме, чему удивился. Память искрила короткими промежуточными вспышками – Антон, ресторан, дерево, цыганка, но дорога домой не высвечивалась даже в самых ярких разрядах молний, будоражащих его похмельное сознание. Возникали какие-то огни, но из них не складывалось пути, вероятно, они служили направлением в обнаружении дома, что так удачно и случилось... [12] Услышав гул летящего самолёта, писатель открыл глаза и увидел, что водитель паркует машину у большого стеклобетонного здания аэропорта. Он не узнал, выйдя из автомобиля и осмотревшись, ни самого строения, ни окрестностей и когда вошёл в помещение тоже не заметил знакомых особенностей интерьера старого зала аэропорта. «Перестроили, наверное. Сейчас всё, что ни есть, под заграницу мостят. Евростандарт называется. А сама старушка Европа – это некий фиговый эталон комфортного проживания для Сибири и Азии. Обычаи народов уже не в счёт, - подумал Царёв и успокоился. Остановились у стойки таможенного контроля, подождали, пока шофёр притащил саквояж... [13] Здание отеля, к которому причалил автомобиль с писателем, носило на своих стенах и куполах отпечатки многих времён, и было трансформировано усилиями строителей из одной эпохи в другую с редкой осторожностью любви к настоящему комфорту и почитанием многовековой истории страны... [14] Не успел Петр Петрович взойти на ступени крыльца, дверь отворилась, и когда он вошёл, его встретил лакей в ливрее, принял плащ и шарф (шапку Царёв благоразумно оставил дома), и открыл другую дверь в просторную залу, где приглушённо звучала медленная музыка и также тихо передвигались люди, стояли тройками, парами и беседовали между собой. Ярко горели под потолком многосвечевые хрустальные люстры, освещая паркетный пол цвета зрелого апельсина, голубые колонны, подпирающие зелёный потолок, шведский стол, заставленный напитками и едой, фикусы в розовых кадках и стены, разрисованные сценами из жизни животного мира... [15] Прошло некоторое время, Царёв чокался с аристократами рюмкой, улыбался, пытался шутить, но скоро любопытство к заезжему писателю иссякло, слов, объединяющих компанию не находилось, переводчик исчез, жесты понимания стали повторяться, улыбки застыли масками на лицах, чувствовалась отстранённость чуждого общества и пришлого человека, и Пётр Петрович благоразумно удалился... [16] Вспыхнул свет и Царёв встал на том же месте своего недавнего движения к столу. «Привиделось, но приятно слышать упрёки из прошлого и от вечного, значит достал, услышали. Пусть лучше ругают, чем молчат, - нашёл он положительные знаки внимания в свидании со своими персонажами. – После разговора с наместником Иудеи и выпить не грех», - продолжил он свой путь к столу... [17] Честно говоря, Царёву не хотелось возвращаться в шикарный гостиничный номер, но более идти было некуда, и он решил, что лучше будет потеряться там, среди вещей, туалетов, ванн, коридоров и комнат, чем ещё раз попасть на приём к хаму с деньгами, который, став дворянином, приглашает к себе нищих аристократов и держит их там под присмотром, как экзотических птиц, желая оставить вензеля их фамилий и титулов в гостевой книге посещений его дома – навсегда... [18] Сверху, с площадки над лестницей, куда его доставил слуга и откуда он должен был спуститься в зал, виделся круглый стол, покрытый белой скатертью, за которым уже сидели, на стульях с очень высокими спинками, семь старцев, в том одеянии, в каком он видел их на презентации своей книги. По стенам в канделябрах и на столе горели свечи, и казалось, что стол и люди возникли в этом зыбком свете ненадолго, только лишь на время таинства колыхания язычков пламени... [19] Галерея, куда они вошли, поплутав некоторое время по лабиринтам замка, встретила Царёва взглядами, что устремились к нему с портретов, вывешенных по обе стороны, на стенах узкого, но продолжительной длины помещения. Лица на холстах напряглись, глаза прищурились, точно что-то припоминая, но только на несколько секунд и тут же вновь отвернулись, вытянулись, безразлично замерев в неизмеримой торжественности вдохновенного достоинства выражения своих изображений... [20] Никитин встретил друга радушно, но с неодобрением длительности времени его отсутствия и так определил своё отношение к долгому путешествию... [21] В храме, куда Царёв вошёл с благоговейным восторгом, было пустынно, но не пусто. Стояла тишина – предтеча откровения. Он перекрестился, и на него глянули, как показалось с одобрением глаза с ликов святых на иконах, что расположились по стенам... г. Талгар
|
