|
|
Николай ЗАЙЦЕВ |
|
2011 г. |
МОЛОКО |
|
О проекте "МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Николай ЗАЙЦЕВУтренний светПовесть Услышав гул летящего самолёта, писатель открыл глаза и увидел, что водитель паркует машину у большого стеклобетонного здания аэропорта. Он не узнал, выйдя из автомобиля и осмотревшись, ни самого строения, ни окрестностей и когда вошёл в помещение тоже не заметил знакомых особенностей интерьера старого зала аэропорта. «Перестроили, наверное. Сейчас всё, что ни есть, под заграницу мостят. Евростандарт называется. А сама старушка Европа – это некий фиговый эталон комфортного проживания для Сибири и Азии. Обычаи народов уже не в счёт, - подумал Царёв и успокоился. Остановились у стойки таможенного контроля, подождали, пока шофёр притащил саквояж. - Ваши билеты, Пётр Петрович. Надеюсь, документы при вас. Ах, вот ещё что. Передадите хозяину эту штуку. Подзорная труба, - объяснил Роман, передавая писателю билеты и чёрный, круглый футляр длиною в полный метр. – Жалуется шеф, что из окон гостиницы игры футбольных матчей на Уэмбли плохо просматриваются, - водитель заржал, но под строгим взглядом редактора спрятал клыки и покинул вокзал. – Счастливого полёта. Будете живы, увидимся, а нет, тоже до встречи, - провожающий махнул рукой к шляпе, как бы сделал под козырёк и, повернувшись, чёрным призраком удалился. Царёв благополучно миновал таможню, трап самолёта и, усевшись в кресло, нервно подумал: «Чёрте что говорят. Труба подзорная, Уэмбли, футбол. Приеду, Леона расспрошу. Должно быть, времени путешествия и на разговоры хватит». Лайнер уже завис где-то на безбрежных путях воздушного океана, мерно рокотал работающими двигателями, и большинство пассажиров в его салоне погрузились в сон. Разбудила его стюардесса и предложила обед, а может ужин, в перепутанном времени поднебесья это земное понятие своего значения не имело, но аппетит обнаружился, и Царёв охотно откинул свой столик. На нём появилась куриная ножка, сыр, салатик – всё герметично упакованное и выглядело ненастоящим без огня, дыма и запаха. Подкатилась другая тележка, где вполне легально стояли спиртные напитки, соки и пассажир попросил налить водки в большой стакан, чем нисколько не удивил девушку в лётной форме, пожелавшей ему вдобавок к доброй порции алкоголя ещё и счастливой посадки. Стало приятно и тепло от милой улыбки стюардессы от лёгкого движения её руки, подавшей бокал с тяжёлым напитком и со словами доброго напутствия. От выпитого и еды истома опутала тело, но расшевелился разум и принялся грустить об оставленной далеко внизу чудесной женщине с глазами полными страха за него, за него. Как давно никто, да и он сам тоже, не боялись за него, Царёва, провинциального писателя, тянувшего свою лямку, будто кто-то запряг его, сделал бурлаком и он тащил тяжёлое судно, но груз продвигался медленно, а то и вовсе падал на мель, но теперь, подхваченный течением увлекает за собой своего раба и так быстро это движение, что не даёт возможности остановиться, оглядеться. Куда-то это быстрое течение тащит его и теперь – небесными высями, в чужие земли, где нет родной опоры, и он может пропасть. Что значит пропасть? Исчезнуть, но откуда? Не пропал же он в нищете, не исчез в годы неудач. Впрочем, ему не в чём было исчезать. Жил он на родной земле, что сама по себе добра, в лице той же Матрены, дававшей ему хлеб и молоко в бессрочный долг, и была бедность, ну, куда в ней пропасть – некуда и ничего нет кругом, одна душа трепещет, ищет разумом слово, чтобы с ним к людям добраться. А теперь что? Оказалось, что быстрее можно пропасть в богатстве, много всего вокруг, и ты сам среди этой роскоши ничего не значишь. Ну, поаплодировали, хвалу воздали, а может и не тебе вовсе, а еде вкусной и зрелищу весёлому, дому новому – он на виду, ему и почёт великий. А сам ты где? Книга? Она теперь своей жизнью живет, и в ней себя не увидишь, не узнаешь. А если написал что-то настоящее, должен продолжить или умереть, чтобы память добрая осталась. Не прославление, а память слов твоих, мечтаний в них. Слава Богу, что хоть властью остался незамеченным. Сколько хороших писателей, поэтов исчезли в сытой жизни. Кого послом послали, кто депутатом стал. И всё. Посол есть, избранник народный присутствует, а писатель и поэт исчезли. Сладкий пирог с барского стола мысли меняет к пустоте. Вчера глашатай свободы, борец с несправедливостью, сегодня холоп, тем самым осквернителям народной воли. Кому-то дали возможность в другую страну перебраться. Уехали и сгинули. Ни слуху, ни духу. Значит, ненастоящие они были художники, поэты, борцы. Задание выполняли. А чьё? С Антоном начинал этот разговор, но ответа не получил. Договорим, если свидимся. Если не пропаду, не исчезну в райских садах Запада. Ну, да ладно, хоть посмотрю своими глазами – свобода там или сплошной Тауэр. Едва шагнув на твёрдое, сплошь заасфальтированное поле лондонского аэропорта, Царёв тут же ощутил своё присутствие на чужой земле. Уныло и непонятно звучала из громкоговорителей речь диспетчера, погода стояла солнечная, но чувствовалось, что такое бывает здесь редко, дорожки были мокры и люди держали в руках зонты, плащи держались на их плечах так плотно, будто одеты были навсегда. Его никто не встретил на выходе из зала досмотра багажа, и он растерялся, не понимая происходящего, и пошёл, увлекаемый толпою, выходящей из здания аэровокзала, и прямо на ступенях лестницы оторопел от непридуманного удивления…, покуривая сигарету, его поджидал шофёр-кабан, тот самый, что доставил его, несколькими часами назад ранее, в городской аэропорт. Того города, где он ещё недавно жил. Водитель вежливо поздоровался на русском языке, затушил сигарету о подошву башмака и бросил в урну, подхватил саквояж и пошёл в сторону автостоянки, оставив Царёва недоумевать над нелепостью происходящего. Петр Петрович глядел водителю вслед, сзади похожему на большого ежа, одетого в людскую одежду, волос скрывал плечи и, казалось, что саквояж несёт получеловек, сфинкс. И хотя такое зрелище мало напоминало реальность, оглядевшись вокруг и не найдя ничего решительно напоминавшее воздушные причалы Отчизны, он кинулся бежать вослед человеку-ежу, уносившему его вещи. На стоянке шофёр устроил вещи в багажник автомобиля, и в руках писателя осталась только подзорная труба, а машина, после посадки в неё, помчалась по улицам Лондона, по его мостам, мимо современных зданий и средневековых памятников зодчества старой и, вопреки бытующему мнению, не всегда доброй Англии. Об этом помнил Царёв и спросил водителя: - А можно на Темзу и на Тауэр взглянуть? - Чего там смотреть, - оскалился кабан. – Река похожа на болото, вода чёрная, как нефть. Тюрьма ещё страшнее. Не желаю никому, туда на отсидку попасть. Камеры, что норы крысиные, каменные, за месяц срока чахотку схватишь. - Вы откуда знаете? Бывали там, что ли? – не поверил Царёв. - Да уж знаю, - уклончиво ответил водитель. – Хозяин приказал вначале к нему прибыть, а там, как договоритесь. Моё дело маленькое и молчание золото, - умолк шофёр и писатель понял, что разговорить его больше не удастся. Кварталы города за окном взмахивали куполами крыш, сверкали стёклами окон и уносились куда-то в невидимое пространство огромного белого света. Они так быстро двигались в обратном направлении, что узнать что-то из памяти школьного учебника истории было невозможно. Скоро глаза Царёва устали от заоконного мельтешения плохо различимых достопримечательностей на улицах Лондона и он, откинувшись на спинку кресла, стал смотреть вперёд своему движению. Оно проходило так же стремительно, как все события, что случились с ним после появления денег и Леона. Вернуться к оглавлению повести
|
