|
|
Николай ЗАЙЦЕВ |
|
2011 г. |
МОЛОКО |
|
О проекте "МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Николай ЗАЙЦЕВУтренний светПовесть - Служил в гостинице администратором, дело знал, умел клиента уважить. Пришли молодые, ухватистые, повернули работу по-своему, по-новому. Оставили пока работать швейцаром. Двери заезжим людям доверили открывать, - приоткрыл гость причину своей тоски о трудностях достижения великих целей и неуёмном желании стать заметным не у дверей гостиницы, а в алтаре славы. - Лихие нынче времена, - посочувствовал Царёв. – Вы сходите по этому адресу, может что-то и образуется, - и вручил визитную карточку издательства «Христофор Колумб». Ему было искренне жаль этого человечка, волокущего большой жёлтый чемодан по скользкой дорожке к воротам. Он догнал уходящего в неизвестность гостя и, протянув ему две зелёные бумажки по сто долларов, сказал какие-то дежурные слова напутствия, огорчив себя этой попыткой оправдания своего бессердечия. Тот взял деньги, торопливо открыл калитку, она захлопнулась за ним, будто сглотнула призрак, то ли посетивший дом писателя, а может привидевшийся от печали одиночества самому владельцу роскошного особняка. Вернувшись в дом, Царёв совсем загрустил, его терзало совестливое чувство вины за ироничное отношение к гостю. Графоман, конечно, высшей пробы. Но ведь, как человек, неплохой. Несчастен в своим нелепом занятии, а если, вдруг, наоборот счастлив. Поговорить надо было по душам, каждый человек достоин внимания. Бог рассудит, кто кого достойнее на этой земле. Самому тоже не грех бы дорогу выбрать. «Бреду вслепую с поводырём неведомым», - в дверь мягко постучали. Отворив дверь в ясный морозный день, увидел своего квартиранта Петра. - Тут к вам люди приходили, так я их попросил в послеобеденное время посещения делать, но один, маленький такой, с чемоданом громадным, никак не желал уходить. Дескать, дело срочное, отлагательства не терпит. Оставил я его в доме дожидаться, на улице-то мороз. Сам, правда, подумал, грешным делом, что на срочные дела с такой грузной ношей не ходят, - с крыльца рассказывал постоялец. - Вы проходите. Чего через порог разговаривать, - пригласил хозяин. Петр заступил за порог, разул с валенок калоши и остановился посреди прихожей, оглядываясь. – Пойдёмте сюда, - прошел на кухню Царёв. – Чаю хотите. Тут беспорядок у меня. Гостя, того самого, с чемоданом, угощал. А, вот, имени не спросил, - убирая посуду со стола, приговаривал Петр Петрович. – Чай какой любите. Крепкий или так себе. - С торговым человеком ранее дружил, стало быть, купеческий чаёк и уважаю. А что, тот человек, который вас поджидал, просил чего по нужде или от любопытства заглянул? Хотя такую поклажу зря таскать никто не станет, - постоялец отхлебнул налитого в чашку чаю. - Писатель. Всё, что написал, с собою носит. Надеется, кто-нибудь соблаговолит прочесть эту уйму бумаг. Но это вряд ли случится. Охотников для знакомства с чужим творчеством, да ещё в таком объёме, не сыскать, все сами пишут. Собой заняты. В редакциях поэты, писатели сидят, им некогда от своей гениальности оторваться. Шутка ли сказать, чемодан писанины перебрать нужно, а потом ещё и слово молвить о данном труде. Пока до эпилога доберёшься, забудешь, с чего всё начиналось. Я и вовсе ничем помочь не могу. Выслушал, адрес редакции, где он ещё не бывал, выдал, угостил, чем Бог послал и проводил, - виноватился за всех невнимательных литераторов писатель. - Не обидели человека и то ладно, - ободрил постоялец. – Незачем себя без вины мучить. Если человек славы жаждет, надобно ли ему в исполнении этого желания помогать? Известность – жуткая вещь, враз память отшибает. Знаменитости они ведь как живут, только себя и про свою жизнь знают, и лишь свои достоинства и недостатки почитают. Гордыня ими движет, не хотят они славой делиться ни с ближними своими, ни с Родиной, а уж с народом и подавно. Славен по-настоящему тот, кто народу своему прославление приносит. Того героя знают и помнят в веках. А кумиры они промелькнут и исчезнут. - Но должен же человек справедливо оценивать свои поступки. Выставлять на обозрение мерзость и непотребство – какая уж тут слава. Разница между грехом и подвигом тонка и понимается по-разному. Всё смешалось и простому человеку трудно определить, где святость, а в чём грех. Греховодники в роскоши живут и плодятся себе подобными. Грех становится смыслом жизни многих людей. А что же Господь, как Он может видеть такую несправедливость в белом свете. Где Его вышняя справедливость? – то ли себя или постояльца вопрошал Царёв. - Бог не может быть справедливым к живущим на земле. Он милостив. Какая может случиться справедливость к нынешней человеческой жизни – новый Всемирный потоп, горючая сера Содома, ядерная война. Лучшей справедливости человечество не заслуживает. Страшный суд – вот там и случится высшая Господняя правда, где будет слышен и плач и ропот, но ничего не будет услышано в оправдание и каждый получит по заслугам. Все земные наши награды – блеск греха в глаза Господа. Никому жизнь не даётся просто так – родился и гуляй, как пожелаешь. Она даётся Отцом нашим для славы Его пути, в котором душа обретёт бессмертие, но помыслы о несоразмерности распределения Божьей милости отдаляют нас от благ небесных и чернят душу, смешивая высокое духовное начало, положенное от рождения, с грязью мелких житейских соблазнов. Человек равняется в мыслях и делах со скотом. Замысел Господень – торжество святого Духа на земле – поруган, оболган, осквернён. Какой же мы просим к себе справедливости? – задав нелёгкий вопрос, умолк голос постояльца. Образовалась тишина, где возникло пространство взаимопонимания необычайной грусти в сознании людей, присутствующих при крушении устоев заповеданной жизни. - Купите и обрящете – таково отправление потребностей в сиюминутном времени нынешней жизни. Но присутствие Духа святого не сторговать. Он нисходит по велению Божьему, - заключился разговор. – Пойду я, - поднялся гость. – Вы Петр Петрович, если чего нужно говорите. Могу и на базаре чего надобно прикупить. Вам-то некогда будет за хозяйством глядеть, литераторы одолеют своим беспокойством. - Да, спасибо Петр. Вот на расходы деньги. Вы уж сами решайте, что возьмёте, то и хорошо, - Царёв вынул из кармана деньги и, не считая, вручил постояльцу. - Спаси Бог, Петр Петрович. Спроворю всё в лучшем виде, - поклонился тёзка и вышел. Царёв прилёг отдохнуть, подумав: «Деньги раздаю, и нисколько не жаль. Чужого никому не дано ценить. Дружбу сохранить можно, а капитал, его как копят? Могут ли деньги заменить всё на свете? Богатым надо родиться, этим всё будет объяснено. И привычки и характер и даже хамство, должны быть получены по наследству. У нуворишей же никаких потомственных привычек появиться не может, только хамство. И даже оно им не принадлежит по праву, пока есть деньги, присутствует гонор, исчезнут оные – согнёт спину перед любой свиньёй. Аристократа и в рабстве отличить можно». Не дремалось, чувство какой-то вины не покидало позиций, занятых в голове с начала появления чемодана, Леона, и последовательно остальных происшествий, так быстро наполнивших время и пространство вокруг и его участие в этих событиях – удачное и нет. Слишком стремительно менялось соотношение сил, но в пользу чего? Или кого? Путь указан, осталось идти – напутствовал батюшка, благословляя его. Но так ли сильна вера, что можно отправиться вслед за взметнувшимся вихрем света. Он редко бывает в храме, но написанный роман разве не выстрадан молитвенным словом. Сказано Спасителем – у каждого из вас своя молитва ко мне. А удалась она – содрогнётся душа и жарко-жарко заболит в сердце, качнётся под ногами земля, припадут к ней колени и польются слёзы светлые из опущенных долу глаз. Всё это он испытал за те полтора года, что трудился над книгой и только вера в неслучайность творения среди непонимания, безразличия и собственной нищеты придавала силы для продолжения бесполезного, как часто казалось, занятия. Но куда теперь отправилась его молитва, обретши осязаемое состояние и став видимым предметом для всех, желающих увидеть и узнать слова, исторгнутые из глубокого, как океан, одиночества. И сейчас ничего не изменилось – книга пошла к читателям, в их дома, её будут обсуждать в литературных салонах, а он остался, как и прежде один на один со своими, никогда не прекращающими своё движение, мыслями. Царёв поднялся, прошёл в гостиную и впервые включил телевизор, сразу же засверкавший большим и абсолютно плоским экраном. В матовом свете кинескопа образовалась эстрада и на ней кудлатая певица, которая широко, по-мужски, шагала по сцене и хриплым голосом выкрикивала слова: «Все мы бабы стервы…». Почему все? За себя самоё проще бы отвечать. Желаешь быть падалью – твоё право, но других то зачем за собой звать. Сценарий, видно, такой – не только людей в скот превратить, но ещё и в падший. Но ужасному оскорблению аплодируют сами униженные и главный режиссер доволен таким громким успехом. Везде и всюду присутствует незримый режиссер гнусных событий. Сцены заполнились шутами, театры похабщиной, строки немудреных бестселлеров – развратом. У каких-то могучих, но тёмных сил существует неодолимое желание власти над человечеством в этом мире. Для этого нужна эволюция сознания до уровня скота. Точнее нижайшая деградация общества. Арии, являющиеся символом целой нации, женятся на шлюхах. Эти кровосмешения с сучками из подворотен (и наоборот) уже дают свои результаты. Народам не на кого опереться в своих лучших чувствах к Родине, к семье. Даже высокопородные животные бракуются и лишаются всех привилегий после случайной связи со своими сородичами из низшей касты. Почему же люди ведут на эшафот королей, разжижают голубую кровь, обрекают мир на тщету повседневной суеты без понятности происходящего вокруг? И всюду ссылки на демократию и права человека. Оправдывается ли этими понятиями нынешний позор человечества и отрицание Божественного происхождения бытия? Для чего эта мужеподобная лахудра со своими безголосыми песнями? Для чего замечательного певца Баскова усадили в один ряд с бестолковыми старухами и доверили конферанс паскудства и бездарности? Что есть хуже этого? Наверное, собачьему сердцу не прикажешь жить по-человечески. Так и Коля – Бог талантом не обидел, но плебейская кровь тянет в грязь, от прекрасных голосов оперы к шарманке. Прощай великое искусство оперы и да здравствует балаган телеэкрана в кругу гламурных шлюх и томных педерастов. Ну что за мысли? Пусть себе поют. Он переключил канал, и на экране застучали африканскими ритмами барабаны, и племя зулусов воинственно махало копьями в такт музыки, угрожая невидимому противнику, а, может быть, всему остальному миру, несущему в заповедные уголки планеты ужасы своей, совершенно неприемлемой здесь, цивилизации. То, что хорошо европейцу – африканцу смерть. Но пока зулусы потрясают копьями, отпугивая злых духов от своей земли и жилищ, эти мрачные духи зла уже рядом, снимают ритуальный танец на камеру, чтобы показать в европах дикий народ, не желающий понимать, что ватерклозет это величайшее изобретение культурного мира. Зачем детям природы и любви наше бездушное хозяйство? Но оставить эти честные, смелые души в покое не позволяет дикость урбанизированного общества, не выносящего непохожести беспричинной радости людей на редкость собственного удивления простым, но чудесным явлениям в своей и даже неизвестной жизни. Мы везде видим преимущества своего нажитого веками затворничества в душных, смрадом дымящих городах, а надо всего лишь узнавать в плясках чернокожего племени своё человеческое детство, его неповторимую радость. Но у, якобы, цивилизованного, европеизированного общества осталась только одна в жизни радость – нажива. Оттого и боимся искренности простых, но забытых нами чувств, возделывая оставшийся нетронутым мир под свою насквозь прогнившую мораль. Царёв прилёг на диван и под тревожный «там-там» барабанов забылся таким же беспокойным сном. Нельзя сказать, что Пётр Петрович восторгался своим творчеством, он крайне недоверчиво относился к словам вдохновения, вдруг, выбравшего его заурядную голову для обрывков фраз, мыслей, будоражащих мозг, в неизвестные наперёд часы дня и ночи. Это непостоянство творческого процесса тревожило душу писателя и покой неприкаянностью сил, желающих быть потраченными на производительный труд. То, что постоянное напряжение мысли и есть работа, назначенная ему пожизненно, без выходных, отпусков и ухода при жизни на пенсию, он не знал. Очень трудно поддавалась определению материальная сущность нескончаемого процесса шлифовки словарных изысков, превращение разобщённых слов и предложений в целое произведение, которое, может быть, материализуется в книгу, а может, нет. Мысль нельзя потрогать и потому труд писателя неосязаем, от замысла и до исполнения – это только неясная мечта, абсурдная, смелая и потому страшная. Она, эта мечта, наплывает туманом среди светлого дня, снится ночами и невозможно избавиться от этого наваждения ни на минуту. Можно бежать, уходить, плыть за семь морей, но и туда приносятся твои фантазии, где явные и вымышленные герои спорят и дружат, любят и ненавидят, невзирая на твоё желание избавиться от кошмара их присутствия, на уносящие тебя расстояния, они с тобой навсегда и может только смерть избавит тебя от сомнений по поводу полезности твоих вымыслов. Блаженный покой, когда в цветах сирени видится только цветущий куст, а запах не дарит никаких воспоминаний – недоступен поэту. У него обязательно возникнут ассоциации цветовой гаммы с глазами и лицами любимых женщин, реальных, бывших с ним и никогда не виденных, куст загорится огнём неуёмных фантазий и обратится строкой – мучительно красивой, уносящейся букетом сирени в дали ещё даже и самому неизвестные. Когда же он возвратится на землю, то окажется, что кончилась сиреневая весна, настало лето, а он просто опять забыл умереть. Но если не видишь ярких и жарких цветов белого света, тогда жаль, наверное, родиться в этот для многих всегда сумрачный мир. Проснулся Царёв от настойчивого перелива телефонного звонка. Поднялся, встряхнулся, прогоняя остатки дремоты, прошёл к аппарату и поднял трубку. В ней бодро зазвучал голос Леона: «Добрый день мой друг. Отдыхаете. Ну, что ж, как говорится после трудов праведных, не грех и вздохнуть полной грудью. А я, знаете ли, очень занят. Выхлопотал вам приглашение от ассоциации писателей соединённого королевства. Будьте добры, Пётр Петрович, прибыть сюда через три дня. Билеты и всё остальное получите у Романа. Он же вас и проводит. До встречи на островах туманного Альбиона», - и трубка умолкла, не оставив времени на ответ. «Скорости прямо космические. Сегодня здесь, завтра в Англии. Что же я им там скажу? Что спросят, то и отвечу», - положив трубку, решил писатель. В дверях появился Пётр и спросил: - Тут к вам посетитель. Примете или отказать? - Зови, чего там. Всё лучше, чем одному маяться, - согласился хозяин. Вошёл среднего роста мужчина, в шапке из серого кролика, поверх синей куртки на шею был намотан шарф, концы которого свисали на грудь. Через всю эту запутанность, сквозь запотевшие в тепле очки, невидяще смотрели глаза. Вошедший сдёрнул их с лица и, близоруко щурясь, стал протирать стёкла концом шарфа. Водрузив очки обратно на нос, человек поздоровался и, развязав шнурки ботинок, предстал перед хозяином в белых шерстяных носках, смущённо озираясь взглядом по прихожей. - Проходите, - пригласил Царёв. Гость, не спеша, разделся и, осторожно ступая по паркету, вошёл в гостиную и остановился сразу же за дверьми. В движениях его чувствовалась неуверенность, и даже робость. Попросив гостя присесть, Царёв убавил в телевизоре звук и, чувствуя напряжение в поведении гостя (тот устроился на краешке кресла), сам обратился к нему: - Вы не стесняйтесь моих хором, я собственно недавно изменил бытовые условия и не совсем привычно чувствую себя в новой обстановке, но готов выслушать со вниманием и помочь, если в том будет необходимость. - Да нет у меня никаких вопросов. Присутствовал на книжной презентации, слушал ваше выступление, и мне показалось, что чего-то недоговорено в той речи. Не дали высказаться или регламент не позволил, - ответил гость. - Растерялся. Впервые участвовал в таких торжествах. Хотелось многое сказать, не удалось. Свет яркий, обстановка ресторанная – устроители так решили, я и не смог выразить свои мысли, - честно признался Царёв. - Я тоже так подумал, когда принялся за прочтение книги. Короткая речь не всегда справедлива в освещении такой серьёзной работы. Хотя, конечно, необходимо читать книгу, автор уже мыслит началом другого произведения и едва ли имеет желание распространяться всерьёз о прошедшем времени. Я пишу короткие рассказы, но мне всегда с трудом удаётся вспомнить о времени их сотворения. Да и зачем попусту тратить силы на поиски исчезнувшего времени. Есть рукопись, а в памяти лишь быт, стоит ли о том вспоминать, что вы кушали в дни написания романа. Но некоторым людям интересны именно эти нюансы. Физиологические процессы. Конечно, и мысль можно облечь в химическую формулу. Хотел спросить, а вы согласны существовать, как одно из соединений химических элементов, - задал вопрос гость. - У меня человеческое имя и оно никак не связано с таблицей Менделеева. А вы что наукой занимаетесь? – поинтересовался Царёв. - Нет. Просто иногда читаю статьи учёных, где чётко обусловлено, что гидролиз и обмен веществ определяют скорость и течение человеческой жизни. А как же творчество? Амёба тоже совокупность химических элементов, но ведь она не пишет стихов, - призвал к обобщению темы гость. - Право не могу вникнуть в такую для меня непроходимость. В науках я дилетант. И по образованию филолог. А зачем вам нужно задумываться над таким необычным свойством человеческого организма. Всё можно втиснуть в рамки какой-либо из наук, но память прошлого не может быть химической реакцией. Тогда капните в мозг склеротика катализатор памяти, и ему вспомнится даже тот момент, когда он появился на свет. Но в чём тут проблема и зачем этот ваш вопрос? – Царёв заинтересовался своим гостем, но не в перспективе химических реакций в своей голове. - Понимаете, никто так не унижает людей, как сам человек. Низведение человеческой жизни до уровня химической реакции, что может быть подлее такой логики в определении существования хомо сапиенс. Замахиваются не на исключительность человеческого разума, а на его Высшее начало. Уравнивание мысли Господнего провидения с работой научно-исследовательского института. Соблазн желания сравниться с Богом. Помните, чем искушал змей в эдемском саду первочеловеков. Скушайте плод от древа сего, и будете как Он, но что из этого получилось – известно. Зависть – великий порок, но домогательство славы Божьей, что это? – отразил вопрос своих сомнений гость. - Оттого в свете и существует огромное количество абсурдных открытий, в коих нет никакой пользы для процветания земного существования, а лишь желание славы. Причём славы любой ценой, - гость замолчал. - Может быть, куда-нибудь сходим? Посидим где-то в кафе и продолжим нашу беседу. Только, ради Бога, не о химии. Вы же не для этого сюда пришли? – Царёву не хотелось терять собеседника. - Простите меня, разговорился. Я недавно здесь, в этом городе – знакомых никого, вот и распоясался словесно. Пришёл показать свой новый рассказ, но как-то невзначай открыл тему совершенно незнакомую для себя. Уж так, получается – ищешь веник, найдёшь ножницы и найденным инструментом состригаешь неизвестно откуда взявшиеся мысли. Так и в написании, начинаешь за здравие, а заканчиваешь покойником, а ещё хуже, когда и вовсе не находится окончания задуманного произведения. Стремишься довести начатое до завершения и получается такая чушь, что в пору печь топить, но жаль и копится хлам недосказанных сказок, - он положил перед хозяином стопку бумаги величиной в авторский лист. - Я посмотрю это, но завтра, - почему-то решил Царёв, ему хотелось продолжить разговор, он быстро переоделся и они с новым незнакомцем вышли из дому. – Как вас зовут, - уже за воротами спросил писатель. - Антон, - на ходу подал руку для знакомства гость. – Я, знаете ли, издалека прибыл, ничего здесь не знаю. А вы как-то сразу посидеть со мною решили и я не против разговора. Через некоторое небольшое время они вошли в ресторан с бодрым названием «Кот мартовский». До этого весеннего месяца было ещё далеко, но выгнутая спина чёрного кота на вывеске заведения обнадёживала мыслями о всегдашнем неизменном повторении времён года и весны в частности. Отдав в гардероб верхнюю одежду, писатели вошли в зал и уединились за угловым столиком, заказали напитки и закуски и затеяли разговор, тайну которого сохраняло экзотическое дерево, скрыв звуки и лица собеседников под свои ветви с широкой и густой листвой. Научная тема, однако, имела продолжение и тут: - Как вы относитесь к клонированию животных и человека? - спросил новый знакомый. - Кошки, овцы, вообщем-то и так довольно схожи друг с другом, а вот иметь собственную копию не хотелось бы. Раздвоение личности всегда опасно. В голове – дорога в психушку, а в натуральную величину – угроза своей самобытности. Посягательство на свою сущность, уникальность и даже на имя. Если это ты, то величаться должен также, как и эталон. Но чьё-же звание осознанно и первично? Соперничество совершенно одинаковых людей приведет, в конце концов, к паритету мнений и действий, что и станет тормозом культурных и научных процессов, а затем и к разрушению цивилизации. Клонировать изначально будут только великих людей, это и приведёт мир к катастрофе, - ответил Петр Петрович, хотя выбор тематики разговора ему нравился. - Но почему? Продолжение гения не может помешать людям жить в добре и красоте, - недоумевал собеседник. - Никто не станет воспроизводить мать Терезу, платить за такое чудо будет некому. А вот новый образ Наполеона, Гитлера, Ленина и других злодеев возвратят к жизни и с их помощью приступят к разделу мира. А не стоит заниматься клонированием людей потому, что эти будущие гении не смогут повториться в своей прежней судьбе, нет той почвы, где можно объявиться в знакомом обличье и стать тем же человеком. Невозможно прожить две жизни в гостях у славы. Да и, вообще, в жизни есть только мгновение славы – его венчает смерть вовремя, на вершине успеха или безвестность после и до конца. Какую часть той жизни вы произведёте на свет, неизвестно. Что позволено Юпитеру, не дано человеку. Надо помнить о том и заниматься земными делами, а сравнивать себя с Создателем занятие непочтительное по отношению к Отцу нашему. Из всего созданного человеком искусственным путём на земле приживаются только монстры. Результаты работ над человеческой психикой тому доказательство. А уж как изуродовали растения и домашних животных наши учёные селекционеры видно всюду и везде – садах, парках и в ужасных гримасах питбультерьеров. И с человеком произойдёт то же самое. В пробирках и барокамерах будет плодиться уродство, которого уже достигла человеческая мысль и теперь ищет воплощения. Заметьте, что красивых людей становится всё меньше, уродство заполонило экраны, журналы и прочие площадки демонстраций этой красоты. Изменение понятия красоты, как духовной, так и физической и есть крах культуры и её ценностей, что веками копило человечество. Имитация жизни – это вовсе не жизнь и даже совсем не жизнь, - Царёв утомился от выводов, замолчал, выпил водки и, желая покончить с темой, спросил. – Может, расскажете что-нибудь о себе, творчестве? - О прожитой жизни мне и рассказывать нечего. Нечем похвалиться. Не сумел, не добился, не достиг. Мечты не воплотились в дела. Творчество помогает отвлечься от обыденности, но не более. Да и тут успехов немного. Крохи каких-то публикаций, критика и малая душевная удовлетворённость от написанного, - рассказал свои переживания Антон. - А зачем вы ко мне? Я не критик, не издатель. Мне просто повезло и ещё не знаю, как за эту удачу придётся расплачиваться. Вроде всё хорошо, но чувствую – что-то не так. Вот и томлюсь от успеха точно так же, как вы от своего невезения. Положение у нас разное, а боль одна, как вы сказали – малая душевная удовлетворённость. Будто меня уже клонировали и выставили напоказ копию, а где прирождённый вариант – неизвестно. Был недавно – я, ходил по редакциям, ссорился из-за непонимания моих трудов в литературных кругах, а тут все критики и редакторы ко мне, руки жмут, поздравляют, с чего бы это, может, перепутали что-то или кого-то со мной. Опомнятся, потом, как быть? Славу с плеч стряхнуть нелегко, лучше последнюю рубаху снять, хотя, где она слава-то, я здесь в ресторане сижу, за этим кустом спрятан от глаз, а она где гуляет? - Это и есть она – сидеть в этом зале и не думать, где завтра достать кусок хлеба. Пить коньяк, кушать рыбу и давать советы нищим писателям. Это и называется – слава. Как иначе назвать всю эту роскошь, - Антон повёл рукой над столом. - Нет, что-то должно быть ещё. Что-то невозмутимо ясное, без всякого ожидания перемен. А этого я не чувствую. Неожиданность признания моих произведений уже не волнует меня, как прежде, в начале действия недавно разыгранного спектакля, но ожидание чего-то неизвестного присутствует, может быть, провала, а, вдруг, аплодисментов, что собственно тоже какое-то завершение, окончание событий. Какое будет продолжение этой истории и на чём душа успокоится? И когда это произойдёт? Царёв потянулся к рюмке, и Антон подлил туда напитка и заговорил: - Надо продолжать работать и слава перестанет тяготить, и душевный покой обретёте. Нельзя почивать на лаврах. Всё преходяще на земле и только творчество вечно. Постоянство успеха в труде, а не в разговорах о славе. Трудитесь, Петр Петрович, и воздастся вам всегда, всюду и везде. - В том-то и дело, что никаких стараний к творчеству я не предпринимаю со дня представившегося случая, - он хотел упомянуть о чемодане с деньгами, но нашёл другую версию, оправдывающую его безделье, - издания моего романа. После всего, что произошло со мною сразу и так много, я растерялся и упустил весь перечень проблем, связывающих меня с жизнью. Они исчезли и ухватили с собою мысли, которые рождались в несчастьях, но противились безобразным проявлениям действительности, воспаряли над неудачами бытия и воспроизводили свой мир – смелый, сильный и добрый. Но с нежданным благополучием пришло равновесие, исчезли мечты, некуда бежать и негде жить самому по себе, не боясь плена. Ангажированные мысли, как подкупленная публика – говорят чужие слова, кажется, кто-то пленил и разум, он уже плохо сопротивляется моим ненастоящим поступкам. Свадебный генерал на ярмарке своего же тщеславия, так нежелаемого самим собою. Всё только началось, а я чувствую себя за бортом корабля, уносящего мою жизнь неизвестно куда. Знаю, кто капитан на том пиратском судне, но не догадываюсь о его настоящем имени, - Петр Петрович ещё выпил и загрустил. - Так не бывает, - урезонил собеседник. – Знаете, не знаете, мне неведома такая пустота, где подают славу за просто так, за здорово живёшь. Всегда должна быть предыстория, а потом уже сама история восхождения на Олимп. Вдруг, зашелестела листва на дереве, скрывающем приятелей от звуков и запахов остальной части питейного заведения и на пустующий стул, напротив Царёва, взмахнув роскошью сразу всех разноцветных юбок, будто птица пёстрыми крыльями, даже показалось, что это видение спорхнуло с верхушки дерева, а не явилось с улицы ночного города, опустилась настоящая цыганка, чернокудрая, с огромными, сверкающими жёлтым блеском, кольцами в ушах и поражающим глубиной, как ночь за окном, взглядом чёрных глаз. Её появление сопроводилось звуками зажигательного танца вольных цыган, доносящихся из зала, и друзьям поначалу показалось, что она в жаркой пляске выбилась из круга и влетела прямо к ним в стул, так нежданно оказалось её присутствие. Друзья оторопели, потом, как по команде глянули вверх, к потолку, но не нашли никаких отверстий в нём, и вернули взгляды к гостье, нисколько не смутившейся от их замешательства. В глазах обоих бражников стоял вопрос: «Откуда и зачем вы к нам? Не вызывали, не ждали». Цыганка тряхнула своим великолепным, вольно распавшимся по плечам волосом (именно так – лицо оставалось недвижно), и тоже спросила: - Тут слышался вопрос, мол, на чём дело успокоится? Хотелось бы узнать какое дело? Видеть наперёд дано не каждому. Угадать, а можно и не угадать. А вот ворожить жизнь в прошлом или будущем – такое возможно. Остановить мгновение и есть колдовство. А где он этот час, нужный для узнавания, приказывайте, я его найду. Это наше дело – цыганское. В моём роду все ворожеи, во всех коленах, и во всех головах, - цыганка стала прикуривать какую-то уж очень длинную папиросу. Воспользовавшись паузой в её речи, Царёв хотел оспорить последние слова: - В каких-таких головах? – недоумённо выговорил он. - Вот в этих, - гостья постучала себя по лбу, не удосужив Петра Петровича объяснениями связью этого органа с коленами генеалогического древа. – Желаете иметь разговор, послушаю, а нет – у меня дел много. - Вообщем-то, мы вас…, - начал было Царёв. - А кто спрашивал, на чём дело успокоится? Это наш вопрос, колдовской. Отвечать, или как? – цыганка шумно затянулась дымом папиросы. - Уже и забыл, о чём было сделано вопрошание, - туманилось в голове писателя, сбитого с толку словесным напором нежданной гостьи. - О жизни. Она и есть самое важное дело. Обретёшь душевный покой в ней, будешь счастлив. Хотя кому как. Вам на чём ворожить. На картах или кофе женщине закажете? – цыганка выдохнула давешнюю затяжку дыма, и он облаком объял стол и сидящих за ним. - Конечно, конечно. Официант, - позвал, попавший в плен её власти, писатель. И тут же раздвинулись ветви экзотического дерева, просунулся поднос, и с него на стол опустилась немалая чаша дымящегося напитка. «Мистика, - подумал Царёв, - надо было дома сидеть», - тоской отдалось в его груди. Но отступать, и даже уйти, как показалось ему, стало не только невежливо, но уже и поздно. Цыганка втягивала в себя дым, заглатывая его крупными порциями кофе, глядя перед собой, готовясь к чародейству, и глаза её начали желтеть и скоро обрели цвет взгляда старой волчицы. «Теперь конец», - пронеслось в мозгу Царева, и только он так подумал, как гадалка опрокинула чашку на тарелку, придержала на месте, между тем из её губ исчезла папироса, подняла посуду и на чистой поверхности выросла горка кофейной гущи. Она осмотрела это сооружение со всех сторон, вращая блюдо перед лицом, обнюхала, глянула волчьими глазами на Петра Петровича и проговорила: - Дорогу дальнюю вижу. Так далеко, что и земли видно не будет. Беды много увидишь, но не своей. Вернёшься, и станет многое понятно. Жить долго будешь, а вот как судьба распорядится и будет ли тебе счастье – твой выбор будет. Но это потом. А пока выбора у тебя нет. Прощай, - колдунья ушла так же, как и явилась. Зашумела листва дерева и следом смолкла музыка цыганского разгула. Пётр Петрович обречённо вздохнул, зачем-то выглянул за лиственную завесу, налил себе полный бокал коньяка, выпил и только потом вымолвил: - Чёрте что. Слова лишнего не скажи. Целое изречение себе присвоили и право на колдовство. Что это было? – обратился он к собеседнику. - Цыганка. Только почему денег не спросила? – по своему оценил произошедшее Антон. – Да вы не расстраивайтесь – пришла, посидела, кофе выпила, наговорила, чего на ум взбрело, и двинула к своему шатру. Цыгане они везде хозяева и сразу же гости и в ресторане и в подземке, везде пристают. Чумы на них нет. Хотя, простите, они сами такая зараза, что уже ничем не возьмёшь. Одно слово – бродяги, им весь свет дом, вот и не церемонятся. - Бред сивой кобылы, - непонятно к чьим словам относительно вынес своё странное определение опьяневший Царёв и добавил дозу коньяка и ещё пару отдающих нетрезвостью слов. – Как вы думаете, что она мыслит по этому поводу, шагая в поводу. - Простите, кто? – насторожился Антон. - Кобыла сивая, - стряхнул хмель философ. – Где я, примерно, буду, если далеко от земли? В космос полечу или умру? Если в космос, можно вернуться, коли повезёт, а после смерти, какое уж тут возвращение. Наговорила и ушла, теперь думай. Никуда не пойду, здесь буду ждать, пусть берут из ресторана и везут куда хотят, - облегчил свою уколдованную участь Царёв. - Шутите, Пётр Петрович, - затревожился уже бывший собеседник, потому как обстоятельства изменили одиночество их диалога. Цыганка превратила беседу в безумные монологи писателя и попытки успокоить эти тоскливые рассуждения со стороны Антона. – Лучше пойдём отсюда. Я провожу вас. - А чего меня провожать, всё равно никуда не дойду. Когда вернусь, тогда приходите ко мне, несчастному человеку, - для совершенной уверенности в будущих бедах Царёв потёр глаза, убирая с лица невидимые слёзы. – А, впрочем, давайте выпьем и пойдём, на миру и смерть красна, а тут, в этом углу, очень пусто для двоих писателей. Ещё дерево это, к чему нам экзотика, не на Карибах же сидим? Посадили бы карагач и душе спокойней под его кроной. За этой пальмой разбойники живут, с той стороны конечно. Пойдёмте, не то снова к нам кто-нибудь проникнет с недобрыми вестями. И скажу вам по секрету, Антон, много шума и восторга – признак поражения. Это я об успехах и громких презентациях. Вернуться к оглавлению повести
|
