|
|
Николай ЗАЙЦЕВ |
|
2011 г. |
МОЛОКО |
|
О проекте "МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Николай ЗАЙЦЕВУтренний светПовесть Никитин встретил друга радушно, но с неодобрением длительности времени его отсутствия и так определил своё отношение к долгому путешествию: - Что ж ты, дружище, уехал и ни весточки, ни звонка. Я уж грешным делом подумал, что зажил наш Пётр за бугром счастливой жизнью и забыл нас навсегда. Но вижу, вернулся в свои палестины. Надолго или как? Ну, да заходи в дом, там и поговорим. – В голове блудного писателя засел вопрос об Алевтине, но он не знал, как облечь его в слова, чувство вины не покидало его сердце со дня лондонской встречи с Адой, а сам Никитин не торопился освещать местные события и продолжал разговор совсем другой темой: - Тут недавно все окололитературные издания СМИ, вдруг, ополчились на твою книгу. Уж так ругали, так ругали. Даже читать, право слово, неловко было. Ещё чернила похвальных статей в твой адрес не просохли, а тут те же самые писари, но с разворотом на 180 градусов, и когда читаешь этот лай, кажется, что со страниц, со слов и строк пена злобы изо рта их поганого течёт. Как только они твой роман не костерили, будто ты лично кого-то обидел. Хочешь прочесть чего-нибудь. Я тут подобрал самые матерные статьи, чтобы ты ближе познакомился с авторами недавних панегириков в твою честь. - Нет, не надо. Мне всё равно и тогда и после, а теперь и подавно. Ты лучше расскажи о себе и почему дом мой пуст? – попросил Царёв, отвергнув мелочность изучения критических обвинений. - Обо мне, что говорить. Как жил, так и живу. Новостей немного. В дом твой ходил, присматривал, после того, как Аля уехала. Целый месяц ждала, переживала очень. И я, если честно признаться, места себе не находил. Сестра плачет, от тебя ничего – будто в пропасть канул, - коротко объяснил ситуацию друг. - А Пётр, куда девался? Жил там у меня мужик, в маленьком доме, - наводил справки Царёв. - Он был, всё цветами занимался, но в последнее время пропал куда-то. Ты то, где мытарился, расскажи. Чай не день, не два – много время прошло, - надеясь на долгий разговор, Никитин опустился на диван. - Потом расскажу. Целую повесть написал о своём путешествии, но рукопись осталась на утонувшем корабле, - пояснил Царёв. - Даже так. Видать и вправду долгой вышла история твоя. Что ж, подожду. Вот ключи от твоего дома, Аля оставила. Вижу, один побыть хочешь. Прожитое время прозрений требует. Что будет непонятно, звони, - хозяин вышел проводить гостя. Путешественник открыл калитку, вошёл во двор и, прошедши по дорожке, между цветущими розовыми кустами, остановился у самой двери и глубоко и свободно вдохнул воздух родного дома. Многое потеряно в этом отрезке времени, назначенном ему для понимания мудрости страха перед Господом и отрицания любых властных преимуществ над живущими рядом людьми. Уехала Алевтина, единственная женщина, в глазах которой он видел испуг за свою жизнь, утеряна рукопись, труд долгих дней. Но что-то приобретено, чудесным образом затаившееся в том изумительном утреннем свете, каким встретили его возвращение родные места. До поры прозрения, как точно определил Никитин. Он вошёл в дом, в глаза бросилась пустота комнат, сиротливая усталость ожидания в тусклом свете, отразившим его появление в зеркалах передней, блеклость стен и какие-то задумчивые позы застоявшейся мебели. Это невесёлое пространство уже носило на себе печать заброшенности, привыкло к одиночеству и никак не отреагировало на появление хозяина. Не решалось узнавать его в себе. Он открыл окна в зале и сразу почувствовал оживление, вносящееся вместе с воздухом улицы, сада, в доме посветлело, запахло свежестью, исчезла пустота, как может исчезать только пустота – в никуда, шкафы, тумбочки, диван, кресла ожили и выдвинулись из забытия на свои места, послышались шорохи, скрипы – недовольное ворчание половиц на долгое отсутствие хозяина, потом всё стихло – дом принял своего повелителя, забыв обиду, щедро даря ему тишину уюта и покоя. На столе он обнаружил чёрную папку, незнакомую среди своих вещей и довольно пухлую в объёме. В ней оказалась рукопись, писанная на яхте. «Продолжение чудес следует», - решил обрадованный писатель, выбирая страницы и убеждаясь в подлинности творения. Последний лист оказался чист, но был испещрён водяными знаками в виде тройных числовых шестёрок. Как только Пётр Петрович вынул эту бумагу из папки, на ней проступили слова, изящно выведенные чёрными чернилами: «Своё вернул, возвращаю ваше. Леон», - и бумага побелела, ни слов, ни водяных знаков – обычный белый лист. «Так, видимо, заканчиваются чудеса», - тяжкая усталость навалилась на плечи и душу писателя, и он прилёг отдохнуть после долгих странствий. Уже вечерело, когда Царёв поднялся от сна. Хотелось есть, но холодильник оказался совершенно пуст. Не нашлось и денег, что были упрятаны в разных укромных местах для пущей сохранности. Только банковская карточка, извлечённая из стола, напоминала о богатстве фиолетовым цветом бланка и многочисленной цифирью кодов. «Как этой чёртовой картой пользоваться? – задал себе вопрос обладатель вклада и, глянув в сумеречное окно, решил. – Вряд ли успею. Завтра пойду в банк, там и разберусь». По старой привычке Царёв отправился к Матрёне, где спросил молока и хлеба в долг до завтрашнего дня. Соседка недоверчиво осмотрела его, одетого в хорошую, ладно сидящую одежду, вздохнула, но продукты выдала, не интересуясь несоответствием вида и просьбы просителя. На обратном пути писатель встретил всё того же сторожа из магазина, который спешил на службу, таща в руке тяжелую сумку, где томно-весело позвякивали бутылки. - Ба. Пётр Петрович вернулся. Такое дело помыть надо. Приглашаю, - потряс звоном сумки сторож. До позднего ночного часа в сторожке у магазина велась беседа об окружающей среде, о людях окруживших эту среду и уже проникших в самые потаённые её уголки, достигнувших её глубины, высоты и покорив все широты земли и космоса, изобретая новые и новейшие орудия прогресса к радости всё большего откровения своего бессилия на путях к самоедству. Разговор протекал неторопливо, лилось в стаканы вино, запивалось оно молоком прямо из банки и закусывалось хлебом. Укладываясь дома в постель, Царёв так определил суть вечерней пирушки: «Всё повторяется, чтобы не забывал, с чего начиналось это всё». Утром, выпив оставшееся в банке молоко, без копейки в карманах, хозяин красивого дома Пётр Петрович Царёв собрался пойти в банковскую контору с громким названием «Трэйдинг оф бэнк», по адресу, указанному в карточке вкладчика. Не имея денег на транспортные расходы, он не менее двух часов плутал по городу в поисках нужного адреса. Банком оказалось солидное трёхэтажное здание с узкими окнами, зарешёченными толстыми железными прутьями, выкрашенными в красный цвет, в тон, облицевавшему мощные стены, кирпичу. Здание внушало доверие, колоритно возвышаясь своим жарко-красным объёмом среди невзрачных домишек частного сектора в окраинной части города. «Похоже, что именно здесь хранятся наши миллионы», - весело подумал Царёв и, не читая слов, золочёными буквами выведенных на дверной вывеске, вошёл в помещение. За дверьми, в уютно обставленной кожаными диванами комнате, его встретил охранник с фигурой отставного боксёра-профессионала и с манерами швейцара гостиницы советских времён. Скрестив могучие руки на груди, он загородил Царёву путь к финансовому благополучию и изрёк: - Пропуск есть? - Карточка есть, - с достоинством предъявил свой допуск к активам банка вкладчик. Молодец осмотрел документ и, вернув его, с ухмылкой присущей его должности молвил: - Ваш банк уже месяц, как обанкротился. На двери адрес, куда можно обратиться с претензиями. Правда, люди ходили, там никого нет. В суд идите. - А судьи кто? – вдруг, ещё пуще, чем на входе, развеселился писатель. – Последнее отымут. По миру пустят. Подумаешь, миллион зелёных пропал. Чужие к тому же, - вспомнил о происхождении вклада клиент и расхохотался в лицо, опешившему от его весёлости, охраннику. «Своё забрал, - вспомнил он слова Леона, проявившиеся на бумаге, найденной рукописи и на выходе не стал искать адреса мошенников.- Трест, который лопнул, - пришло на память название бессмертного произведения О, Генри. – Схожу-ка я к «Колумбу», может там, кого разыщу», - решил писатель, определив по близкому расположению горного массива, что издательство должно находиться в этом районе города и лёгкой походкой свободного от зла служения Мамоне человека двинулся на поиски. Искать не пришлось, благодаря расспросам местных жителей, он скоро нашёл месторасположение редакции. Но только место. Расположилось же здесь другое строение, красную крышу которого было едва видно из-за высокого каменного забора. Он постучал в калитку, железная твердь которой отозвалась глухо, но безответно. Нажал кнопку звонка, что-то щёлкнуло в каменной опоре, и кто-то невидимый спросил: - Кто? - Я писатель. Здесь раньше издательство находилось. - Теперь частный дом. Издательство съехало отсюда. Адреса нет, - бесстрастно ответил голос. Пётр Петрович огляделся. Лишь парковочная площадка, у забора нового дома, напоминала о прошлом присутствии здания редакции, она осталась прежней, и столбы фонарей её окружившие, в остальном местность исполнилась новизной. С двух сторон улицы рядами высились новые дома, до половины скрытые оградами. Но и по мало заметной их части было видно, что деньги за эти постройки выложены большие. «Резвятся нувориши», - мелькнула мысль и погасла, не разыскав продолжения. Писатель пошёл домой, не доискавшись даже мизерного процента от беспечности недавней жизни. Дома он снова встретился с благословенной тишиной, пустотой и ещё чем-то необъяснимым, что было главным содержанием родного прибежища - наверное, покоем души. Включив телевизор и улегшись на диван, начал узнавать новости, которые произошли в мире и стране во время его отсутствия, но зазвонил телефон. Голос на другом конце провода насыщал трубку словами быстро и лаконично. Говорилось о его книге, продажах, и о новых её поставках в торговую сеть. Предлагалось появиться самому и как можно быстрее в магазине «Мир книги». «Что за спешка, - подумал Царёв после разговора. – Неужели книга так резво продаётся и если так, то голодная смерть мне не грозит. Что ж, надо идти, пока зовут». Адрес магазина был известен с юности, располагалось это милое сердцу здание недалеко, время пути осталось незаметным, и скоро писатель предстал перед директором и теперь внимательно слушал приятную для себя речь. - Вначале мы ни на что не рассчитывали, - после приветствий и некоторого отвлечённого вступления разговор обрёл тему. – После пышной презентации и хвалебных статей в газетах, небольшой ажиотаж вокруг вашей книги получился, но ненадолго. Роман очень серьёзный. Я сам дважды прочёл ваше произведение и лишь в повторном поиске многое незамеченное ранее становилось открытием замысла автора. Не легкомысленное чтиво. Роман, несомненно, философский, но, сколько поэзии, романтики, что злит и радует одновременно. Сознание незавершённости мысли автора заставляет думать над тайной продолжения. В том и состоит интерес к чтению – возможность врасти в повествование самим собой, участвовать в событиях, действиях, продолжаться и продолжить, изменить и дополнить, отдалить окончание своей жизни в романе. Нынче такой читатель редок, живёт скромно и всем благам предпочитает хорошую книгу. Но и эта малая роскошь в его ареале обитания отнята новым временем, явившим на свет бригадный подряд написания пустопорожних книжиц в соавторстве с лжепророками и лжеписателями. Продажа вашей книги, после нескольких дней повышенного спроса, пошла вяло, а потом и вовсе сникла. Я хотел попробовать сбыть книги по библиотекам, чтобы как-то компенсировать издержки магазина, но тут, не более месяца назад, в СМИ появились статьи с бешенной яростью ругающие вашу книгу. Результат оказался обратным похвалам, расточаемым ранее – издание за короткий срок было сметено с прилавков, поступили заявки от библиотек, корпораций, соседних стран с русским населением. Книги уже нет, а спрос огромный. Прошу вашего милостивого согласия на издание нового тиража. Напечатана книга будет за счёт нашей фирмы, а вы получите хороший гонорар. - Я согласен, - в полном цейтноте всех раздумий ответил писатель. – А не могли бы вы…, - ему не дали договорить. - Аванс, - предвосхитил просьбу директор. – Конечно, конечно. Как пожелаете. Но тут и без него можно обойтись. От первых продаж остались деньги, что мы должны были передать издательству «Христофор Колумб», но банк, обслуживающий их счета, лопнул, и сама контора исчезла. Оформим эти деньги, как гонорар. Кстати, они вам его заплатили? - Нет. Об этом и разговора не было, - ответил полуправдой Царёв и додумал свои слова: «За гонорар я нигде не расписывался. А других денег нет. Ну, не отказываться же теперь». - Ступайте в нашу бухгалтерию, я сейчас им позвоню. Спасибо вам, Пётр Петрович, за предоставленное нам право повторного издания вашей замечательной книги. С пакетом, с уложенной там крупной суммой денег, тяжёлым, как нечистая совесть от их получения – деньги опять были чужими, Царёв шёл по улице в направлении дома, а в голове царил хаос, как при сотворении мира. Кто же теперь творит его судьбу? Был Леон, деньги, старцы, яхта, остров забвения, но, похоже, всё это теперь в прошлом. Остался дом, рукопись, невероятная удача в переиздании книги и ещё где-то далеко его ждёт женщина. Хорошо, что она сейчас далеко. Он пока не готов ко встрече с ней. Надо подождать, когда развиднеется в настоящем и будущем. Царёв завернул в дом к Матрёне. Соседка махнула из глубины хозяйского двора, мол, заходи в дом. Прошёл через сени и присел у стола в большой комнате, часть помещения которой занимала печь с широкой чугунной плитой и духовкой в белом боку. Пахло летним полем от сухой травы, вязаными пуками висящей по углам комнаты у потолка и, густо-густо, печёным хлебом. Пришла хозяйка, не торопясь, вымыла руки и включила, стоящий на столе, электрический самовар. - Чаю попьём, у меня нынче варенье смородинное очень вкусное приключилось, - не спрашивая гостя, пропела Матрёна. – Ты уж, Петр, посиди малость. Теперь без надобности никто не заходит. Всё одна. Товарки мои уж все при месте, а вот не верится, что Господь прибрал, сижу одна-одинёшенька, чай пью, а будто бы с ними, и беседуем, беседуем. И так кажный вечер. Тем и жива. – Самовар запыхтел, хозяйка стала разливать чай, и дыхмянный запах травы усилился, исходящим от чашек паром. Угощение хозяйка выставила нехитрое – варенье и белый, домашнего печения хлеб. Гость, намазывая кусок хлеба вареньем, спросил: - Где хлеб-то печёте? - Зимой тут, - показала на духовку Матрёна. – А летом в русской печи, на дворе. Магазинный-то хлеб, он без души. А без души и человек не человек и дела его – пустяк. Любое дело душевного отношения и молитвы просит. Ты-то, где запропастился? Долго не видать было? Странник, что у тебя живёт, пройдёт мимо – тихий, грустный, как ангел Божий. Спросишь чего-нибудь, откроет свои глаза на тебя, в них синь небесную видать, а сам молчит, не узнаешь ничего. - Я и сам толком не помню, где меня черти носили. Что-то увидел, что-то узнал и то хорошо. Просили остаться, но, слава Богу, дорога домой нашлась, - кратко осудил своё путешествие гость. - Так-то лучше, чем по чужим краям шататься, - подлила чаю Матрёна. Молчание задумчивое и покойное воцарилось за столом. Молчание – тоже разговор. Неслышный, но самый, что ни на есть, обстоятельный. Глядят люди друг другу в глаза и эдак беззвучно беседуют, но в тишине этой слышат слова душевного откровения. Потеплело в душе Царёва от чая горячего, от варенья вкусного и от тишины слова доброго. Достал он из сумки деньги, разделил их на равные половины и одну из них подвинул в сторону хозяйки: - Матрёна Ивановна, вы уж не откажите, возьмите капитал себе на сохранение, у меня не получается с деньгами дружбы. - Это ты, Пётр, хорошо придумал. За мной не пропадёт, и ты сыт будешь. У меня, как в банке, - пошутила хозяйка, убирая деньги. - Надёжней, Матрёна Ивановна. Гораздо надёжней, - по своему принял её шутку, наученный горьким опытом писатель. В недальней дороге к дому Царёв, вдруг, приостановился и, развернувшись, пошёл иным путём – дорогой к храму. Не в общем понятии этого пути, а тем единственным, которым хотелось пойти сейчас, как никогда раньше, чего-то дознаться там, в конце, в доме Бога, будто кто-то должен был ждать его и не самого, а только покаянного слова. Оно зрело во всех недавних странствиях и жарко клокотало в голове, подчас вулканически выплёскивая слова из горящей глотки, ещё ни к кому не обращённых, но уже слышимых в душе. Он шёл быстро, торопясь, будто боясь не успеть с чем-то или с кем-то воссоединиться, чтобы обрести целостность своей жизни, из которой он вырвал эпизод и поместил эти дни, их необычность течения на страницы повести, удивительно сохранившейся в катастрофе яростного шторма, случившегося у берега неведомого острова Несчастья. Теперь этого времени не существовало, оно стало небылицей, тайной повествования, где произошли события никак не связанные с Петром Царёвым, там жил собственной жизнью другой человек – герой повести. Он стал реальным жителем, населившим пространство, где не нашлось места писателю, решившему, вдруг, отказаться от части своей жизни в пользу забвения её. Сейчас он совсем покинет ареал недавнего обитания, где можно было наслаждаться, мучиться и страдать в чужом образе, навязанном извне, из других миров. Нужно только дойти к храму и найти кого-то, кто выслушает исповедь того неслучайного времени забытия себя самого. Вернуться к оглавлению повести
|
