Глушкин Олег Борисович

САУЛ И ДАВИД

XPOHOC

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ

КАРТА САЙТА

Глава XXIII

Дождливый день сменился сухим и солнечным. В проеме окна, перегороженного медными прутьями, Маттафия видел, как изменяется цвет деревьев, как становится светлее их листва, с которой под лучами солнца испаряется влага. С малых лет он был приучен еще родительницей своей благодарить Господа за каждый наступивший день, подаренный им. И глядя на синеву, обволакивающую окно, на сочные листья смоковниц, он привычно произнес слова молитвы. Но были они не искренни, ибо ни голубизна неба, ни переливы солнечного света, ни зеленеющая листва не могли растворить ту горечь, что скопилась внутри. И мог ли он благодарить за наступающий день, если этот день приближал смерть, и закат солнца в этот день мог стать последним закатом для него, Маттафии. Все останется, как и прежде, на земной тверди, но уже не для него. Он исчезнет, как утренний туман, как роса, как мякина, свеваемая с гумна. Он уйдет в выси вслед за несчастным Бер-Шаароном...

И молил Маттафия Господа принять истерзанную душу Бер-Шаарона, молил оберечь от несчастий жен и сыновей своих. Но в душе не возникало благостного чувства и не было той веры, которая всегда укрепляла его. И думалось, что Господь отвернулся от него, что обнажили ангелы перед Всевышним все грехи его, Маттафии, и ужаснулся Господь, и наверное сказал ангелам - оставьте его наедине с гордыней его, он возомнил, что может судить других и за другого держать ответ, а ему надо вглядеться в душу свою и судить только самого себя.

Ты прав, Господь, беззвучно прошептал Маттафия, я долго ходил долинами тьмы, я был безжалостен, как и всякий воин, я убивал вместе с разбойными амаликитянскими отроками безвинного торговца, я убивал инородцев и пришельцев, забыв, что праотцы мои сами были пришельцами на земле Ханаана. Я оставил жен и детей своих ради воинской славы и добывал ее для тех, кто обманул сердце мое. Из-за меня задушен безвинный отец матери моей бедный Бер-Шаарон. Не было никаких заговорщиков, выдуманных Каверуном, руку на беззащитного подняли, конечно, слуги Цофара, и я виновен, что не обличил злодеяния его перед лицом Каверуна. И теперь этот нечестивец и мздоимец Цофар проберется к Давиду, чтобы потоками клеветы ускорить мою погибель.

И если есть хоть доля истины в словах Каверуна, и Давид, действительно, преследует и уничтожает род Саула, тогда мстительный царь и коварный советник правителя найдут общий язык, сближенные единой целью. И тогда нет никакой надежды. Надежда исчезает, как вода, пролитая на песок. Ужели совсем очерствело сердце Давида и он все забыл? Ведь сам он был гонимым и стоял на пределах жизни и смерти. И вспомнились Маттафии псалмы Давида, как пел он в пустыне измученный преследованиями, когда лишенные воды и снеди затаились они в ущелье Гаад. Жаловался Давид на свою судьбу и не видел он выхода. И от его слов тоской наполнялись застывшие под луной, прокаленные солнцем горы. “Как мимолетный дождь пролился я, - стенал Давид и вторила ему печально арфа, - рассыпались все кости мои, стало сердце мое, как воск, растаяло среди внутренностей моих, высохла, как черепки, сила моя, и язык прилип к иссохшей гортани”.

Тот Давид был понятен и близок Маттафии. И тогда, в пустыне Зиф, было отчаяние, но были и надежды. И были все молоды тогда, а в молодости минуты отчаяния всегда кратки. Но теперь, когда Давид стал могущественным царем, приходит ли к нему раскаяние, охватывает ли его тоска, помнит ли он свои клятвы?

Ужели хоть малая доля правды есть в том, что поведал Каверун? Скорее всего слова правителя рождены давней озлобленностью, неутоленным чувством мщения, желанием расквитаться с Давидом. Желанием привлечь на свою сторону его, Маттафию. Нет, Давид не мог послать убийцу на склоны Гелвуя, пусть он ненавидел Саула, но ведь искренне любил Ионафана. Но почему медлил? Почему не спешил на выручку? Ждал смерти Саула? Нет, этого тоже не могло быть... Он, Давид, узнав страшную весть, искренне оплакивал своего гонителя...

Маттафия пытался подавить в себе мрачные сомнения, от которых щемило сердце. Но не в силах он был изгладить из памяти все, чему сам был свидетель. И тогда являлись ему окровавленные тени убитых. И повисала в воздухе голова Иевосфея, последнего сына Саула, бедного непознанного брата. Коварные сыновья Реммона держали ее за волосы, и неприкрытые глаза остановившимся взглядом уставились на него, Маттафию, и на поникшего Давида. “Вот голова Иевосфея, сына врага твоего! Вот она!”, - радостно возвестил один из братьев. Но не было ответной радости в лице Давида, гнев переполнял его. Он не посылал этих злодеев, они сами хотели угодить ему. В этом он, Маттафия, может поклясться перед самим Господом Богом. Сыновья Реммона искали своей корысти, они хотели выслужиться перед тем, кто стал сильнее. Они были вхожи, к несчастью, в дом Иевосфея, который оставался законным наследником Саула. Иевосфей даже назначил их военачальниками, когда погиб Авенир. Давид тогда царствовал только в Иудее, остальные десять колен Израиля не посмели отойти от Иевосфея. Пока был жив Иевосфей, Давид не мог объявить себя царем всего Израиля...

В день злодейского убийства в Маханааме Заиорданском стояла сильная жара, от этой жары скручивались листья, и все живое тщетно искало тени. Иевосфей, разморенный солнцем, спал в полдень в своем доме. Стражник, очищавший пшеницу, тоже заснул. Сыновья Реммона беспрепятственно вошли в дом и предательски ударили в пах несчастного Иевосфея, и отрубили ему голову. Шли через пустыню всю ночь, чтобы показать Давиду свою добычу. Расплатились за коварство свое. Им по приказу Давида отрубили руки и ноги, и тела обрубыши повесили у пруда в Хевроне. А голову Иевосфея положили в гроб Авенира, незадолго до убийства Иевосфея, павшего у ворот Хеврона с распоротым животом. Павшего от руки Иоава, не утратившего после своего злодейства милости Давида...

Так воцарился Давид. Мог ли он сдержать убийц, жаждущих угодить ему? Вряд ли. Сам он никого не убивал. Прошло давно то время, когда юный Давид вонзал мечи в животы врагов, время, когда Саул приучал его к крови, когда вывалил Давид из сумы к ногам Саула выкуп за Мелхолу - запекшиеся в крови крайние плоти. До сих пор не забыть лицо Давида в тот день, запыленное и потемневшее от солнца, с глазами, утратившими блеск...

Время смывает кровь. Бег времени, словно быстрые реки весной, наполненные ручьями, сбегающими с гор. Но река памяти ничего не смывает, она кончит свой бег вместе со смертным часом, а может быть и тогда не исчезнет, сопровождая душу, устремляющуюся в выси. Вместе с человеком живут прошедшие его дни, и ни одному не дано исчезнуть из сердца.

Маттафия видел и знал Давида не только в дни, когда печаль и боль омрачали душу. Он помнит его в победные дни славы. Он помнит блеск в глазах Давида, он помнит его призывный голос, который мог ублажать душу пением и мог властно звучать в дни сражений. Он помнит Давида в те дни, когда ведомый Господом, царь свершал деяния, возвышающие его. Это он, Давид, разбил филистимлян не единожды, поразил их так, что они стали данниками Израиля...

Филистимляне понимали, чем грозит им объединение всех колен Израиля под рукой Давида. И когда был возведен Давид на царство не только в Хевроне Иудейском, а и во всей земле Израиля, филистимляне вторглись в страну через долину Рефаим. И захватили Вифлеем - родной город Давида, город, с которым было столько связано и у него, Маттафии, город, соединивший их судьбы, словно пряди в бечеве.

Передовые отряды Давида подошли к Вифлеему в полдень, среди них была и сотня Маттафии. Солнце било в глаза, позади была бессонная ночь, но все рвались в бой. Стоял месяц Севан, и в полях, окружавших Вифлеем желтым ковром, налились колосья ячменя и ржи, ждущие серпов жнецов. За полями дремали в полуденной жаре белые низкие дома, вереницей тянущиеся по склонам холмов. Не верилось, что в этом застывшем мареве, в этой тишине разразится битва. И не было никаких признаков того, что здесь среди холмов стоят несметные филистимлянские отряды, Давид велел позвать соглядатаев, принесших весть о вторжении филистимлян и захвате Вифлеема, стал допрашивать их - не страх ли вызвал в их глазах ложные видения. И стали оправдываться лазутчики и клялись, что видели филистимлянские отряды, что даже подкрадывались в филистимлянский стан, и слышали, что порешили цари филистимлян стереть с земли сынов Израиля, и не будут они щадить ни стариков, ни детей. И стал смеяться над лазутчиками Иеваал, сын Ахамана, бесстрашный воин, в одной из битв поразивший сотни врагов своих.

Но в это время увидели все, как поднимаются синеватые дымки над полями, а потом заполыхало пламя, пожирающее колосья ячменя и ржи, не дождавшиеся жатвы. И разглядели тех, кто поджигает поля - воинов филистимлянских. И не сговариваясь, ринулись вперед. И был он, Маттафия, тогда впереди всех и поразил копьем филистимлянина, державшего в руке огненный факел. И стали все тушить огонь, и не заметили, что мчатся на них филистимлянские колесницы. Но сберег тогда Господь, сумели укрыться в пещерах Одоламских, в тех, где когда-то скрывалась бедная Зулуна, где провел он, Маттафия, самые счастливые дни своей жизни, ибо любил и был любим тогда.

Отсиделись в этих пещерах, ожидая подхода основных войск. Давид сдерживал своих нетерпеливых военачальников, предлагавших начать сражение. “ По-твоему я не желаю скорее освободить свой город? Я тоже рвусь в бой, но я хочу не только боя, я жажду победы над филистимлянами”, - сказал Давид своему военачальнику Иоаву, предлагавшему до подхода всех войск начать окружение города

Стлался дым вокруг, и сюда, в Одоламские пещеры доносился запах гари. Вернулись посланные в Вифлеем соглядатаи и поведали, что в городе засел только охранный отряд, а бесчисленное множество воинов двигаются сюда через долину Рефаимскую. И прав был Давид, нельзя было начинать бой, не дождавшись всех отрядов, если бы пошли освобождать Вифлеем немногочисленные передовые войска, оказались бы сжаты они филистимлянами с двух сторон.

Солнце в тот день палило невыносимо, даже в черные зевы пещер проникала беспощадная жара. И тут Давид вспомнил о холодной колодезной воде, о том как сладка и свежа она. Он говорил о воде из колодца, который был отрыт у ворот Вифлеема. В давние годы их молодости, когда дружны и равны были и он, Маттафия, и сын Иессея пастух Давид, с каким наслаждением после трудов праведных пили они ту воду, а Зулуна наполняла кувшины и смотрела с улыбкой на их разгоряченные лица.

- Скоро, Маттафия, видит Господь, мы изопьем из своего любимого колодца, - сказал Давид, - но кто бы напоил меня водой сейчас!

И услышал его слова храбрый Иеваал, и не говоря ни слова, сбежал с холма и скрылся в дымящейся над полем гари, и поспешили за ним Елиазар, сын Додо, и бесстрашный Авесса, сын Саруи И никто не понял, почему столь поспешно исчезли они. И начали беспокоиться, и хотели уже послать воинов вслед за ними, когда трое храбрецов появились у пещер, и в руках у них были меха, наполненные водой. Они подошли к Давиду и протянули ему свою добычу, довольные тем, что смогли исполнить желание своего царя. Чтобы добыть эту воду, пробились они через стан филистимлян, и был ранен Иеваал, но не стирал он кровь с лица своего и ждал царской похвалы.

Но Давид помрачнел и не стал пить воду, добытую для него, вылил он эту воду на разогретые солнцем камни и сказал:

- Сохрани меня Господь, чтобы я усладил плоть свою! Стану ли пить, добытое кровью храбрых мужей? Жизнью рискуя, принесли они эту воду, и риск был сотворен ради меня - но не стоит и капли крови храбрецов моя жажда!

Таким был тогда Давид, он не заботился в битвах о себе, он был прост и доступен каждому, он не любил, когда напрасно рискуют жизнью, и оберегал своих воинов. Это уже потом опутали его сановники тенетами лести, окружили липкие потатчики, повсюду восхваляющие его, и стал он повелевать властно и тешиться усладами жизни. Завел личную охрану из фелефеев и хелефеев - и не подступиться было к нему. И старую дружбу забыл Давид, и поверил Иоаву, что предал он, Маттафия, свой отряд в руки филистимлян и чуть ли ни сам, по своей воле, попал в плен..

И когда возвеличивали льстецы Давида, не было у него уже той славы и величия, которые дал ему Господь в начале царствования. Маттафия был рядом с ним в тот звездный час Давида, когда пал под натиском его неприступный Иерусалим. Этот укрепленный город стоял в сердцевине земли Ханаанской, и сотни лет он сохранял свою независимость. Не мог овладеть им Иисус Навин, когда после смерти Моисея по велению Господа завоевывал Ханаан. И более укрепленные города пали под натиском египетских беглецов, а этот устоял. И жили в нем вольные люди иевуссеи, и были уверены они, что не поразить никому их город, и утверждали, что даже слепые и хромые могут защитить его стены. Ибо были эти стены необычной крепости и толщины, и возвышался город на горе Сион, и были крутыми склоны этой горы и высоки сторожевые башни, упиравшиеся в небо. Название города означало - основание мира, ибо была внутри крепости гора Мориа, и знали первосвященники, что лежит в основе этой горы краеугольный камень, которым и положил Господь начало сотворения земной тверди. И сюда, под стены Иерусалима, пришел из Ура Халдейского патриарх и праотец народа мудрый Авраам, здесь раскинул он свои шатры, и здесь на краеугольном камне готов был принести в жертву Господу своего любимого сына Исаака, и осталась на этом камне зарубка от ножа Авраама, которую сделал нож, когда Авраам зарезал жертвенного овна, посланного ангелом господним взамен сына Исаака

Этот город, расположенный в пределе земли Вениаминовой и земли Иудиной, решил завоевать Давид и сделать его главным своим городом. Долго готовились к взятию города, плели лестницы, запасались железными крючьями, изготовляли тараны, и даже самые уверенные в себе военачальники полагали, что осада будет нелегкой и долгой. Шли войска от Хеврона ночь, и к полудню следующего дня открылись перед воинами крутые холмы, выбеленные солнцем, и гора Сион за ними с крепостью на вершине этой горы, поразившей всех своим величием. И остановились они, словно завороженные, ибо такая синева обволакивала землю, таким дрожащим и светоносным казался воздух, будто достигли они пределов Эдема, и вот-вот спустятся с чистых светозарных небес божьи ангелы и поведут к вратам райского сада.

И вместе с воинами замерло, застыло все вокруг - и белесые холмы, и светло-серые с розовым оттенком камни крепостных стен, и белые крыши домов, видневшиеся на противоположной горе, справа от горы Сион. И стояла такая тишина, словно и не было никого там, за толщью крепостных стен. И будто завороженные стали медленно двигаться воины, взбираясь по склону горы Сион, пока не остановили их внезапные крики и дождь стрел, посыпавшихся на головы. И тогда бросились все врассыпную, спасая свои жизни. И появились на крепостных стенах иевуссеи, кричащие угрозы и повторяющие, что даже слепые и хромые и то смогут оборонить этот город от врага..

А потом была тихая звездная ночь, и всех сморил сон, лишь Давид молился в своем шатре, испрашивая милости Божьей. И было дано ему благословение Господне, и священные камни урим и туммим загорелись розовым огнем и указали, что падет город.

А утром трубили в шофары в стане Давида, утверждая в сердцах людей веру в победу. И послал Господь человека из колена Иудина, жившего в Иерусалиме, и человек этот поведал, что вода поступает в город от источника Гихон, и находится источник близ потока Кедрон вне крепостных стен, а от источника ведет в город подземный ход с водоводом, и по этому тайному ходу можно скрытно войти в город.

И тогда были отобраны добровольцы из самых опытных воинов, и удалились они от войска, и спустились к потоку Кедрон, пересохшему от палящего солнца. Сдвинули камни, закрывающие вход к водоводам, и услышали, как течет вода из родника.

С трудом протиснулся он, Маттафия, вслед за Иоавом в узкий лаз. И все глубже и глубже спускались они, окруженные мраком, и казалось, не будет конца пути. И стали они сомневаться - не подвел ли их иудей, указавший тайный ход, не заманил ли в ловушку, и стали роптать пробиравшиеся вслед за Маттафией воины. Но неколебим был Иоав, ибо обещана была награда Давидом тому, кто первый ворвется в город, и никому не хотел уступать награды Иоав, и двигался он вперед, обнажив меч. Но не было просвета впереди, и суживался мрачный лаз.

И когда даже Иоав заколебался, вдруг расширился лаз, и наткнулись они на первые каменные ступени, ведущие вверх. Стали взбираться по подземной лестнице, освещая путь светом факелов, поднимались вверх, словно по лестнице Иакова не навстречу опасности и битве, а на зов самого Всевышнего. И когда в самой середине города они один за другим вылезли из подземелья, то ударил им в глаза режущий яркий свет иерусалимского солнца, и увидели они, что пуста была площадь, выложенная тесаными камнями, пусты были дома, усеявшие склоны крутых холмов. И поняли он, что все жители города - не только воины, но и старики, и дети, и женщины, и слепые, и хромые - там, на крепостных стенах, готовятся отразить натиск воинства Давида.

Не ожидали защитники крепости удара с тыла, и часа не прошло, как через открытые Иоавом крепостные стены хлынули отряды Давида. И не были в тот день жестокими победители, ибо было среди жителей города немало иудеев, насильно согнанных иевуссеями на крепостные стены - и сдавались иудеи, не сопротивляясь, и дано было повеление Давидом щадить их. И уже к вечеру, когда солнце еще не коснулось вершин иерусалимских холмов, пировал Давид на горе Сион в покоренном городе, считавшимся неприступным и взятым за один день. И не были им умерщвлены вожди иевуссеев, и сидели они за праздничной трапезой рядом с Давидом.

Что смягчило сердце Давида, о том неведомо Маттафии, был этот случай один из немногих, но почувствовал и он, Маттафия, что свершили они главное дело своей жизни, и что город этот угоден Господу. Маттафия долго тогда стоял на крепостной стене и смотрел, как солнце прячется за грядой холмов, которые словно стадо баранов сбегали к Мертвому морю. И постепенно становилось сиреневым небо, и солнце, исчезая, как бы втекало в землю, растворяясь между белесыми холмами, и крепостные стены, окрашенные малиновыми мазками заката, уже не казались столь грозными. Город уплывал в темноту наступающей ночи, и ночь эта будоражилась светом факелов и громкими песнями, прославляющими Давида.

Тогда Маттафия еще не знал замыслов Давида, это уже позже он оценил их. Давиду нужен был свой главный город. Гива помнила Саула, Гива была в пределах колена Вениамина, чуждого Давиду, Хеврон был расположен на землях родного колена - колена Иуды. Иерусалим не принадлежал ни одному из двенадцати колен Израиля. Никто не затаил обиды, когда Давид решил сделать здесь свою столицу, когда решил перенести сюда Ковчег Завета. Никто из двенадцати колен не был обижен. Иерусалим стал тем городом, который объединил всех. И так быстро стал застраиваться город, что не хватало места за крепостными стенами, и возводились дома и дворцы на соседних холмах, и возвышался над всеми дворец Давида на горе Сион, построенный из светлого камня и кедрового дерева. И задумал Давид построить Храм для Господа.

Со всех концов Ханаана стекались тогда в Иерусалим плотники и каменщики. Всем хватало работы. Пыль от обтачиваемых камней слоями оседала на мостовых, визг пил и стук молотков не прекращались до поздней ночи. Стояла здесь в летние дни сильная жара, и работать стало легче только тогда, когда наступил месяц Кислев. Но теперь холод давал себя знать, и каменщики разводили костры на улицах чтобы согреться, на этих же кострах готовили снедь, жарили баранов и овец - не город это был, казалось, а воинский стан, только вместо мечей носили люди за поясами молотки, крючья и стамески.

Он, Маттафия, тоже тогда построил дом, третий дом в своей жизни, но недолго пришлось жить в этом доме, ибо шли непрерывные войны, и ни одной он не пропустил, и была неудачная для него война, в которой Господь отвернулся от него и предал его, Маттафию, в руки филистимлян. Когда строил дом, разве предполагал, что так сложиться судьба. Думал жить и умереть в Иерусалиме...

Все военачальники Давида в этом городе превратились в строителей, каждый хотел перещеголять соседа, построить дом повыше и попросторнее. Завозили камень из Ливана, кедровую древесину из Гефы, делали кирпичи, закупали гвозди у финикийских торговцев - все это за счет казны. Готовили для строительства Храма, но и себя не забывали.

Помогали Давиду соседние цари. Тирский царь прислал из Хирома искусных мастеров - плотников, они ходили по городу в необычных одеяниях - фартуках, и прежде, чем что-то возвести долго приглядывались к месту, мерили все, записывали, помечали кистями. Строить приходилось на склонах крутых холмов, и много времени уходило на то, чтобы подготовить место, выровнять землю, вырыть яму для фундамента, заложить ее камнями...

Почему-то Давид медлил и все не начинал постройку Храма, и место было выбрано - на горе Мориа, той самой горе, где был краеугольный камень земли. Давид купил у Орны Иевуссеянина гумно, чтобы на месте его возвести Храм. Отдавал даром все гумно Овна, но Давид заплатил пятьдесят сиклей серебра, сказав, что не угодно Господу место, взятое даром. Место это расчистили, оградили, подвезли туда каменные глыбы - и остановились на этом.

Давид всегда мрачнел, когда заходила речь о возведении Храма, впрочем многих военачальников такое положение устраивало, они уже давно использовали казенную древесину и кирпич для своих домов. Потому и объясняли всем, что строительство Храма дело святое и не терпит поспешности и суеты.

Но не это было главное, он, Маттафия, узнал тогда, что воспротивился Господь и через пророка Нафана запретил Давиду строить Храм. Возвестил пророк Нафан Давиду слова Господа о том, что пролил Давид много крови и грешен перед лицом Господа, и что когда закончатся дни Давида и соединится его душа с душами праотцов, то будет царствовать сын его, миролюбивый и мудрый, и дано ему будет возвести Храм. Просил священнослужитель, поведавший о сем, никому не говорить о запрете божьем. И поклялся ему Маттафия, что будут сомкнуты уста, и весть эта умрет с ним, Маттафией.

Громогласно же и повсюду объявлялось о том, что в одну из ночей было слово Господне к Нафану о благословении Давида, и говорил Всевышний, что не отнимет милости своей от Давида, как отнял у Саула, и будет неколебимо царство Давида, и престол его устоит во веки веков, и что будет пребывать Господь на земле здесь, в Иерусалиме, и не покинет сей город дух Господний, и привык он жить и в шатрах, ив скинии, и никогда не вопрошал - почему не построите мне кедрового или каменного дома. Давид искал оправдания своих деяний у Всевышнего, он был открыт перед Господом, он постоянно каялся в своих грехах. Но всегда ли спасает раскаяние? Есть грехи, которым нет прощения. Об этих грехах жаждет узнать Каверун. Правитель хочет поколебать мощь Давида. Страшны ли Давиду сети, которые расставляет Каверун? Почему нужно Каверуну, чтобы свидетельствовал против Давида он, Маттафия? Ужели правитель хочет возродить дом Саула, ужели скорбит о потомках царя? Открыться - вот перед тобой законный наследник, единственный оставшийся в живых сын, плоть от плоти, кость от кости царя... Возрадуется ли Каверун? А как доказать, что ты сын царя? Да и нужно ли? Все равно лишишься головы. Остается только ждать, когда вернутся гонцы...

И подивился Маттафия сам себе - впервые в жизни он бездействует, он готов спокойно пойти на заклание. Нужна ли эта жертва сына во имя отца? Оправдают эту жертву твои сыновья, поймут или осмеют? Он понимал, что надо собрать все силы и решиться на побег. Эта мысль билась в нем, не давала ему покоя. Он ходил от двери к окну медленно чтобы успокоиться, чтобы смягчить сдавливающую сердце тяжесть. Подолгу смотрел в окно - медные прутья он мог бы легко отогнуть, дождаться ночи и раствориться в ней. В который раз обмануть судьбу, разорвать тенеты смерти, перенестись на волю на крыльях ветра, в потоке ливней, окружив себя темнотой и водами из туч небесных. Бежать через горные пастбища туда, где высится на краю земли Ханаанской снежная шапка Хермона. Но все это означало, понимал Маттафия, бросить Зулуну и Рахиль, которым предстоит испытать и гнев Каверуна и озлобленность Цафара, отдать их жизнь взамен своей. Лишить себя тех, к кому стремился, по ком изнывал в тоске, выгребая веслом, прикованный к корабельному борту. Никогда более не увидеть Иерусалима и спокойную гладь Кинерета, и желтые воды Иордана. Забыть - значит предать. И нету путей к спасению. Он понимал, что напрасно ждет милости от Давида, напрасно вверг в пучину бед своих ближних...

Какое дело могущественному царю до опозоренного пленом простого воина? Давид недоступен, нимб победителя осиял его рыжие кудри. Он уже сам давно не поет псалмы и не перебирает струн арфы. В Иерусалиме есть хор певчих, есть певцы с любыми голосами, неустанно поющие славу царю. Эти хвалебные песни звучат по всей земле обетованной. Маттафия слышал их на караванных дорогах, когда пробирался в город-убежище, он слышал их в поселениях, усеявших Изреельскую долину, их пели даже рыбари, ставящие сети на Кинеретском озере. Из этих песен узнал Маттафия о победительных войнах, в которых не был обнажен его меч. О войнах, где смирил Давид филистимлян, поразил маовитян, разбил Сувского царя Адраазара и сирийцев, пришедших на помощь к этому царю. И о том, как Давид истребил восемнадцать тысяч сирийцев в долине соли, и о покорении Идумеи, и о падении Дамаска. В песнях пели о том, как Давид легко одолевал врагов, как легко ему давались победы. Маттафия знал, что победы зачастую пахнут горечью слез и трупным зловонием, и поле победы становится добычей для грифов и воронов, и смертные крики и смертный пот дано изведать не только побежденным. Победители тоже оставляют свои трупы на растерзание грифов. И сколько людей Давида пало в этих сражениях не дано знать никому...

И все же лучше сражаться на поле брани, чем томиться в бездействии. Нет большей пытки, чем дни, в которые гибельное ожидание выматывает душу. Тело, не утомленное работой, отвергает отдых, и надо долго лежать на циновке, прислушиваясь к шагам и шорохам, прежде чем сон переборет беспокойные мысли. Но и во сне продолжается жизнь, и призрачен и беспокоен сон гонимого человека.

Но в эту ночь пришел к Маттафии странный сон - увидел он синеву иерусалимского неба, свой дом в священном городе, дом из розоватого тирского камня и желтой древесины ливанского кедра, увидел свои смоковницы и масличные деревья, и увидел он гору Мориа, и золотое сияние над этой горой. И когда приблизился он к горе, то разглядел высокие столбы и литые из бронзы лилии на вершинах этих столбов, и искусно сделанные из серебра плоды граната, а между столбами - жертвенник, и тонкая струйка дыма, берущая начало над этим жертвенником, рассекала надвое небосвод. И стояли подле жертвенника покрытые медью столы, уставленные золотыми чашами. А за колоннами высилось здание из белого камня, и так плотно были подогнаны и пригнаны друг к другу камни его стен, что ни малейшего зазора не было меж них. И выложены были эти камни кедровыми планками, и обтянуты крепкими цепями. И в дрожащей синеве неба казалось, что все это сооружение не стоит на земле, а лишь слегка касается горы Мория, что так воздушно оно, что стронется сейчас с места и поплывет навстречу белеющему вдали облаку.

И осознает Маттафия во сне, что перед ним Храм, возведенный во славу Господа, вожделенная мечта Давида. И падает ниц Маттафия, и благодарит Господа за чудесное видение. И встает Маттафия с земли, и пытается войти в Храм, но сколько бы не делал он шагов, не может он приблизиться к храмовым воротам. И вырастает на его пути крепостная стена, и окружает эта стена Храм. Он никогда в жизни не видел столь мощной стены. Ибо когда взобрался на нее, то головой коснулся облака, а ширина была такой, что свободна могла промчаться здесь колесница. Он побрел по этой стене и вроде бы шел по направлению к Храму, но никак не мог достичь обители Бога - дымящегося жертвенника. И понял, что ходит по стене кругами, и нету схода с этой стены, а спрыгнуть он не решался - слишком высоко.

Нещадно палило иерусалимское солнце, Маттафия был весь в поту и нечем было утолить жажду. Господи, шептал Маттафия, ужели за грехи мои не дано мне войти в обитель твою? Смилуйся, Господи! Враг преследует душу мою, онемело во мне сердце, выведи из темницы душу мою, дозволь войти в дом твой... И хочет он, Маттафия кричать, хочет звать Господа, но рот беззвучен, и не может он произнести ни слова. И вдруг он чувствует, как колеблется крепостная стена, как ворочаются камни, и стоит такой скрежет, будто исполины внутри стены трут камни друг о друга. И с ужасом видит он, что на месте чудесного Храма вспыхнул такой яркий огонь, что смотреть на него невозможно. Огонь слепит глаза даже на расстоянии, огонь опаляет тело невыносимым жаром. И в это время под ногами Маттафии рушится стена, она оседает слоями, и все вокруг в пыли и в грохоте. Он проваливается, падает. Со свистом летят мимо него камни.

И видит он, что не один здесь, а бегут от рушащейся стены множество людей. И видит он среди них сыновей своих - Фалтия и Амасию. Оборачиваются сыновья, кричат - спасайся отец, он силится догнать их, но не может, нету прежней мощи в ногах, жжет ему боль ступни. И опять он остается один - среди грохота, гари и запахов тлена. И вместо синевы иерусалимского неба стоит над головой чад невидимых пожарищ. И в страхе думает он - ужели это горит Храм? Ужели Господь позволил поджечь свою обитель?

И вдруг выходит из пелены дыма Давид, в одной руке у него меч, в другой арфа с порванными струнами. Маттафия с трудом узнает его. Некогда огненные кудри стали серыми, борода - клочковатая, седая, одежда во многих местах прожжена до дыр. И лишь глаза остались прежними, в них все тот же неистребимый блеск, в них прежняя голубизна.

И садятся они рядом на выжженном иерусалимском холме, на теплой земле, и глаза у Маттафии слипаются, он понимает, что нельзя спать, что сейчас может все решиться. Вот он перед ним - пастырь и спаситель, помазанник божий, могущественный царь - и Маттафия протирает глаза и тянет руку, чтобы дотронуться до края одежд Давида, чтобы ощутить - видение это или на самом деле - желанная встреча. Но рука никак не может дотянуться до одежды царя, и глаза Маттафии затуманиваются пеленой страха.

- Не страшись, Маттафия, - отчетливо произносит Давид. - придут сыновья и отстроят Храм, и будет он стоять вечно. Ты же воин, а воину неведом страх. Ты звал меня, и вот я, как и прежде, рядом с тобой. Смотри, стихает пожар, и люди возвращаются на гору Сион, смотри!

И Маттафия видит, как взбираются на холм усталые люди, бредущие цепочкой, связанные веревкой, словно пленники, и головы у всех согбенны, и слышит он хлесткие удары бичей. Исчезают люди в пелене гари, растворяются вдали, и опять страх охватывает Маттафию - вдруг исчезнет и Давид, побежит вслед за всеми, оставит его, Маттафию, одного на выжженном холме, лишив всякой надежды на спасение. И словно узнав его мысли, говорит Давид:

- Нам никуда не деться друг от друга, помнишь, ты достиг пустыни Маон, чтобы убить меня, а стал моим сподвижником? Пути людей неисповедимы. Но жив Господь, и длань его простирается над нами. Ты предал меня не единожды, Маттафия, но я привык к предательствам, враги не раз преследовали мою душу и хотели втоптать в грязь мою жизнь, хотели, чтобы я исчез во тьме, в царстве теней, но Господь не скрыл от меня своего лица. И дано было мне познать голос Всевышнего, и поведал он: надо прощать людей, ибо не совершенны они ни духом, ни телом, надо помнить друзей и свои клятвы, и не судить никого строго, тогда и сам не будешь судим...

Праведны были слова Давида и звучали они отчетливо в наступившем вокруг покое, ибо исчезли и дым, и запахи тлена. И очищенное небо вновь окутало синевой белесые холмы, которые словно застывшие волны окружили гору Сион.

- Почему же ты нарушил клятву, данную Ионафану? - спросил Маттафия, и не было в его словах упрека, а лишь сожаление и тоска по тем временам, когда они были неразлучны в Гиве сауловской: бескорыстный и не знающий сомнений Ионафан, голубоглазый певец и победитель Голиафа Давид, и он, Маттафия, безвестный воин, похожий на царя, не узнанный сын, верный стражник и сотник.

- Коварство и наветы сеют раздор, ужели ты, Маттафия, не замкнул свой слух, когда клеветники возводили хулу на меня? - с горечью произнес Давид. - Если хочешь увидеть солнце, гляди на небо, а не на его отражение в воде. Ионафан был моим солнцем. Любил ли кто на земле Ионафана более меня! И эта любовь моя не отошла и от сына его. Я призвал к себе Мемфивосфея, я отыскал его, я возвратил ему поля Саула и поклялся, что всегда будет сын Ионафана есть за моим столом. И все, что принадлежало дому Саула, я отдал ему. Я дал ему рабов, ибо хром Мемфивосфей на обе ноги и не в силах содержать хозяйство свое. И сына Мемфивосфея малолетнего Миху возлюбил я. В чем моя вина? Или ты хочешь, чтобы я отдал Мемфивосфею свое царство? Так требовали от меня те, кому не нужен был сильный Израиль. Что сделал бы Мемфивосфей, как устоял бы против врагов наших?

И нечем было возразить Давиду, ибо не смог бы и дня удержать царский престол несчастный Мемфивосфей. Пять лет было Мемфивосфею, когда пришло известие о гибели Саула и Ионафана, и нянька, услышав страшную весть, испугалась, схватила ребенка и бежала поспешно, и упало дитя и сделалось хромым. И после того рос сын Ионафана в печали и был тих и задумчив.

Но ведь были и другие потомки Саула, были сыновья Рицпы, сыновья Мелхолы - что с ними, где они? Знал Маттафия, что не будет ему ответа, и не хотел ответа, ибо страшился услышать правду. И сказал он Давиду:

- Никто из дома Саула не хотел отнять царство у тебя, никто не покушался на твой престол, спаси же еще одного из них в память о клятве, данной в пустыне!

- О ком взываешь ты? - с недоумением спросил Давид. - Ужели о недостойных сынах наложниц, ужели о сыновьях моей бедной Мелхолы, рожденных от нечестивого сына Лаиша? Ужели есть кто другой?

И хотелось крикнуть Маттафии: - Да, есть! Он перед тобой! - но ссохлась гортань, и вновь страх объял все тело.

И смотрел Давид пронзительно и долго в глаза Маттафии, а потом произнес с горечью:

- И ты, Маттафия, предавший меня, возжаждал моего царства! Ты думаешь легко быть царем? Всех вас, завистников моих, прельщает царский престол, будто медом намазан он, и вокруг стекают елей и миро. Господь давно открыл мне твою тайну!

- Нет! Нет! - в испуге замахал Маттафия руками, пот проступил на его лбу, он чувствовал, как отчаянно забилось сердце. - Я никогда не покушался на твое царство!

- А сейчас, - с укоризной произнес Давид, - не оправдывайся, ты возжелал стать Саулом, ты жаждешь воскресить тени мертвых, ты сам одной ногой в Шеоле, и ты после этого хочешь, чтобы я спас тебя? Отыщи лучше струны для моей арфы. Видишь, эти порваны. Это мои певцы в Иерусалиме слишком усердно дергали их, я сам назначил начальника хора из сонма льстецов. Я повсюду ищу струны и не нахожу их. Все прячут струны от меня. И ты тоже прячешь их?

- Я никогда не прятал струн, - пытается оправдаться Маттафия.

И шарит в складках своей одежды, развязывает пояс. И вдруг медный моток выскакивает на траву и медленно катится к Давиду. Маттафия чувствует, как краска заливает его лицо - что подумает Давид, откуда взялся этот моток меди, наверное Цофар подложил его? Как он, Маттафия, не смог обнаружить эту медь раньше?

- Медь похитил у меня Фалтий, - спокойно и беззлобно объяснил Давид. - Ты думаешь, что Фалтий твой сын? Он такой же твой, как и мой! Он похитил медь и хочет похитить мое царство! Он совратил с истинного пути моего любимого сына Авессалома! Погиб Авессалом, никто не заменит мне его!

Маттафия зажимает уши ладонями, он не хочет более слушать речи Давида, он хочет проснуться, он хочет возвратиться в свою дворцовую тюрьму, лучше приблизить свою казнь, чем внимать словам царя.

А Давид спокойно разматывает медный клубок, измеряет длину, кладет на камень, отсекает мечом равные части. Меч медленно поднимается и резко падает, нити, словно живые, вздрагивают, отскакивают от мотка, блестят в траве быстрыми змейками. Давид не дает им ускользнуть, он выхватывает медные нити из травы и натягивает на арфу. И вот уже пальцы Давида прошлись по новым струнам, вот уже льется неслышная для Маттафии мелодия.

И так непреодолимо хочется отнять ладони от ушей, так хочется возвратить прошлое, когда в Вифлееме чарующе звучала арфа, когда наполняла она сердце любовью. И он, Маттафия, с сожалением понимает, что все это сон, что сейчас развеются все видения, и никогда ему не дано более услышать сладкозвучную арфу Давида. Не дано увидеть эти белесые холмы и синеву иерусалимского неба, все это он может только вспоминать потом, если не прервется его жизнь под ударом меча, если Каверун не отдал повеление о казни.

Глаза у Маттафии слипаются, уши все еще закрыты ладонями, но вдруг тонкие напевы проникают в него, грустная песня звучит в голове, пронизывая тоской.

И Давид медленно опускает арфу на траву и идет к нему, Маттафии, не идет, а словно плывет, одежды его развеваются, становятся крыльями. Храм вдали, будто и не было пожарищ, сияет золотым блеском, тонкий дым вьется над жертвенником.

Руки Давида ложатся на плечи, Давид тормошит Маттафию. Оставь меня в покое, шепчет Маттафия. “Проснись, Маттафия, я не враг тебе! - отчаянно кричит Давид. -Господом нашим заклинаю тебя, проснись!”.

И Маттафия, подчиняясь Давиду, открывает глаза - и конец всем видениям, вместо голубизны неба - сплошная темнота, сереющий просвет окна, и сразу слух различил какой-то неясный скрип. И чувство опасности, ощущение того, что он не один здесь. Он напрягся. Потом резко оттолкнулся от пола и вскочил на ноги. И сделал это вовремя, ибо в то место, где он лежал вонзился меч. Слишком много силы было вложено в удар, предназначенный спящему человеку. Теперь убийца пыхтел, пытаясь вытащить меч, застрявший в полу. Маттафия резко выбросил ногу в сторону склонившейся над мечом тени. Удар пришелся в пах невидимому врагу. Тот с истошным воплем полетел к стене, но меч был теперь у него в руке. Тогда Маттафия бросился в ноги убийце и придавил к полу руку, держащую меч. И от резкого удара в глаз вскрикнул от пронзившей его боли. Но боль умножила силы, в Маттафии проснулась ярость. Так всегда было с ним в минуты смертельной опасности, он знал, что должен одолеть врага. Он навалился на убийцу всем телом, продолжая сжимать руку, держащую меч. Он сдавил врага и коленом своим нажал на горло, тот захрипел. Свободной рукой Маттафия схватил его за волосы, ему удалось сжать голову врага между своих колен, Маттафия сдавливал ее, и раздался треск, словно лопнул пустой орех. И тело врага обмякло, стало неподвижным.

|-1-| 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 |

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

© Глушкин Олег Борисович, 2002 г.

редактор Вячеслав Румянцев 01.10.2002