Глушкин Олег Борисович

САУЛ И ДАВИД

XPOHOC

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ

КАРТА САЙТА

Глава XIII

Ночь не принесла сна. Болели ноги, горели огнем подошвы. Сдавливало сердце. Не хотелось верить, что теперь подвержен он, Маттафия, падучей болезни, что не властен уже над своим телом. Говорят мудрецы, что не уйти сыну от болезней отца. Также наверное и Саул мучился, падая на землю в беспамятстве. И все же - любая болезнь ничто по сравнению со смертными муками. И понимал Маттафия, что не сетовать надо на судьбу, а благодарить Господа, что вчера отвел смерть. Силы для тела можно обрести, труднее успокоить сердце. Тревожные мысли были не о себе. Зулуна пришла на судилище одна, очевидно, сыновей нет в городе. Рахиль - пленница во дворце. За нее страшно. Она не сможет постоять за себя, имя ее означает - овца, имя всегда знамение судьбы. Печальны были мысли о ней Маттафии. И еще он думал о том, что жизнь каждого человека зависит не только от него самого и от Господа, но и от многих других людей. Когда стоишь один против гонителей, есть хотя бы преимущество - жертвуешь только своей жизнью, когда за спиной близкие - становишься уязвимым.

В темноте всю ночь он шептал молитвы, Господь был его единственной и последней надеждой на спасение. Сон сморил Маттафию лишь под утро, на рассвете. И был дан отдых его душе ненадолго. Был разбужен Маттафия криками и топотом ног. Суета стояла во дворце. Перекликались стражники, искали кого-то. Маттафия поднялся и подошел к дверям, прижался к ним вплотную, пытаясь услышать, чем вызвана паника. Из обрывков слов, из несвязных выкриков он понял, что ночью кто-то убежал из дворца.

Внезапно двери распахнулись. Маттафия отскочил и сел на циновку. Четверо стражников вошли в помещение.

- Здесь ее нет! - крикнул один из них.

- Стража стояла у дверей всю ночь, она не могла проникнуть сюда, - отозвался другой. - Каверун повелел осмотреть все покои!

И они столь же быстро как и вошли, покинули его тюрьму-опочивальню, не обращая на него никакого внимания.

Топот ног за дверью не стихал, и мелькнула догадка - все это связано с Рахилью. И эта догадка подтвердилась, когда он услышал, как Цофар пронзительно кричит, обвиняя ночную стражу:

- Бездельники, даром поедающие хлеб, если не найдете ее, подвергну всех бичеванию! Смазливая девица обвела всех вокруг пальца! Берегитесь гнева Каверуна!

И теперь все эти крики, вся суета во дворце наполнили радостью его измученную душу. У Рахили быстрые ноги, если она вырвалась из дворцовой клетки, ее не поймать. Да спасет тебя Господь, возлюбленная, несколько раз повторил он. Ему виделось, как бежит она по росной траве, бежит в горы, на далекие пастбища. Рыжекудрая, смеющаяся Рахиль. Мед источают ее уста, ее кожа нежна, как ангельские голоса. Лицо ее озаряет внутренний свет. Она никого в жизни не обидела. Она никому не будет принадлежать, кроме него, Маттафии. Он вспомнил, как подарил ей медное зеркальце. И как подолгу она любила всматриваться в полированную поверхность, и обнимала его, Маттафию, и говорила - давай посмотримся вместе, ей нравилось, что там, в полированном медном овале, они соединены. Она чиста, как вода в роднике, пальцы ее нежны, как дуновения ветра. Дано ли ему, Маттафии, хотя бы один раз перед смертью свидеться с ней? Об этом можно было только мечтать. Он молил Господа об одном - пусть явится Рахиль хотя бы во сне. Зулуна и Рахиль - две женщины, объединенные его любовью, благословенные между женами, даны были ему Господом, и человеку, испытавшему счастье любви, не страшно умирать...

К полудню суета во дворце улеглась. Ему принесли жидкую похлебку и сухие лепешки, дали еще и чашу с гранатовым соком. Смертников так не кормят, подумал он. Он поел и почувствовал, что силы возвращаются к нему. Страхи, рожденные бессонной ночью, были позади.

Вечером вошел к нему Цофар, один, без стражников. Вид его был угрюм, и узкое лицо его, казалось, стало еще тоньше. Он постоянно оглядывался, словно боялся кого-то. И, наверное, чтобы откинуть, подавить эту боязнь, стал кричать:

- Тебе оставили жизнь, чтобы ты вспомнил все злодеяния Давида! Ты готов поведать о них! Я вызову человека, который быстро сможет записать все...

- О каких злодеяниях хочет услышать мой господин? - Маттафия недоуменно пожал плечами.

- Правителя интересует все. Каверун хочет, чтобы ты начал с подлого убийства Голиафа, чтобы ты рассказал, как обольстил тебя хитроумный отрок, чтобы ты рассказал, как вы вместе предавали жестоким пыткам плененных вами воинов. Ты должен вспомнить имена замученных!

- Давид не был способен на подлости, в начале пути он был не воином, он был сочинителем ...

- Не способен на подлость? - возмутился Цофар.- Ты все готов простить ему. Он уничтожил твой род, и ты хочешь защитить его? Твоя жизнь зависит от того, что ты вспомнишь. Ты это понимаешь?

И опять увидел Маттафия не только гнев в глазах Цофара, но и затаившийся там страх.

- Я не верю, что Давид убил всех, принадлежащих к дому Саула, он не мог этого сделать. Он дал клятву Саулу, - твердо сказал Маттафия.

- Каждый властитель поступил бы подобно Давиду. Сыновья и внуки Саула в любое мгновение могут стать предводителями тех, кто захочет отнять власть у Давида. Если бы ты, царь Саул, сейчас попал в руки Давида, с тобой не церемонились как здесь, тебя прикончили бы в первый же миг! - сказал Цофар.

- Саул и Давид любили друг друга, ты не поймешь этого, мой господин, - сказал Маттафия.

- Я пришел не спорить с тобой, а получить ответы, нужные Каверуну, он дает на это два дня. Я оставлю тебе пергамент, иногда человек не может изречь истину, но может изобразить ее в письменах!

- Я не так искусен в написании, чтобы заполнить свитки пергамента словами!

- Ты должен постараться это сделать, если не желаешь встречи с безъязыким Уру. Покажи, что ты чище Давида, сыщи в этом свое спасение!

Цофар резко повернулся и уходя хлопнул дверью. Главный советник Каверуна был разгневан.

Угрозы его не испугали Маттафию. Он готов был еще раз предстать перед судом. Он сумеет найти слова, в которые все поверят. Они хотят от него разоблачения царей. Получат совсем иное. Давид не мог истребить дом Саула! Это клевета. Он, Маттафия, был свидетелем того, как Давид спас жизнь Саулу. Маттафия был и в стане Саула, и в стане Давида, его память хранит и битвы, и походы, и весь тот путь, который было дано пройти Давиду - от отрока, услаждающего царя игрой на арфе, до юноши, вышедшего на поединок с Голиафом, и наконец до всесильного царя. О какой подлости может идти речь? Давид открыто вышел на поединок. Он был тогда уже помазан Самуилом на царство, помазан при живом царе, он нес в себе эту тайну! И вышел на бой Давид, не страшась великана, чтобы доказать не только другим, но и самому себе, что не зря он избран Господом из сонма многих. И Господь даровал ему победу!

Кто был Давид до этой схватки? Отрок, которым помыкали все, на которого завистники обрушили поток клеветы. Шептались по углам во всей Гиве - слишком похож на женщину, слишком красив, слишком сладкозвучен. При появлении Саула - смолкали. Воздавали хвалу молодому певцу, сочиненные им псалмы ставили превыше песен Деворы. А за спиной царя потешались. Особенно Ноар, египетский евнух, нашедший путь к душе Саула, льстец, поставляющий блудниц в царский дом. Hoap, поначалу потакавший Давиду, ни с кем не хотел делить любовь царя, и тогда-то именно он, Hoap, заговорил о прельстительных чреслах Давида, это он, Hoap, постарался отправить Давида назад, в Вифлеем.

И на то была явная причина - филистимляне двинулись на земли Эфраима, и было не до песен. Предстояла решающая битва. И не было благословения пророка, Самуил отвернулся от Саула.

Войска выступили навстречу филистимлянам, уныние царило в стане Саула. И как ни упрашивал он, Маттафия, как ни старался доказать, что его место среди воинов, его оставили в том немногочисленном отряде, которому было предназначено охранять подступы к Гиве. И всем событиям той победы он, Маттафия, не свидетель. Он просто столько раз слышал о поединке Давида с Голиафом от других, да и от самого Давида, что порой, кажется, будто сам шел навстречу великану с пращей. О какой подлости может идти речь? Многие желали принизить победу Давида, но ничего не вышло. Если хочет Каверун, можно обо всем поведать подробно. Ему, Каверуну, надо унизить Давида, ничего из этого не получится. Возможно, у правителя есть какой-то свой тайный план... Но любые хитроумные планы, основанные на лжи и клевете, разбиваются о скалы истины.

Давида никто не заставлял выходить на бой, никто не помогал ему в том поединке. Его отец, достопочтенный Иессей, словно предвидя возвышение сына, послал его в стан воинов, снабдив снедью для старших братьев, послал, чтобы укрепить их силы перед грозной битвой. Возможно, был на то Иессею голос Господень…

И Давид на ослике въехал в долину, окруженную горами, и увидел два воинских стана, разделенных ручьем, и впервые увидел он филистимлян, их медные шлемы, их круглые щиты и грозные колесницы. И увидел он противостоящие им ряды сынов Израиля. И услышал воинственные крики с обеих сторон, от которых сотрясался воздух. Но никто еще не решался сделать первый шаг и выпустить первые стрелы.

С трудом разыскал Давид братьев. Были они все трое у одного тысяченачальника. Был тот человеком осторожным, берег своих людей и знал, как одолеть врага и не потерять своих воинов. Правда, сам он не щадил живота своего и пал позже, на высотах Гелвуя, защищая своего царя, и весь израненный продолжал разить врагов, пока не истек кровью. А тогда, в той битве, где прославился Давид, он встретил юного пастуха чуть ли не бранью и хотя взял присланные ему Иессеем сыры, но пригрозил, что донесет царю о том, как некоторые отцы хотят облегчить службу своим сыновьям. Братья тоже встретили Давида без особой радости. А старший брат Елиав даже попрекнул: зачем, мол, пришел сюда, тебе лишь бы бездельничать, на кого ты оставил отца и стада овец наши, молоко еще не обсохло на твоих губах, и руки твои горазды перебирать тонкие струны арфы, а не сжимать копье. Елиав и раньше, в Вифлееме, недолюбливал младшего брата, считал его любимчиком матери и осуждал за дружбу с ним, Маттафией. И не раз намекал Елиав Маттафии, чтобы опасался этого, как он говорил, любителя женских чресл. Может быть, надо было тогда прислушаться к нему, но кто мог предполагать, что ждет впереди…

Не дано переделать человека, Господь каждому дает свою судьбу, у каждого своя особая душа. Давид был настоящим другом, но когда он увлекался женщиной, мог все позабыть, и не было для него запретов и преград. И не один несчастный Урия пал его жертвой. Он, Давид, любил и его любили. И невозможно было не любить этого чистого душой отрока. Братья просто завидовали ему.

Вот и тогда, когда принес Давид снедь, не только Елиав накинулся на него, вторили Елиаву и другие братья, и Аминодав, всегда смотревший на младшего брата свысока, и даже Самма, с которым Давид был дружен и который иногда заступался за Давида. Елиав же в тот день хотел сразу отправить Давида назад, в Вифлеем. Нету от тебя здесь прока, сказал он Давиду, будешь только в ногах путаться. Враг - это не женщина, его не одолеть ни уговорами, ни сладкозвучным пением. И где надо разить копьем, арфа не поможет. И царю будет неугодно, что ты явился сюда, он ведь бережет своего любимого певца.

Эти слова оскорбили Давида и, отдав братьям снедь, он решил удалиться от них. Они всегда не понимали его, и потом, когда он стал могущественным царем, сколько бы он не делал им прельстительных предложений, они гордо отказывались, они не желали его милостей, и по-прежнему считали, что он не достоин тех высот, которые даровала ему судьба. Может быть, понимал Маттафия, они были правы, от царя, даже если он родной брат, надо держаться подальше.

А в той битве, где, казалось, им, старшим братьям, надо было поостеречь младшего, они, оттолкнув его, тем самым тоже способствовали подвигу. Ибо он, покинув братьев, пошел на шум голосов к самой середине воинского стана, туда, где был раскинут шатер царя. И там увидел Давид, что взоры всех воинов направлены в долину, в сторону филистимлян. Он протиснулся через ряды воинов и увидел, что выступил из рядов филистимлян великан, ростом в шесть локтей и еще одну пядь, одетый в чешуйчатую броню, с медным шлемом на голове, за плечами его был еще и тяжелый щит, в одной руке великан держал копье, а другой сжимал рукоятку большого широкого меча. Голос у него был зычный, крыл он израильтян самыми непотребными словами:

- Зачем вышли вы воевать, трусливые шакалы! Жалкие рабы Саула, есть ли среди вас тот, кто не обмочив от страха свое одеяние, сойдет ко мне и померяется со мной силой! Настал день, когда я один посрамлю все войско Израиля. Одним ударом я поражу любого! Разбегайтесь, позорные твари, прячьтесь под юбками своих похотливых и вонючих жен!

Так он кричал, и еще много других гнусных и оскорбительных слов вырывалось из его широко разверстого рта, и зубы у него были кривые, как клыки, а глаза полны ненависти и презрения. И никто не решался выйти с ним на поединок. И услышал Давид от воинов, что зовут великана Голиаф и повторяет он свои поношения не первый день. И не находится воина, который может сразиться с ним, ибо наверняка поразит Голиаф любого, и тогда легко достанется победа филистимлянам.

И в тот момент, как поведал Маттафии Давид, зародилась в нем смелая мысль - принять вызов Голиафа, будто кто с неба шепнул ему: встань и иди, тебе надо победить. Давид бросился к сотнику, стоящему рядом, тот посмеялся над ним и все же отвел к Авениру, распоряжавшемуся главным отрядом войска Саула. Авенир отнесся к Давиду серьезно, объяснил, что Саул давно ищет охотника, желающего выйти на поединок, сказал, что будь он, Авенир, моложе, сам не упустил бы случая сразиться с Голиафом, и что обещаны царем Саулом тому, кто одолеет Голиафа, и богатства великие, и дочь царская в жены, и освобождение от царских податей. И Давид стал клятвенно уверять, что снимет позор и поношения с Израиля, и что филистимлянин не сможет одолеть его, ибо будет с ним, Давидом, рука Господня.

И тут чуть все не испортил старший брат, искавший его повсюду, чтобы выпроводить домой, брат подошел к Авениру и при всех стал стыдить Давида, говорил Елиав, что неразумен Давид, что высокомерен и что дурное сердце у него, что может он обольстить речами любого, а на деле только опозорит всех. Но Давида не смутили речи Елиава. Отстранил он брата и выкрикнул:

- Я сражусь с Голиафом! Я принимаю его вызов!

Подле Авенира собрались сотники и тысяченачальники, слушали иные с недоверием, иные с явными насмешками, никто не принимал всерьез слова отрока, кроме, пожалуй, Авенира, который сразу узнал в Давиде арфиста, ублажавшего царя, и решил Авенир свести его к Саулу, чтобы развеять тягостные мысли царя. И послал к царю, чтобы поведали тому о Давиде, и тотчас вернулся гонец, сказав, что царь требует к себе смельчака,

Воины расступились перед Давидом, и он пошел к царю. Саул не подал вида, что узнал его и только вздохнул разочарованно. Он ждал, что вызов примет воин, обладающий недюжинной силой, а перед ним стоял его арфист, песнопевец с неокрепшими мышцами, еще отрок. И Саул испугался, что принесет этот отрок не победу Израилю, а позор поражения. И видя сомнения на лице Саула и растерянность в его глазах, Давид сказал:

- Наш повелитель, отбрось неверие в раба твоего! Раб твой выйдет на бой и победит!

- Не можешь ты выйти против Голиафа, тонка еще твоя кость, ты еще молод, а Голиаф зрелый муж, и кровью многих обагрен его меч! - сказал Саул и отвернулся, и подошел к Авениру, и говорил, что пора начинать бой и двинуть войско на сближение с филистимлянами. Авенир же просил помедлить, ибо ждал подхода отрядов из Галаада Заиорданского. И Саул, занятый спором с Авениром уже не обращал внимания на Давида.

- Господин мой и великий царь! - с отчаянием тогда взмолился Давид. - Ты ошибаешься во мне. Когда пас я овец отца моего Иессея, лев растерзал нашего ягненка, и я догнал льва и вырвал из его пасти жертву, и схватились мы с царем зверей, и я одолел его! Господь наш, пославший мне силы убить льва, не отступит и сейчас от меня!

И так он, Давид, убедительно говорил, так был настойчив, что сдался Саул, царственно кивнул он и стал говорить, что гордится Давидом, что верит тоже -Господь не оставит Давида. И Давид обрадовался, поклонился Саулу, стал благодарить. Авенир стал говорить, что надо взять оружие, готов был отдать свой меч. Саул повелел надеть медный шлем, отдал свою кольчугу, которая была столь велика, что закрыла Давиду не только грудь, но и ноги. И стало Давиду даже дышать трудно, тяжелы и непривычны были ему царские доспехи. И он понял, что не сможет в них сражаться. И снял с себя и шлем, и кольчугу, и вернул все оруженосцам Саула.

Конечно, Маттафия отчетливо представлял эту картину, в доспехах Саула юный Давид утонул, он бы не сделал в них ни шагу. Да и было ли оно, это переодевание? Маттафия слышал и другие рассказы о происшедшем, и они были не менее правдивыми. Говорили, что рвался на поединок с Голиафом сам Саул, что все сдерживали царя, особенно Авенир, считавший, что царь не только в поединке, но и в битве не должен участвовать, что нельзя рисковать жизнью царя. И рассказывали, что никто не подводил Давида к Саулу, что царь даже не ведал, как его любимец и песнопевец прорвался через цепь воинов и побежал навстречу Голиафу. Саул увидел это только тогда, когда остановить бой было невозможно. И говорили, что здесь не обошлось без козней Ноара, что хитроумный евнух хотел рукой Голиафа умертвить отрока, прельщавшего царя, что опасался Ноар возвышения Давида. Но каковы бы ни были рассказы, как бы ни хотели принизить подвиг Давида некоторые завистники, умалить его мужество не в силах был даже злобный Ноар, расцеловавший потом прилюдно победителя.

Конечно, если бы Саул знал обо всем, он не допустил бы Давида на рискованный бой, он сделал бы все, чтобы уберечь своего любимца. Саул сам бы вышел на поединок, вышел и победил бы, и тогда совсем по другому могла сложиться судьба Давида. Он бы все равно стал царем, коли так решил Господь, но не было бы того страшного противостояния, не было бы тех гонений, что выпали на его долю. Он стал бы царем, но не стал бы героем...

В день поединка никто не верил в победу Давида. Он отошел от воинов к ручью, выбрал из ручья пять гладких камней, положил эти камни в свою пастушечью суму, прикрепил к поясу пращу, взял в руки посох и двинулся в долину навстречу грозному великану. Потупив головы, стояли воины, ожидая скорой гибели смельчака.

Давид потом рассказывал, что не было в нем страха, что страх пришел позже, когда из горла Голиафа брызнула кровь. А шел Давид на поединок неспешно, помахивая посохом, будто и не на поединок собрался, а просто так бредет по долине в поисках заблудшей овцы.

И когда заметил его великан, то выступил вперед, надвинулся, словно башня на катках, и с призрением взирал на Давида. “Я был для него мошкой, - рассказывал Давид Маттафии, - назойливым комаром, он приготовился раздавить меня, прихлопнуть своей ладонью, он, наверное, недоумевал - ужели не нашлось воина в израильском стане, что послали против него обезоруженного отрока. Зловещая ухмылка искривила его рот. Он не ведал, что Господь со мною, что Господь уже вложил силу в мою длань!”. Маттафия слушал Давида, это было сразу после битвы в Гиве, слушал и восхищался его храбростью. Очень сожалел тогда, что не был допущен к битве, что не смог ничем помочь своему другу. Тогда Маттафия еще ничего не знал о 3улуне, он не сомневался в ее верности. Он повсюду рассказывал о подвигах Давида, он гордился своим другом. Его бесстрашием...

И все же, когда шел Давид навстречу Голиафу, наверное, смертный страх подступал к его горлу, но сумел Давид этот страх пересилить. Он вынул пращу и перебирал камни, лежащие в суме, как бы взвешивая каждый из них. Голиаф потрясал мечом над головой. Он крикнул Давиду:

- Что же ты идешь на меня с палкой и камнями? Пристало ли воину быть без меча? Разве я собака, которую можно отогнать посохом?

- Ты хуже собаки! - крикнул в ответ Давид.

- Да будешь ты проклят, презренный! Жалкий иври, я отдам твое тело в пищу птицам и зверям! - взревел Голиаф.

И Давид рассказывал, что от этого крика поникли травы и содрогнулось небо. И еще рассказывал Давид, что все же в этот миг испытал великий страх, и мысленно обратился к Богу, прося укрепить силы и не оставить малого раба своего. И сразу испарился страх из тела его, и крикнул он великану:

- Ты идешь против меня с мечом и щитом, а я иду против тебя во имя Господа нашего, Бога воинств Израиля! И предаст Господь тебя в мои руки!

Они продолжали сближаться, и Давид увидел совсем близко огромного воина - полные злобы округлившиеся глаза Голиафа, вздувшиеся жилы на его шее. И тогда раскрутил Давид пращу, всю силу вложив во взмах своей руки - и просвистел выпущенный из пращи камень. И вскрикнул словно раненый зверь Голиаф, ибо ударил камень в его лоб, и постоял он мгновение, качаясь, еще не веря в свою погибель, и вдруг рухнул лицом вниз, оглашая долину смертельным воплем. И с радостным победным криком бросился Давид к поверженному великану и поднял огромный меч, уроненный Голиафом, и наступив ногой на еще вздымающуюся в неровном дыхании грудь великана, резким ударом меча отсек его голову. И хлынула из горла кровь, орошая пожухшие травы. И стало страшно Давиду, и сам он не верил в свою победу. Бросился он на колени, славя Господа Бога, единого и всемогущего.

И потонул его голос в радостных криках воинов Саула, бросившихся в долину. Бежали они с копьями наперевес, сметая ряды филистимлян. И дрогнули филистимляне и покатились в панике со взгорья, словно огненный дождь смывал их. И с победными криками гнали войско филистимлян воины Саула. Филистимляне, охваченные великим страхом, утратили свою силу. И не помогли им быстрые колесницы и обоюдоострые мечи. И падали они, пораженные копьями и стрелами. Усеялась их телами вся дорога Шааримская до самого города Гефа.

В чем хочет увидеть подлость Давида Цофар? Eму бы встретиться с Ноаром, нашли бы общий язык. Есть в них что-то общее. Ноар ведь тоже мог любого оклеветать. Чтобы принизить победу Давида, стал повсюду говорить, что так не сражаются на поединке, как это сделал Давид, что победил Давид благодаря своему коварству. Правда, говорил это Ноар много позже, когда Саул и Давид стали врагами.

Тогда же, сразу после битвы, ему бы и рта не дали раскрыть. В Гиве встречали радостно победителей, женщины в белых одеяниях рассыпали шаронские розы под ноги воинам, тонко и заливисто пели флейты, звучали тимпаны и кимвалы. Все были восхищены Давидом, ему предрекали скорое возвышение и новые победы, с ним связывали свои надежды. Его так плотно обступили тогда, что он, Маттафия, не мог протиснуться к своему другу. Вечером был в Гиве большой праздник, небо светилось от тысячи зажженных факелов. Давид с венком из лилий на голове стоял на захваченной у филистимлян колеснице, воздев руки над головой. Может быть, ему нужно было быть скромнее, не надо было дразнить Саула. Но вряд ли он, Давид, тогда делал что-либо с особым намерением, он просто пожинал плоды своей победы. Но напрасно он ждал от царя обещанных наград, ему пришлось довольствоваться прежним положением в доме царя и утешать Саула, перебирая струны своей арфы. Он же, Маттафия, в то время, может быть и не совсем заслуженно, был произведен в сотники, и в его подчинении оказались воины, участвовавшие уже не в одной битве и знавшие себе цену. Он умел ладить с людьми. И его все ценили. И когда ему однажды удалось пленить филистимлянского лазутчика, сам Саул одарил его, Маттафию, обоюдоострым мечом с рукояткой из темного сандалового дерева. Саул, вручая этот меч, сказал: “Если бы все воины были так верны мне и столь прилежны в службе, мы не знали бы поражений!”. Саул вглядывался в него из-под кустистых черных бровей очень пристально, и, казалось, догадывался обо всем. Вот сейчас, думал тогда Маттафия, все поймет, заключит в объятия и объявит всем: “Возрадуйтесь, я обрел сына!”. Но Саул, протянув ему меч, тотчас отвернулся, и улыбка покинула его лицо. Маттафии запомнились глаза Саула, взгляд, который многие не могли выдержать. Будто полыхал огонь в зрачках царя, огонь, готовый опалить тебя, и вдруг гас этот огонь, застывал, и царь смотрел, не мигая, смотрел на тебя и не видел ни тебя, ни окружающих.

Давид явно не проявлял своего недовольства, но все же был зол на царя - не получил Давид ничего из обещанного. Маттафия пытался успокоить друга: в богатстве ли счастье? Служим мы единому делу и должны быть верны своему царю. Давид усмехался, говорил, что ничего не стоит слепая вера. И неожиданно спрашивал: почему ты так привязан к Саулу, что у вас общего? И вглядывался в лицо, и молчал. Саула многие не любили. Он жил не по-царски, а приближенные к дому Саула хотели богатств и роскоши, он мешал им.

Саул не любил почестей, он не построил дворца для себя, был доступен каждому, часто царь сидел под тамарисковым деревом у ворот Гивы и выслушивал любые, зачастую даже мелкие жалобы, и судил людей справедливо. Но почему-то все опасались его гнева. Маттафия тогда ни разу не был свидетелем проявления этого гнева и всегда в разговорах защищал Саула. Давид же говорил, что с каждым днем этот черный гнев нарастает в душе Саула, Давид был тому свидетель, он был при Сауле и ему нельзя было не верить.

Тайные недоброжелатели и завистники виделись Саулу повсюду. И зачастую это были не призраки, выдуманные царем. Врагов у него хватало. Направлял и разжигал вражду пророк Самуил, восседавший у себя, в городе Раме, и не желающий признавать главным городом Израиля сауловскую Гиву. И ни разу не слышал Маттафия, чтобы царь хулил пророка, Самуил был для Саула посланцем Бога, Божьим голосом, Саул всегда помнил, что помазан на царство Самуилом. Саул был терпелив. Самуил слишком долго испытывал его терпение. Ведь царь покорился Самуилу даже тогда, когда повелел пророк перенести в Массифу Ковчег Завета. Саулу не удалось сделать Гиву главным городом, потому, наверное, он не хотел строить здесь свой дворец, как ни просила его об этом Ахиноама. Она оставалась единственной женой Саула, и хотя египетский евнух Ноар приводил в дом царя юных прелестниц, они здесь подолгу не уживались. Однако, и Ахиноама не была желанной для Саула, он просто терпел ее, как женщину, давшую жизнь его четырем сыновьям и двум дочерям.

Саул не доверял никому, он презирал сынов пророческих, знахарей, колдунов и предсказателей. Он повелел очистить от них земли Израиля. Сам же он постоянно приносил жертвы Всевышнему и часто ночи проводил в беспрерывных молитвах. Но не дано было ему сыскать любовь всемогущего и превечного Бога. Самуил вставал на пути Саула к Господу. Пророк в Раме открыто произносил проповеди-проклятия. О них доносили лазутчики. Их пересказывал Саулу Ноар, жаждущий углубить вражду между царем и пророком. Говорили, что отступил дух Господень от Саула, и возмущает его дух, ниспосланный демонами. Саула пытались развеселить, устраивали пиршества, льстили царю, угодничали перед ним. Но каждое льстивое слово слуг и военачальников еще больше раздражало его. И даже верный Авенир, начальник всего войска, потерял доверие Саула.

Единственный, кому доверял Саул, был старший сын его Ионафан. Он был похож на отца - столь же высок ростом, но все же черты отца в нем были смягчены, глаза его обрамляли длинные ресницы, а тонкие пальцы, казалось, были не созданы для того, чтобы сжимать рукоятку меча.

Но это только казалось, ибо не было воина храбрее и сметливее Ионафана. Но был он слишком добр для воина. Старейшины, торговцы, сотники и тысяченачальники старались искать заступничества его, пытались через него добиваться благ и послаблений, и не умел Ионафан никому отказывать.

Маттафия опасался, что Ионафан узнает его, он старался не попадаться на глаза Ионафану, но опасения оказались напрасными. Однажды, на учениях, когда бросали воины копья и старались поразить дальнюю цель, отличился он, Маттафия, и были замечены его сила и усердие. И обнял его Ионафан, и говорил всем, что надо держать копье так, как это делает Маттафия, что воин должен уметь вложить всю свою силу в бросок. И потом, когда они остались наедине, сказал Ионафан: “Я все помню, и стан Амалика, и то, как не удалось нам спасти людей, и грех тот на мне несмываемый, но тебе обо всем этом надо забыть, и рука моя всегда с тобой...”.

Очень любил Ионафан и Давида, они были словно родные братья и во всем доверяли друг другу. И он, Маттафия, часто с завистью смотрел, как идут они по Гиве, положив руки друг другу на плечи, словно двое неразлучных влюбленных. Давида часто призывал к себе Саул, и всякий раз видел Маттафия, что идет Давид в дом царя, словно на казнь. Давид рассказывал Маттафии, что гнев царя не имеет границ. Но, по словам Давида, когда он начинал играть, страх исчезал из его сердца, все растворялось в звуках. И струны арфы смягчали гнев царя. В это можно было поверить. Было нечто божественное в игре и пении Давида. Маттафия был очарован этим сладостным пением. Они часто уходили за крепостные стены туда, где на лугах так сладко пахло скошенными травами, и казалось, оставались одни на земле. Давид играл на флейте и возвращал в Вифлеем, в спокойную пастушечью жизнь. И если прикрыть глаза, то возникали белые дома, разбросанные на холмах как белые барашки, отроги гор, журчала вода в роднике, робко шелестели травы, ручьи бежали с гор, где под лучами солнца таяли снеговые шапки, пели горлицы в высях, и мягкий живительный свет лился с голубого бездонного простора. Свет, данный человеку от Бога, ниспосланный Всемогущим в первые дни творения, когда отделил Господь этот свет от тьмы. И в этой музыке, в этом мерцающем свете, в завораживающих звуках виделась 3улуна, и кружилась она в танце, тающая в чистом небесном воздухе. Маттафия открывал глаза, и виденье исчезало. Оставалась песня. Казалось, слова в этой песне рождались не по воле Давида, он никогда не сочинял своих песен заранее, они были ниспосланы ему с неба...

Но недолго длилась тихая жизнь в Гиве. И дано было увидеть ему, Маттафии, растерянного, едва сдерживающего рыдания Давида, отвергнутого царем. Маттафия, как мог, тогда утешал своего друга, говорил о том, что все преходяще в этом мире, что гнев царя пройдет, что Саул ценит и любит Давида, и все, что произошло, было минутной вспышкой. Давид сидел, опустив голову. Он искал сочувствия, ему нужно было обрести прежнюю уверенность в себе. Он мог бы тогда признаться, что помазан Самуилом на царство, но, видимо, боялся даже другу открыть эту тайну. И только повторял, что не имеет права рисковать своей жизнью, что жизнь эта не принадлежит ему, а будет отдана во славу Израиля. Давид говорил бессвязно, то вспоминал Вифлеем, то снова и снова возвращался к недавно пережитому испугу…

Эго был злосчастный день. Чтобы развеселить царя, Ноар привел танцовщиц из Вирсавии, они плясали обнаженные, сладострастно извивались, но не прельстили они Саула, и велел он их прогнать и привести к нему Давида. И поначалу он говорил с Давидом ласково. Сам вспомнил о своем обещании - победитель Голиафа должен получить в жены дочь царя. Впервые вспомнил. Ведь старшую дочь совсем недавно он поспешно выдал замуж. Оставалась младшая, его любимица - Мелхола, влюбленная в Давида. И когда Давид закончил игру на арфе, Саул сказал ему:

- Все здесь жаждут перехитрить меня, я окружен льстецами и завистниками. Они втайне клевещут. Но ты, Давид, никогда не верь лживым наветам. Они говорят, что я не помню своих слов! Знай, что царь благоволит к тебе, и не держи зла на царя. Любит тебя Мелхола, и я исполню свое слово...

Давид понимал, что Саул, хотя и говорит так, не очень желает отдавать свою дочь за человека из незнатного рода. И стал объяснять Давид, что он, малый и ничтожный раб, не смеет настаивать на исполнении царских обещаний, что он беден и не может стать зятем царя, коли не имеет даже возможность дать должный выкуп за дочку царя.

Эти слова Давида рассмешили Саула, он откинулся на циновке и долго хохотал, а потом внезапно смолк и нахмурился, и, посмотрев злобно на Давида, крикнул:

- Играй! Что-то мы разговорились сегодня, твое дело перебирать струны, а не перечить царю. Здесь все охочи до царских дочек, думают - получат вместе с дочками и мое царство! Забывают, что у меня есть сыновья!

И заиграл Давид, но печально звучали струны арфы. И Саул продолжал хмуриться и смотрел на Давида немигающими глазами. И привело его в ярость то, что Давид не отводит своего взора и не страшится царя. И тогда схватил Саул копье, стоящее у изголовья, и что было силы метнул его в Давида. И просто чудом увернулся Давид, рванулся в сторону и застыл. А копье, просвистев рядом с ним, вонзилось в стену. И долго еще дрожало древко копья. И они оба смотрели, не отрываясь, на это древко, пока оно не замерло неподвижно.

Пена выступила на губах Саула, он был в ярости. Никогда рука его не знала промаха, со столь близкого расстояния он был уверен, что поразит Давида. Давид же стоял невредимый перед ним и не бросился на колени, и не просил пощады. И свели судороги тело Саула, и забился в падучей он на своем ложе. А когда очнулся и увидел склонившегося над ним Давида, то взял из его рук чашу с освежающим соком, но пить не стал и сказал, глядя поверх головы Давида, словно не замечая его: “Хранил тебя Господь! Уходи, отрок, и больше не береди мою душу своим пением!”.

И Давид выбежал из царского дома и долго не мог придти в себя. И когда он обо всем этом рассказывал ему, Маттафии, страх еще был в глазах и неизвестно было как помочь тому, кого все считали героем, и кто тогда вздрагивал от каждого шороха и шептал: “Лишит меня жизни, Саул, он догадался, он не успокоится, пока не избавится от меня...”. О чем Саул мог догадаться - тогда не знал он, Маттафия. А если бы знал, то неизвестно еще было бы, на чью сторону встал. Тогда жалел Давида…

Но гнев Саула быстро прошел, и вновь все в Гиве заговорили о смелости и обаянии Давида, коли хвалит царь, почему же не подпеть. Старались все. Главный военачальник Авенир объявил о назначении Давида тысяченачальником. Давид обрадовался, воспрянул духом. Не понимал, что радоваться рано. И он, Маттафия, ничего не понимал. Предложил Давид вступить в его тысячу, согласился охотно. И не успели подготовить воинов, не успели обучить их, как грянул новый приказ - срочно идти в земли филистимлян, чтобы предотвратить их нападение на земли Ефраима. Все делалось так поспешно, словно филистимляне уже напали и жгут города Ефраима. Нападения-то еще и в помине не было. Авенир торопил. И потом, когда вышли из Гивы, догнал отряд. Ехал на рыжем жеребце и все время ускорял поступь своего жеребца, и тогда, чтобы поспеть за ним, приходилось бежать. Так продолжалось всю ночь, а утром они поднялись на вершину одной из тех многочисленных гор, что окружали Изреельскую долину, и Авенир также внезапно, как и появился, покинул их. Надо было сразу догадаться почему, они же рвались в бой, как молодые телята на поросший клевером луг...

Утро было прохладное, они спешили, до наступления темноты надо было успеть пройти по тайным тропам с возвышенности к высохшему руслу ручья, чтобы очутиться в тылу у филистимлян. Но высохшее русло привело в болотистую вязкую низину, пришлось сворачивать, пробираться по бездорожью, в кровь разбивая ноги о нагромождения камней. И когда они, наконец, вышли к тому месту, где ожидали встретить отряды филистимлян, то увидели широкое вспаханное поле и за ним полуразвалившиеся крепостные стены небольшого филистимлянского города. Как им показалось, брошенного жителями и войском. Мост через ров, вырытый перед каменными стенами, был опущен, ворота крепостные распахнуты. И все стали говорить - надо войти в этот город, возможно, там есть припасы, наверняка, мол, филистимляне испугались и спешно покинули город. Все оживились в предвкушения легкой добычи. И вошли в город разрозненными рядами, не спеша, брели по улицам, будто прогуливались среди своих земель, где в каждом доме воин - желанный гость. И когда стали всматриваться в окна домов, в пустынные дворы, то подивились той тишине, что стояла здесь. И эту тишину внезапно разрезал свист смертоносных стрел. И закричал Давид: “К стенам! В укрытие!”. Но было уже поздно.

Падали, настигнутые стрелами воины, словно их срезала незримая коса. И пронзительными криками огласился воздух. Началась паника. Опережая друг друга, перескакивая через тела убитых и раненых, все бросились под укрытие крепостных стен. И здесь нашли гибель те, кто опередил других в надежде на спасение, ибо сверху полетели камни и полилась кипящая смола. И тогда, надо отдать должное Давиду, он сумел повернуть бегущих, сумел собрать оставшихся в живых, и прикрываясь щитами, воины проникли внутрь сторожевой башни. По узким лестницам, по каменным ступеням взбежали вверх, смяв немногочисленную охрану. Теперь они были под защитой крепких стен, и лучники, встав у бойниц, стали разить стрелами филистимлян, стремившихся к сторожевой башне. Но на место убитых выбегали все новые и новые воины, казалось, внизу кипит море медных шлемов. Притащили тараны, сооружали прикрытия, чтобы подступиться вплотную к башне, чтобы огнем и дымом заставить защитников покинуть ее. Давид сумел так расставить людей, так продумать всю оборону, что, казалось, это не первое его сражение, что он более других искушен в ратном деле. Он успевал появляться всегда именно в том месте, где ослабевали защитники, где надо было ободрить их и самому вступить в бой. Но вся его сметка, все его усилия могли бы оказаться тщетными, не приди на выручку редеющему отряду Ионафан.

Занятые осадой сторожевой башни, филистимляне не успели даже осознать в чем дело, словно вихрь налетели на них воины Ионафана, пронзая копьями спины осаждавших башню. И когда филистимляне, отпрянув от башни, стали готовить отпор натиску Ионафана, воины Давида по веревкам спустились вниз и бросились в бой. Зажатые с двух сторон филистимляне были обречены. Давид, искусно владевший мечом, сам уложил не менее десяти вражеских воинов. Он, Маттафия, бился рядом с ним, стараясь уберечь своего друга и военачальника от коварных ударов сзади.

Он видел лицо Давида, когда тот, отбив удар меча грузного филистимлянина, сделал резкий выпад и вонзил в живот врага свой меч, вонзил и повернул его так, что кишки врага выпали наружу. Это был последний из нападавших филистимлян. Вокруг лежали убитые, стонали раненые. Давид упал на колени, и поначалу Маттафия подумал, что тот молится, благодарит Господа за победу, но лицо Давида позеленело, судороги прошли по его спине, и Маттафия увидел, что Давида стошнило. Нет, Давид не был рожден, чтобы убивать. Напрасно Каверун хочет представить его ненасытным и кровавым злодеем. Воин не должен содрогаться от смерти врага, это, безусловно, пришло к Давиду позднее. Убить человека всегда страшно, а в том сражении он убил не одного, а десятки врагов поразил его меч. И все же меч был чужероден для его рук, его тонкие пальцы должны были не сжимать рукоятку меча, а перебирать струны арфы. Но Господь оделил Давида другим жребием, и избежать этого жребия Давид уже не мог.

Понимал ли Ионафан, кого он спас тогда, догадывался ли, что Самуил тайно помазал Давида на царство? Обо всем этом он, Маттафия, тогда конечно не знал. Запомнилось лишь то, что когда вернулись после битвы в Гиву и праздновали победу, Ионафан не отходил от Давида, и всячески восхвалял Давида и утверждал его первенство во всем, хотя, если бы не Ионафан - вряд ли удалось бы им вырваться живыми из ловушки, устроенной филистимлянами. Но Ионафан не любил выпячивать свои заслуги. А когда возлежали они за пиршественным столом, обнял Ионафан Давида и сказал: “Не оставил милостью своей тебя Господь, мой самый близкий на лике земли человек, моя душа радуется за тебя, но и ты помни этот день и поклянись мне, что будешь милостив к дому моему, поклянись своей любовью ко мне, что будешь беречь род мой!”.

Тогда эти слова удивили Маттафию, было непонятно, почему сын всесильного царя просит клятвы у простого тысяченачальника. Теперь Маттафия понимал - Ионафан о многом догадывался. Он уже видел в Давиде будущего царя, он добровольно уступал дорогу к престолу.

Давид тоже тогда не хотел понимать слов Ионафана, шутил, смеялся, наполнил до краев чашу Ионафана и все повторял: “Клянусь, конечно, клянусь! Тебе я обязан жизнью, если не будет тебя на земле, то и мне все станет немило!”.

И радостно было тогда ему, Маттафии, смотреть на них, и верил он тогда в нерушимость клятвы, и понимал, что совершенно правильно утверждают древние в старых свитках, что когда человек любит своего друга как самого себя, то сам Господь хочет участвовать в их дружбе…

И теперь не хотелось верить, что забыл свою клятву Давид и даже представить было невозможно, что Давид поднимет руку на сына Ионафана. Все это злая выдумка Цофара, думал Маттафия, они хотят смутить меня. Они хотят показать злодеями и Саула, и Давида... И ему захотелось выкрикнуть в лицо Цофара: “Убийца и вор! Ты не стоишь и мизинца Давида! Ты подло соврал. Давид никогда не нарушил бы своей клятвы!”. И все же червь сомнения просыпался в душе. Ведь отступился Давид от него, Маттафии, ведь поверил злобным наветам…

|-1-| 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 |  | 21 | 2 | 23 | 4 | 25 | 26 |

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

© Глушкин Олег Борисович, 2002 г.

редактор Вячеслав Румянцев 01.10.2002