|
О проекте
Редакция
Авторы
Галерея
Книжн. шкаф
Архив 2001 г.
Архив 2002 г.
Архив 2003 г.
Архив 2004 г.
Архив 2005 г.
Архив 2006 г.
Архив 2007 г.
Архив 2008 г.
Архив 2009 г.
Архив 2010 г.
Архив 2011 г.
Архив 2012 г.
Архив 2013 г.
|
Бор. ЛЕОНОВ
Раскрепощенье красоты
К 95-летию
Людмилы Татьяничевой
Пригласительный билет на вечер памяти Людмилы Татьяничевой. На вечере
выступил и автор этой статьи.
У каждого поэта можно найти откровение в виде признания, метафорического
образа, сокровенной мысли, в котором сфокусированно выявляется суть его
художественного освоения всего сущего. Для себя я открыл подобную формулу у
Людмилы Константиновны Татьяничевой в ее стихотворении 1961 года «Герань».
В нем вспоминается старый городок ее детства, покосившиеся домишки, на
подоконниках которых цвела герань. Цвела как-то вяло, безрадостно. И вот однажды
оказавшись в молодом городке-новостройке, она увидела другую герань, радостную,
открытую людям своим ярким цветом. Открытую, потому что не на подоконниках с
подслеповатыми стеклами цвела, а в скверах под открытым небом. Она буквально
была искрящаяся, блестящая, омытая только что прошедшим дождем и согреваемая
солнышком.
Ей теплы! дождик кудри вымыл,
Расправил ветер ей листы...
Ее запомню я
как символ
Раскрепощенной красоты...
Это стихотворение помимо красочного образа, раскрепощенного влюбленностью в
жизнь автора, еще несет в себе и немалый социальный подтекст. Такова она,
русская поэзия, которая и красоту воспроизводит не ради красоты, а ради высокой
социально-нравственной мысли о сути человеческой жизни. В самом деле, в нашем
представлении о мещанском уюте, о душевной глухоте к окружающему, одним из самых
распространенных символов кроме слоников на комоде, гор подушек на кровати
непременно выступает герань на подоконнике. Вот почему выход герани «в люди»,
выход на открытую взору поляну в городском сквере означал для поэта освобождение
и раскрепощенье не только красоты цветка, но и человеческих душ от пут
захолустья и мещанства. А для поколения Людмилы Константиновны задача одолеть
мещанство была чуть ли не главной. Во всяком случае, в подобной мысли убеждает
опыт советской литературы тридцатых годов, когда входила в большую поэзию
талантливая девочка из городка Ардатова, что стоит на берегу быстрой речки
Алатырь.
В городке жило не более шести тысяч человек. Занималось население либо
ремеслом в кожевенных мастерских, либо мукомольным делом на десятке работающих
мельниц. В основном же люди трудились на земле, выращивая овощи и домашнюю
живность.
В этом городке в декабре 1915 года родилась Людмила Константиновна. И в духе
раскрепощенной красоты в день своего пятидесятипятилетия она написала похвальное
слово декабрю:
Снежных хлопьев тихое круженье,
Света усеченный полукруг.
Здравствуй,
месяц моего рожденья,
Мой заступник,
Мой надежный друг!
Над моей
суровой колыбелью
Наклонялся твой неяркий луч.
Закружи опять своей
метелью,
В ноги брось
Медвежью полость туч.
В пышный снег
Укутывай
по плечи
Все мои поляны и кусты.
Берегам,
Тоскующим о встрече,
Подари зеркальные мосты.
Кровь мою
Ты обнови морозом
И счастливым
чувством
Крутизны.
А березам,
Всем моим березам
Чуть добавь
нежнейшей белизны.
Мой декабрь,
Мой сизокрылый голубь,
Ты опять
пожаловал ко мне.
В льдистом небе —
Голубая прорубь
С золотистой
рыбиной на дне.
Мне повезло в жизни: я был знаком с Людмилой
Константиновной. С этой красивой, гордой и доброй женщиной познакомил меня
писатель Иван Григорьевич Падерин, когда я оказался среди гостей его дома. Была
Людмила Константиновна со своим верным спутником жизни — литератором Николаем
Давыдовичем Смелянским. Из того вечера запомнился такой эпизод. Гости попросили
Людмилу Константиновну прочитать ее любимое стихотворение. Она засмущалась и
спокойно ответила:
— Как это любимое? Они все мне дороги. Каждое по-своему.
После непродолжительной паузы начала негромко, но очень внятно, чеканя каждую
строку, читать:
И на току,
И в чистом поле
В войну я слышала не
раз:
— А ну-ка, бабы,
Спляшем, что ли!
И начинался сухопляс.
Без
музыки,
Без вскриков звонких,
Сосредоточенны, строги,
Плясали бабы и
девчонки,
По-вдовьи повязав платки.
Не павами по кругу плыли,
С ладами
чуткими в ладу,
А будто дробно молотили
Цепами горе-лебеду.
Плясали,
словно угрожая
Врагу:
— Хоть трижды нас убей,
Воскреснем мы и нарожаем
Отечеству богатырей.
Наперекор нелегкой доле,
Да так, чтобы слеза из глаз,
Плясали бабы в чистом поле
Суровый танец —
Сухопляс.
Собственно «Суровый танец» и явился для меня открытием еще одного
замечательного русского поэта. С тех пор, с конца 50-х годов, я стал следить за
стихами Людмилы Константиновны, отмечать для себя ее подборки стихов в
периодике. А однажды набрался смелости и оказался в ее рабочем кабинете
секретаря Союза писателей РСФСР на Софийской набережной. Мне захотелось узнать о
ней подробнее, узнать от нее самой.
И тут хочу особо подчеркнуть простоту нравов в отношениях между людьми
творчества в те годы. Никакого высокомерия, ни тени зазнайства и пресловутого
«комчванства». Секретарь Татьяничевой пошла доложить обо мне и уже через
несколько секунд из кабинета вышла Людмила Константиновна и, узнав меня,
пригласила к себе на чашку чая.
Отвечая на мои вопросы, вела неторопливый рассказ о семье, об отце, которого
она не помнила, потому что потеряла в три годика. А о маме, Агриппине Степановне
— сельской учительнице, говорила особо тепло, ей посвятила немало дочерних
благодарственных слов. «А стихотворство, — улыбнулась Людмила Константиновна, —
это, видимо, у нас наследственное: ведь мама тоже писала стихи. К сожалению, я
их не помню».
Была ее мама с задумчивым красивым лицом, на котором ярко горели огромные
глаза, и иногда скользила мягкая улыбка. Работала она в сельской школе, ведя
занятия одновременно с двумя классами. И жили они с мамой в здании школы, в
комнате рядом с классом.
А о своем стихотворстве Людмила Константиновна вспоминала так: с того
момента, как осознала себя, все время писала стихи, а точнее — рифмовала слова.
Обидчиков своих высмеивала в складушках-частушках. И многие из них, не желая
попадаться на ее острый язычок, больше с нею не связывались.
Из какого роду-племени выходцами были родители, я не спрашивал. Ответ на этот
вопрос был дан самой Татьяиичевой в стихотворении 1964 года с исчерпывающим
названием «К вопросу о родословной».
Повинно в этом раннее
сиротство,
Илъ, может, в том есть
и моя вина, —
Не уточнила с дедами
я сходства,
Прапрадедов мне темны
имена...
В одном лишь не могу
я усомниться:
Все родичи мои —
Спокон веков! —
Гатили топи,
Сеяли
пшеницу
И Русь обороняли
от врагов...
Ни в летопись,
Ни в громкие былины
Он не был вписан,
мой безвестный род,
Но он уходит в тот
массив глубинный,
Название которому —
Народ!
В 1926 году умерла
Агриппина Степановна.
Это было в Казани,
В Казани,
У сиротства на
самом краю.
Не по-детски,
С сухими глазами
Хоронила я маму свою...
На всю отпущенную Богом жизнь остался в сердце Людмилы Константиновны образ
мамы. Свидетельством тому — множество стихов, посвященных ее памяти. Среди них
цикл «Память сердца» (1967) и «Баллада о доброте» (1973), откуда приведенные
строки. В «Балладе» вспоминаются похороны мамы. Неожиданно в стихотворении
потрясающая и потому сразу же запоминающаяся деталь: после того, как упокоили
гроб с телом к земле, дочка «тонкий ствол примогильной рябины... цветным
обвязала платком», чтобы потом прийти на свидание с мамой: и сразу найти родную
могилу...
Людмилу Константиновну призрели дальние родственники, жившие в Свердловске,
Константин Рафаилович и Мария Александровна Кожевниковы. Добрые по своей
человеческой сути, они много сделали для воспитания в девочке интереса к жизни,
к природе Урала. Сам охотник и рыболов, Константин Рафаилович брал Людмилу с
собой на охоту, на рыбалку, водил в лес по грибы и ягоды. Влюбленный в мир
уральской природы, Константин Рафаилович привил такую же любовь и Людмиле,
научил ее читать живые страницы берендеева царства, слушать и узнавать голоса
птиц и зверья, внимать говорливому лепету горных ручьев и речек. Все это, как то
очевидно, затем оживет, обретет свою поэтическую жизнь в стихах Людмилы
Константиновны, которые она по-прежнему продолжала писать. Пока для себя.
Это оттуда, из «уроков» Константина Рафаиловича, пришли в ее стихи такие
образы, как «чутким ухом слышу, как растут деревья», оттуда стремление «услыхать
земли сердцебиенье, горных рек подслушать разговор». Ей по-новому открывались
картины природы: «Желтолобым олененком солнце смотрит из-за каждого ствола»,
или: «кленок осинку обнимал ветвями молодыми», «закатились солнышки ромашек в
мокрую траву». В лесу она буквально ощущает, как «бродит тишина, сторожкая, как
высь». И открылась ей красота «Осени в Зауралье»:
Осень-то какая молодая:
Ни грустинки,
Ни морщинок нет!
Ходит по
округе,
Собирая
Все деревья в праздничный букет.
Ну, а если подойдешь к
ней ближе,
То воочью убедишься ты:
У нее все дети ярко-рыжи,
Все в нее
—
И травы и кусты,
Даже вон талийки-невелички
Быть стремятся ей во всем
под стать.
Научились в тонкие косички
Огненные ленточки вплетать.
С
ношей золотого урожая,
В Зауралье
И по всей стране,
Ходит осень,
Землю украшая...
Бот такую осень бы и мне!
А про юность свою она
сказала просто и исчерпывающе: «Юность моя ничем не отличалась от юности многих
моих сверстников — городских комсомольцев 30-х годов: школа — завод — рабфак».
Недалеко от дома был вагоноремонтный завод имени Воеводина. Познакомилась с
ребятами, и они позвали ее к себе в цех работать токарем. И эта работа, и
рабочий коллектив тоже оставили, «меты» на душе девушки. Побывав однажды на
одном из заводов, поэтесса увидела в девчонке, работавшей на станке, себя и
откликнулась на увиденное стихотворением «Грань резца».
Эта девочка
И
словно время повернула вспять —
Передо мной моя возникла юность,
Она
хозяйкой в гулкий цех входила,
Работе отдавалась до конца...
И я в своей
ладони ощутила
Не карандаш —
Стальную грань резца.
Работу свою
Людмила Татьяничева совмещала с учебой на рабфаке. После его окончания поступила
в Свердловский институт цветных металлов. Но тяга к поэзии все сильнее
пробуждалась в душе. Именно она позвала Людмилу Константиновну туда, откуда на
всю страну гремела слава рождающегося металлургического комбината у горы
Магнитной в Челябинской области. Вот где настоящая поэзия! И она делает свой,
как окажется, окончательный выбор — оставляет институт, едет в Магнитогорск и
устраивается работать в газету «Магнитогорский рабочий». А газета — это вечный
поиск, встречи с людьми, возможность быть в гуще событий. Юная поэтесса
оказалась одним из активных членов местного литературного объединения, в состав
которого входили ставшие затем известными писателями, Б. Ручьев, Я. Вохминцев,
А. Авдеенко, В. Макаров и другие. Они издавали свой литературный журнал с
претенциозным названием «За Магнитострой литературы».
«Мы чувствовали себя, —
говорила Людмила Константиновна, — органичной частью всей страны, в которой наши
сверстники вместе с отцами и дедами были строителями нового мира. Мы, дети
страны Советов, возводили заводи и фабрики, прокладывали дороги там, где никогда
не ступала нога человека, пробуждали окраины и побеждали темноту и
безграмотность. Мы жили мечтой о золотом веке мира...»
И все это было
порушено дубиной фашистского дикаря. Вчерашние пахари и токари, журналисты и
строители встали в ряды защитников Отечества. Началась страшная война с
гитлеровскими захватчиками. Тыл жадно ловил вести с фронтов. Радость победы под
Москвой сменилась тревогой 1942-го года, когда враг рвался к Волге. Пожалуй,
этот год был самым кровавым в истории войны. Именно в этом году Людмила
Татьяничева, еще не известная стране поэтесса, пишет пронзительное стихотворение
«Мы разучились плакать в этот год», совпадавшее по духу с такими известными,
созданными в тот же год рассказами М. Шолохова «Наука ненависти», В. Кожевникова
«Март–апрель», очерком Л. Леонова «Твой брат Володя Куриленко», пьесой
К. Симонова «Русские люди».
Мы разучились плакать в этот год.
И наши
песни сделались иными.
Про этот год жестоких непогод
Словами рассказать
какими?
Где их найти, точнейшие олова,
Горячие, как зарево пожарищ?
По
песня — что любовь,
Она в душе жива,
И эта песня о тебе, товарищ!
Товарищ мой,
Услышь меня, услышь!
Не веры, нет могильного покоя.
Пусть
голос мой
Дойдет к тебе, как жизнь,
Сквозь гул ветров,
Летящих в пекло
боя.
Земля в огне,
Земля кровоточит.
О, как болят, как ноют в сердце
раны,
Когда шуршат сухой травой в ночи
Родных могил безвестные курганы...
Над ними птицы песен не поют,
Над ними кружат вражьи самолеты,
И черные
оскаленные доты
Родную землю яростно клюют.
Но все равно в твою не верю
смерть.
Тебе, живому, не скажу: воскресни!
Крепчает бой.
Зовет на Запад
месть.
И скорбь слагает пламенные песни.
Война не забывалась ею никогда,
диктуя суровые и горькие строки:
Пусть не в меня в прямом бою
Вонзался
штык чужой огранки,
Прошли сквозь молодость мою
Года,
Тяжелые, как
танки…
Или такие скорбные в своем величии слова, как в стихотворении
«Плачущие руки» о женщинах-прачках, в мороз стирающих белье для госпиталя.
Мы не часто друг к другу
Бываем внимательны.
Даже прошлое вспомнить
И
то недосуг.
Но вовек не забыть мне
Усталых, старательных
Обожженных
морозом
Плачущих рук...
А разве оставит равнодушным стихотворение
«Минные поля»?! Вот его финал:
Прозрачны дали.
И ветра спокойны.
От ржавых мин очищена земля.
Но, отступая, оставляют войны
Воспоминаний
минные поля...
В годы войны Людмила Константиновна заочно окончила Литературный институт
имени А.М. Горького. В 1944 году в Челябинске вышел первый сборник ее стихов
«Верность». В этом же году она была утверждена в должности директора
Челябинского книжного издательства.
Вспомнила она и о том, что самое первое стихотворение у нее было опубликовано
в молодежной газете Свердловска в 1931 году, когда ей было всего шестнадцать
лет. Затем стихи печатались в «Магнитогорском рабочем», в местном журнале.
Помянула она и о встречах с маститыми писателями, приезжавшими к ним в Челябинск
из Москвы и Ленинграда. К тому же ведь она была еще и ответственным секретарем
местной писательской организации. Большую помощь в работе ей оказывали
А. Фадеев, Ю. Либединский, Э. Казакевич, а также поэты В. Инбер, М. Светлов,
С. Щипачев, Яр. Смеляков. Они проводили встречи с читателями и местными
литераторами, помогали Татьяничевой в ее творческих начинаниях. Особенно в
работе с молодыми, которыми Людмила Константиновна гордилась и всячески опекала.
Вспоминая те годы, яркий своей образностью русский поэт Валентин Сорокин,
делавший тогда первые шаги в поэзии, в статье «Свет в пути», открывающий сборник
стихов Л.К. Татьяничевой «Область личного счастья» пишет: «Мы, молодые в то
время, никогда не испытывали на себе ее «маститости», ее назойливого опекунства,
ее недоверия. Наоборот, она слышала, знала, понимала нас. И как нам это теперь
не вспомнить! Вот и получается: в мастерство входят не только навыки
стихотворчества, но и сама душа, сама судьба поэта».
Очень верные слова. Именно судьба поэта в ее вечном стремлении к идеалу
предстает все более отчетливее и красивее в каждом новом сборнике Людмилы
Татьяничевой после ее маленькой по формату, но искренней по словесному месту и
рисунку первой книжечки «Верность». В самих названиях сборников выступает
существо поэтического отношения к миру людей и природы, коими полны ее
лирические откровения. В самом деле, вслушайтесь в эти названия: «Синегорье»,
«Малахит», «Самое заветное», «Бор звенит».
Все чаще стали появляться ее стихи на страницах центральных изданий — в
«Правде», «Советской России», «Литературной газете», в журнале «Огонек».
Как и всяким художник, Л.К. Татьяничева жила жаждой безотрывно отдаться
творчеству, дабы не тратить время на текущую суету. Но этого практически не
получалось, потому как львиная доля временного ресурса, отпущенного человеку в
сутки, приходилась на решение оргвопросов, когда она возглавляла издательство и
писательскую организацию, подготовку материалов для «Литературной газеты», когда
стала ее собкором по Уралу. И только в 1959 году, признавалась Людмила
Константиновна, она наконец-то смогла ощутить счастье оказаться вольным
художником. Да, семья занимала какое-то время: у нее было уже двое сыновей. Но
тут помогал Николай Давыдович, профессионально понимая творческую жажду мены
отдаться лирическому половодью в душе. Но... Видимо, так суждено вечному
труженику: не удается ему надолго вырваться из должностной упряжки. В конце 60-х
Людмилу Константиновну на съезде писателей России избрали секретарем Союза,
отвечающим за дела поэтические в республике...
И, тем не менее, многое из написанного Людмилой Татьяничевой, пережило свое
время, не покрылось пеплом забвения, как то произошло с некоторыми вчера еще
гремящими кумирами времени, вызывавшими немедленный отклик толпы на сказанное, а
нередко и выкрикнутое слово с трибуны. Лирика Татьяничевой негромкая,
сокровенная, рассчитанная на душевный контакт с читателем. И потому, видимо,
каждый волен настраивать свою душевную волну па контакт с ее миром, волен
по-своему прочитывать ее слово, оставленное нам в наследство. Лично для меня в
ее поэтической нервной системе была и остается центральное идея раскрепощенья
красоты. Процесс этого раскрепощенья проявлен в стихах Татьяничевой очень
разнообразно и разносторонне. То это своеобразный целостный характер,
открывшийся в самой природе, каким, скажем, предстает в ее стихотворении дождь:
Дождь работал, как вол,
Не жалеючи сил.
И поляны,
И дол,
И сады
напоил.
Без пустой похвальбы
Сбил заносчивый зной.
И ушел по грибы, —
У дождя выходной!
Или же это красавица заря, что в удовольствие купается
в снегу:
Заря купается в снегу
За рощицей березовой.
И снег на
утреннем лугу
Цветет гречихой розовой.
Светлеют темные сады
И ельники
зубчатые,
А чьи-то лыжные следы,
Как две строки печатные.
Иногда
красота в ее стихах обретает силу манифеста, выговариваемого в прямых указаниях
на самое себя, как в стихотворении «Высокие полдни»:
Красота не уходит,
—
Она переходит,
Было бы только к кому
Красоте перейти.
Красоту
творит труд человека, особенно тот, что вдохновенно выявляет себя в деле,
осененном творческим началом. Таков, скажем, труд ее чеканщика в одноименном
стихотворении.
Чеканом оживляет он черты,
Отлитые литейщиком в
металле,
Чтоб красоту живой его мечты
Мы в каслинской скульптуре увидали.
А еще возможен и такой вариант, когда сама природа дарит поэту готовый
образ красоты, неповторимое виденье, что напоминает вновь о сказочном живущем
рядом с нами. Просто надо узреть это сказочное и перенести в словесный рисунок.
И тогда увидишь, как «под пушистым малахаем спрятал кудри черный бор», как
«пламя лисьими хвостами подметает небосвод». А то вдруг окажешься свидетелем
того, как
Большим ковшом,
Как медной поварешкой,
Плотички звезд
повычерпала ночь.
Разве не может человек, влюбленный в красоту мира, не
поделиться фантастическим виденьем?! И он делится:
Деревня двинулась на
север,
Где в бубен бьет
Полярный круг…
Вслушайтесь в окружающий тебя
осенний мир... Чу!
Раструбили журавли по рощам,
Будто осень замуж
собралась,
Верба платье в озере полощет,
Лисью шапку примеряет вяз...
Да их, собственно, пруд пруди подобных превращений красоты, которые творит
природа и дарит чуткому к красоте поэту. Не могу не поделиться отмеченным: «На
ветках вязов завязала Весна зеленые узлы», «На взгорках первые побеги Торчат,
как уши у зайчат».
Но соревноваться в многообразии образов красоты с
природой, признается Людмила Татьяничева, тщетно:
Впервые встретясь с
песней соловьиной,
Я поняла тщету
И силу слов.
Но ведь и у людей
свои измерения красоты. Нередко в некрасивом, но добром, внутренне благородном
человеке красоты душевной больше, нежели в писаном красавце. Об этом тоже
никогда не забывала Людмила Татьяничева, напрямую выговорив это в стихотворении
«Красота доброты».
Есть люди,
Чья живая доброта
И в старости
Им
прелесть придает.
То, что тебе любо, что согревает тебя — всегда красиво:
Любовь как солнце
Созидает
И утверждает красоту.
Гимном красоте
звучит стихотворение «Красотой Зауралье славится». Да, по сути, вся лирика
Татьяничевой настояна на красоте уральской природы, умноженной творчеством людей
самых разных профессий. И особое место в иерархии творцов красоты занимает
женщина-мать. Ей посвящены многие строки, сфокусированные в стихотворении
«Мадонна». В самом деле, спрашивает поэтесса, почему художники на протяжении
истории человечества славили не девушку, а женщину с младенцем на руках? И
пытается ответить предположением:
Девичья красота
Незавершенна.
В
ней нет еще
Душевной глубины.
Родив дитя,
Рождается мадонна.
В ее
чертах —
Миры отражены.
А само предположение опирается на личный
женский опыт.
И лишь во сне мы повторяем: «Мама»,
И наши сны
оберегает мать.
А ночь идет, всю землю обнимая,
Баюкая уснувшие дома.
Но мать не спит.
Я это понимаю
С тех пор, как стала матерью сама.
И принципиально важным в контексте заглавной идеи ее творческого признания:
родина открыла ей не только свою красоту, но и людскую доброту. И потому-то
увиденное и прочувствованное находит итоговый выдох:
Как ты прекрасна,
Родина моя,
Как велико
Твое очарованье!..
Как истинно русским поэт
Людмила Татьяничева не могла не признаться:
Для меня превыше нет награды
Словом-песней родину
Беречь.
И она берегла так, как могла, как дадено
ей было свыше. Даже тяжело больная, она свято выполняла свой долг, создавая
прекрасные стихи — «В заброшенном людьми ауле», «Зерна обиды в прах истолките»,
«Стук», «Рыжим кружится чертом» и другие. Она спешила, как то было предвидено,
предчувствовано ею самой еще в 1973 году в стихотворении «Мне бы только успеть»,
когда до ухода из жизни оставалось семь лет.
Мне бы только суметь,
Мне бы только успеть
О России моей
Полным голосом спеть...
Чтоб за всю
доброту
Отплатить ей добром,
Нужно песням звенеть
Серебром, серебром.
С ляписом пламенна медь,
Слишком празднична сталь,
Мою нежность излить
Они смогут едва ль.
Нежность к русской земле,
На которой росла,
Где
цветам и ручьям
Я не знаю числа.
Виноватую нежность
К друзьям дорогим,
Что в боях заслонили
Нас сердцем своим.
Ведь покуда жива,
Я забыть не
смогу
Кровь войны
На жестоком
На рваном снегу.
Мне бы только суметь,
Мне бы только успеть
О народе своем
Полным голосом спеть!
И второй
раз мне довелось услышать ровный, спокойный голос Людмилы Константиновны в кругу
друзей Василия Дмитриевича Федорова, который собрал нас, чтобы отметить выход в
свет очередного своего избранного. И вновь попросили Людмилу Константиновну
что-нибудь прочитать. Она откинула свою красивую голову, в смолянистых волосах
которой прибавилось серебристых нитей, и начала читать стихотворение, которое я
воспринимаю как нравственный устав ее жизни и поэзии. Этими стихами я хочу
завершить свое слово о прекрасном русском поэте, произнесенному с надеждой
обернуть взор молодого и не очень молодого современника к миру раскрепощенья и
раскрепощенной красоты в наследии нашей современницы.
Я не ждала от
жизни привилегий.
Считала счастьем быть такой, как все.
Весною холить
робкие побеги,
Качать в ладонях веточку в росе.
В кару со всеми я томилась
жаждой.
Сухарь последний другу берегла.
А вот в пути запела я однажды
Ту песню,
Что не петь я не могла.
Я рыла доты,
Строила заводы
И в
зелень одевала пустыри.
С народом вместе прожитые годы
За мною встали, как
богатыри.
Да, я не знала праздности и неги,
Но оттого не стала я бедней.
И то, что я живу без привилегий,
Считаю привилегией своей!..
Далее читайте:
Татьяничева Людмила
Константиновна (1915-1980), поэт, общест. деятель.
Валентин СОРОКИН. Красивая и строгая
[О поэзии Людмилы Татьяничевой. Глава из книги "Благодарение" ]
|
