Родственные проекты:
|
Благодарение
Поэт о поэтах: Портреты писателей, очерки, литературная критика
Благодарение. Поэт о поэтах: Портреты писателей, очерки, литературная
критика. – 304 стр. / Вст. ст. Евг. Осетрова. М., 1986.
Красивая и строгая
Если бы меня спросили, что является главным в творчестве
Людмилы Татьяничевой,
я бы ответил: обязательность!.. Обязательность — в слове, обязательность — в
деле. Видимо, рабочий класс, которому поэтесса посвятила много прекрасных
стихотворений, воспитал в ней это высокое чувство, по имени — ответственность.
Это самое ценное качество в человеке — считать себя частицей общей нашей земли,
общего нашего устремления.
Спокойно высятся плотины
Под натиском речных лавин.
Вот так неброско рисует Людмила Татьяничева трудовое напряжение мира,
повседневный труд людей, занятых в поле и на производстве. Но это напряжение —
лишь внешний образ. А внутренний поток раздумий и чувств человека поэтесса
подает красочно и широко:
Откинув бремя повседневности,
В ночной целительной глуши,
Перебираю драгоценности,
Хранимые на дне души.
Интересная мысль: в занятости, в печали, в радости есть у каждого человека тот
золотой “фонд” ясности и энергии, что мы называем в жизни убежденностью,
честностью, гражданским долгом. Этот “фонд” — источник цельности человеческой
натуры, он питает, формирует личность: то мучит ее бессонницами ради добрых
начал, то гнетет ее неудачами, то выводит личность к порогу подвига, дает сердцу
крылья, а разуму полет. Этот “фонд” — опора в дни бед:
И если я от горя не ослепла
В тот страшный год,
Когда сгущалась мгла,
То потому, что я не горстку пепла,
А целый мир твой обрести смогла!
Война, ее разрушительная сила не обезволили душу человека, а наоборот — вызвали
в ней те глубинные импульсы жизни, те противостояния злой силе, благодаря
которым человек вырос, окреп и как бы заново в себе самом утвердился.
Чистота помыслов и порывов в мире творчества Людмилы Татьяничевой постоянна,
словно поэтесса упорно и неуступчиво борется за них на всем своем пути:
Любимое — всегда красиво.
Но что такое красота?
Склоненная над водью ива?
Резьба кленового листа?
Рябинка,
Хрупкая, как нежность?
Глаза пугливой кабарги?
Гор затаенная мятежность?
Величие седой тайги?
Желание дойти до сути, до чудотворного смысла истинной красоты, одухотворенной
высоты — замечательная черта движения поэта; у Людмилы Татьяничевой эта черта
нигде не рвется, она, можно сказать, линия поведения, натура поэтессы.
Сделано Людмилой Татьяничевой — много. Газеты, журналы, книги, на страницах
которых звучит ее самобытное русское слово,— идут к людям Частые поездки по
областям, республикам страны дают поэтессе возможность почувствовать “живой
контакт”, вернее, проверить прочность ее творческих уз с читателем. Такие
поездки приносят радость, новое вдохновение автору, новые обязанности:
Знать в лицо мы должны
Ветеранов атак!..
Стихи, посвященные Москве, России,— результат дочерней любви поэтессы к Родине,
ее верности заветам нашей жизни. Это — благодарная любовь к человеку. В
нежности, говорят, поэт раскрывается наиболее полно. У Людмилы Татьяничевой
стихи такого плана особенно трогательны и волнующи, ее стихи о материнстве —
лучшие стихи в ее разностороннем и богатом творчестве Женская нежность и
щедрость светятся в каждом ее жесте:
Собираю я по зернышку
Капли дождика с ветвей
И протягиваю солнышку:
— На, высокое, испей!
Все здесь есть: и лукавство, и доброта, и желание одарить людей светом!..
Горячий ритм рабочего человека, его “походка” чувствуется в стихах Татьяничевой
остро и основательно. В то же время — любовь к родной природе украшает
творческую кисть поэтессы, наполняет ее многоцветьем звуков и оттенков.
Поколение Людмилы Татьяничевой особое: оно прошло через многие рубежи в жизни
нашей страны — коллективизацию, индустриализацию и войну… Это поколение —
золотой фонд Отчизны.
Людмила Татьяничева испытала свою “стезю” от рабфака до мастерской поэта. Ее
известность — прочная известность, трудовая:
Я золото не в золоте ищу,
А в тайниках души твоей горячей.
Коль этот труд мне будет по плечу,
То поиск мой
Закончится удачей.
Впервые я увидел Людмилу Константиновну в 1954 году в красном уголке большого
прокатного цеха Челябинского металлургического завода, куда после смены быстро
сходились рабочие.
Красивая и строгая, она рассказывала собравшимся о литературных новинках тех
лет, о поэзии. Потом — читала свои стихи. Народу было немного, но слушали
внимательно. В тот раз я не решился подойти к Людмиле Константиновне и
признаться в том, что я очень люблю стихи и пытаюсь писать сам, хотя иной раз
мне казалось, что она смотрит на меня и чувствует мои мысли.
Людмила Константиновна Татьяничева умело и деликатно прикрывала нас, молодых
поэтов-уральцев, от наскоков местных “мастеров” уличать, делать выводы и от
всевозможных ярлыков
В нас, молодых литераторах Челябинска, она видела как бы продолжение
литературной Магнитки крылатых тридцатых годов И всегда подчеркивала это на
творческих собраниях и вечерах
Те, кто внимательно следил за творческим ростом Людмилы Татьяничевой, не могли
не отметить постоянную собранность поэтес( ы ее цельность и строгость, ее щедрый
и большой душевный мир
Мятущиеся лета юности, полуголодные сиротские годы, суровые перевалы судьбы не
надломили и не разрушили эту собранность, а наоборот, укрепили ее:
Росла угрюмой,
Безголосой
Ни станцевать,
Ни песню спеть.
Но поднялись стихов
Колосья
И тихо начали звенеть.
Так ощутимо передано поэтессой радостное состояние, чувство своей правоты,
благодарности за светлое дело призвания и творческого утверждения:
Ращу их нежно
И упорно.
И нет счастливей никого,
Когда они
Шумят раздольно
На ниве
Сердца моего!
Строгость в росте и возмужании лирического голоса Людмилы Татьяничевой является
как бы защитной реакцией от бурь и житейских невзгод, как бы мерой насущного
дня, ею, этой мерой, поэтесса определяла свое движение вперед, выверяя себя на
крепость. Вот как она сама вспоминает о своем детстве:
“Отца своего не помню. Он умер, когда мне было три года. Моя мать, Агриппина
Степановна Татьяничева, учительствовала. Она писала стихи, вела дневник. К
сожалению, мне не пришлось прочитать ни одной строки. Стихи ее не сохранились...
Последние годы мы жили в мордовском селе Хлыстовке Чамзинского района. Через
тонкую перегородку я слышала спокойный голос матери, терпеливо и методично
обучавшей малышей русской грамоте. По вечерам мама уходила в Народный дом —
учить взрослых. Взрослые, а нередко и совсем пожилые люди, в лаптях и
латаной-перелатаной домотканой одежде, подобно детворе, хором повторяют: “Мы —
не ра-бы!..”
Острой болью остался в памяти день смерти Ленина. Лютый мороз. Скорбные лица.
Немая тишина... А два года спустя на мои плечи обрушилось новое большое горе.
После неудачной операции в Казани умерла моя мать”.
И дальше — пронзительно и щемяще Людмила Татьяничева повествует нам о дне,
который навсегда унесет с собой и розовые мечты детства, и материнское солнечное
тепло родного уюта.
“Мне очень хотелось запомнить ее могилку, тот бедный холмик, в изголовье
которого не было ни креста, ни памятника, ни красной звезды Я сняла со своей шеи
шерстяной шарфик и обвязала им теплый ствол березки, росшей поблизости, искренне
веря, что по этой примете смогу безошибочно отыскать дорогую для меня могилу.
Так оборвалось мое детство”.
Непосредственно, даже родственно, восприняло детское сердце смерть Ленина. И
фраза - “А два года спустя на мои плечи обрушилось новое большое горе.” То есть
и смерть матери девочка воспринимает как единую цепь черной беды, навалившейся
на их дом. Позднее, повзрослев, поэтесса вроде бы вскользь скажет о той грустной
полосе своей судьбы:
Много это или нет,
Рассудите сами
Восемнадцать звонких лет
Солнце над лесами,
Черный дождь прямых волос —
Мамино наследство
Да лохматый добрый пес,
Гревший мое детство…
Эта искренность, эта верность родному человеку перерастет потом в искренность и
верность родному народу, родному Отечеству и будет вести поэтессу через многие
годы сомнений, утрат и великих потрясений, но нигде не подведет ее, а всюду, как
мать, протянет поэтессе горячую и надежную руку помощи. Эта верность научит ее
любить и удивляться:
Ромашки спят с открытыми глазами,
Не шелохнулся ивы над рекой
Полями, перелесками, лесами
Неслышно бродит ветер молодой.
Он то к березке припадет щекою,
То светлячка подхватит на лету.
Не спится ветру,
Нет ему покоя…
Как можно спать, когда земля в цвету!
Нет, никого не зажжет словом тот, кто опустошил сердце холодным ветром быта или
позволил горестям жизни размять свою душу. Тем она и сложна, поэзия, что не
дается в слабые руки, не поется растраченными чувствами, не звучит в
обескрыленной речи Людмила Татьяничева окажется в семье родственников
Кожевниковых в Свердловске,— она будет все свободное время отдавать чтению, что
обогатит ее язык, придаст ее строке напевность, звучность, полет, заставит
серьезно задуматься над словом. И даже через годы книги не раз вернут поэтессу к
тому огню, из которого родится вдохновение:
Из сердца из казачьего
Жизнь проросла цветком
Попробуй обозначь его
Обычным языком!
На огненном железе я
Видала кружева.
То пламенной поэзии
Нежнейшие слова.
С людьми, душой богатыми,
Поэзия в ладу
Слов меченые атомы
Лежат не на виду.
Семья Кожевниковых — интеллигентная, трудолюбивая, незаурядная. Сам Кожевников
был физиком и знатоком уральского края, страстным охотником, рыболовом, хорошим
рассказчиком, жена его — преподавателем русского языка. В этой семье закрепилось
все то лучшее и светлое в характере юной Людмилы, что было дано ей от матери.
После окончания семилетки Людмила Татьяничева идет на завод — ученицей токаря.
Книги. Природа. Люди. Все это помогло быстро прозреть душе молодой поэтессы.
+ + +
Охваченная общим трудовым порывом, Людмила Татьяничева в 1934 году уезжает
строить Магнитку. За плечами — два курса института цветных металлов.
Сказочная, легендарная Магнитка! Вся страна, весь мир сосредоточил свое внимание
на ней На ветровых просторах диких степей высились огромные домны, мартены.
Море цехов Жизнь тут клокотала могучей рекой Самые честные и отважные собрались
сюда строить цеха, добывать металл. И ничего, что не ломился стол от снеди, что
не было клубов и дворцов,— романтика сердца, грандиозность дела, горячая дружба
были главной радостью и надеждой:
Как в мех, закутанный в куржак,
Прошитый жесткими ветрами,
Стоял бревенчатый барак,
Не без труда обжитый нами.
С реки носил ты в ведрах лед.
Его, как сахар, мы кололи.
И в сером хлебе привкус соли
Мы полюбили в этот год.
Когда в печурке гас огонь,
Лишь уголек в золе маячил,
Ты согревал мою ладонь
Дыханьем бережным, горячим.
Молодость — всегда гостеприимна, всегда — распахнута. Что же можно было еще
заложить в основание первого нашего гиганта индустрии, как не эту распахнутость
и бескорыстие во имя мощи державной и грядущего?
Ширялся и рос город. Седой Урал, этот древний рудознатец и мастер, отдавал свои
лучшие силы первенцу, будущему богатырю.
Из цеховой среды быстро выделились и сформировали литературное объединение
Василий Макаров, Александр Ворошилов, Борис Ручьев, Александр Авдеенко, Вячеслав
Дробышевский, Михаил Люгарин, Николай Смелянский, Анатолий Панфилов. Молодая
поэтесса вошла в дружную группу начинающих литераторов. Корреспондент-газетчик —
она была своим человеком на заводе и хорошо представляла всю картину гигантского
строительства, вместе с тем ей был близок мир рабочего человека, на плечах
которого лежал стратегический груз времени. Насколько широк ударный размах этого
класса, настолько широки крылья страны...
Урал стал для Людмилы Татьяничевой “малой родиной”, откуда взяли начало ее
поэтические истоки, ее гражданское чувство причастности к народу, к великой
Отчизне:
Когда говорят о России,
Я вижу свой синий Урал.
Как девочки,
Сосны босые
Сбегают с подоблачных скал.
В лугах на ковровых просторах,
Среди плодоносных полей,
Лежат голубые озера
Осколками древних морей
Богаче, чем краски рассвета,
Светлее, чем звёздный узор,
Земные огни самоцветов
В торжественном сумраке гор.
Наша страна форсировала индустриальную программу, предощущая грозные события
эпохи. И война, навязанная нам фашистской Германией, грянула.
Вчерашние безоблачные мальчишки — слесари, машинисты, сталевары — уезжали на
фронт. Магнитогорск — город-подросток — вдруг вымахал в завод-гигант, стал
грозой для врагов. Девушки, старики-ветераны заняли места ушедших на фронт у
мартенов и домен:
Металл наш издавна силен,
Врага разит он насмерть...
Сияньем плавки озарен,
Стоит у домны мастер.
Седоволос, угрюм, кряжист,
Отметки лет на ноже.
Он на Урале прожил жизнь,
Отцы и деды — тоже.
Суровостью того времени навеяно и стихотворение о женщине, варящей сталь:
Она стоит у раскалённой печи…
Идет война. Гитлеровцы наступают. Но посмотрите — с какой деловитостью и
спокойствием делает дело мастер:
Вот он стоит, старик-ведун,
И смотрит сквозь оконце:
Уральской выплавки чугун
Лавиной мести льется.
Верная во всем своим убеждениям, поэтесса посуровела вместе с народом, слово ее
теперь звучит то призывно и нежно, а то вдруг тяжело, словно плачет и причитает.
Какая-то извечная женская сила, клятвенная любовь вырывается из уст ее в эти
тяжелые дни:
Снова дует неистовый ветер.
Быть кровавому, злому дождю.
Сколько дней,
Сколько длинных столетий
Я тебя, мой единственный, жду.
Выйду в поле,
То едешь не ты ли
На запененном верном коне?
Я ждала тебя в древнем Путивле
На высокой, не белой стене.
Татьяничеву не баловала жизнь и стезя поэта. В жизни и в творческих взлетах —
все добыто собственным старанием и умением, все взято боем, убежденной работой.
Самоцветный и щедрый талант поэтессы заметили гораздо позднее, нежели он созрел
и расцвел по-настоящему. На Урале ее стихи знали наизусть рабочие, инженеры,
старые и молодые. Но критика не торопилась судить о ее творчестве... Отчасти
подобную ситуацию можно объяснить тем, что поэтесса держалась подальше от шумных
трибун.
Война еще острее отточила ее мировоззрение, а пережитое укрепило строку. Перед
нами встала во всеоружии женщина-поэт, женщина-мать, женщина-патриотка.
Каждый по-своему воспринимает окружающую жизнь, живопись, музыку, природу,
слово. Но я уверен, что всякий человек не может остаться равнодушным к этим
строчкам:
У русских женщин есть такие лица:
К ним надо приглядеться не спеша,
Чтоб в их чертах могла тебе открыться
Красивая и гордая душа.
Такая в них естественность, свобода,
Так строг и ясен росчерк их бровей...
Они, как наша русская природа,—
Чем дальше смотришь, тем еще милей.
Не надо изучать словари, копаться в хронологических закромах бытия, чтобы
сказать это. Надо только родиться здесь, на родной и гордой земле, перенесшей
такие испытания и взлетевшей над миром птицей-фениксом, отряхнув золотые горящие
крылья от слез и пепла, потерь и крови.
Много лет я берегу эти стихи в памяти. Я читаю их про себя, когда гляжу на
грустную маму, на сестер, на женщин моего поколения...
Да, кто чем приобретает известность: один работает во имя призвания не покладая
рук, другой, не имея его, идет на разные ухищрения: то привезет на голове
коршуна в толпу зевак, то “откроет салон” на дому, куда зазывает
окололитературную братию, дабы возвыситься над ней собственной персоной,
привлечь к себе интерес со стороны слоняющихся горе-литераторов.
А иной, вчерашний “продолжатель” Маяковского, по слогам разбивающий чуть ли не
каждое слово, сегодня ни с того ни с сего “сожмется” ученически и гладким
тенорком запоет вместе с композитором и превратится в поставщика ежедневных
пошлых песенок.
Но большому таланту — большая доля...
Людмила Константиновна никогда не “модернизировала”, не торопила время. Она
прекрасно понимала, что ее время принадлежит ей, ее верному и сильному
поколению. И творчество должно быть сильным, смелым, а главное — нужным и не
поденным, а высоконравственным, наделенным чистыми порывами.
Невеста, женщина-мать, женщина-труженица — эти образы занимают в творчестве
Людмилы Татьяничевой ведущее место. Нелегкая доля женщины-солдатки звучит в ее
страстных строчках, Татьяничева не “показывает” судьбу, она сама все это
пережила, подтвердила собственной нелегкой судьбой.
Мы разучились плакать в этот год
И наши песни сделались иными.
Про этот год жестоких непогод
Словами рассказать какими?
Товарищ мой, услышь меня, услышь!
Не верю, нет могильного покоя.
Пусть голос мой дойдет к тебе, как жизнь,
Сквозь гул ветров,
Летящих в пекло боя.
Огрубели на огненном мартеновском ветру женские лица, руки любимых сделались
жесткими от рычагов и штурвалов, но не очерствели души. Удивительной нежностью
дышит каждая сдержанная пауза в горьковатом вздохе стихов Людмилы Татьяничевой.
Вместе с тем ее творчество— это строгая и суровая правда. Правда эта —
обстоятельна, живуча, незыблема, потому что она рождена не эгоизмом, а глубокой
душевной болью за все, что омрачает жизнь человека. Правда Татьяничевой —
верность, порядочность и патриотизм:
И на току, и в чистом поле
В войну я слышала не раз:
— А ну-ка, бабы, спляшем, что ли! —
И начинайся сухопляс.
Без музыки.
Без вскриков звонких,
Сосредоточенны, строги,
Плясали бабы и девчонки,
По-вдовьи повязав платки.
Не парами по кругу плыли.
С руками чуткими в ладу.
А будто дробно молотили
Цепами горе-лебеду.
И дальше — в этом водовороте отчаяния, святой ненависти к тем, кто принес на
нашу землю войну, беду-вековуху, вдруг резко слышится голос автора, как
последний аккорд сердца, последний сжатый удар, клятвенная сила и верность
кровной земле:
Плясали, словно угрожали
Врагу:
“Хоть трижды нас убей,
Воскреснем мы и нарожаем
Отечеству богатырей!”
Дружба с книгой, начавшаяся у юной Людмилы Татьяничевой в доме родственников,
позднее повенчанная с учебой в Литературном институте имени А. М. Горького,
выковала бескомпромиссное отношение поэтессы к слову.
В свое время Людмила Татьяничева сказала о первом своем коллективе, о первой
самостоятельной биографической радости: “Здесь я впервые ощутила чувство
рабочего товарищества и личной причастности к коллективному труду. И здесь я
впервые испытала ни с чем не сравнимую радость, когда видела, как из куска
металла формируется точная деталь”. Эта радость нашла свое выражение в стихах:
В суровый год пекла я пироги
Из черной,
С горем пополам муки,
С начинкой из мороженой калины
Не каждый день —
Лишь сыну в именины,
Пекла не на дровах,
А на соломе.
И сын просил:
— Кусочек дай еще мне.
Дай мне еще, хоть маленький кусочек. —
На трудном хлебе вырос мой сыночек.
И не заморыш вырос,
Не обсевок,
А молодец из девичьих запевок.
Излишне тут доказывать истинную словарную вязь, неподдельную народность.
Четкость содержания, красоту слова, высоту полета стиха Людмилы Татьяничевой
отмечали в свое время такие известные поэты, как Павел Тычина и Максим Рьгльский,
Ярослав Смеляков и Кайсын Кулиев. О ее привязанности к устной народной речи, о
ее дочерней любви к Уралу говорит и выдающийся советский поэт Василий Федоров,
настойчиво выделяя в творчестве Людмилы Татьяничевой сдержанность, благородство
фразы и жеста, пламенное вдохновение.
Людмила Татьяничева часто пользуется редкими, казалось бы, забытыми словами, но
так умело их вставляет, что они поют в ее руках. Иногда она бросает слова, как
голубей, проверяет их на крепость и на удаль в полете. И слова платят ей
фейерверками:
Говорили – зима суровая,
Белокосая северянка.
А пришла она хвойнобровая,
Разудалая, как цыганка!
У нее все наряды —
Новые.
Шали яркие, нелинючие.
Снегопады ее—лепестковые.
Губы жаркие.
Ветры жгучие...
То ль к весне зима
Бьет по лицу лещом?
То ли я сама
Молода еще!..
Сколько угодно можно крутить и мучить слово, но если ты лишил это слово живой
температуры, сковал его своим диктатом, поставил его среди чужих слов — слово
перестает “биться”, перестает звенеть. Один поэт дошел до такой степени
“словотворчества”, что выдал вот такой опус: “Андромедой, гоноболью обрыдало все
кресты”. Да, расстановка слов и подбор их таковы, что только самого глухого
автора данная строка, наверное, и усладит.
Соразмерность чувства и предмета, слова и нагрузки на него, соразмерность
отношения к жизни и жизни к тебе — довольно непростые вещи. Вот эта мера во всем
никогда не изменяла Людмиле Татьяничевой, прошедшей школу труда, школу выучки на
чувстве, на слове.
Людмила Татьяничева — поэт Урала! Как у Александра Твардовского Смоленщина
лежала возле самого сердца, а у Василия Федорова — Сибирь, так у Людмилы
Татьяничевой Урал — в стихах понятен и дорог не только уральцам, но и рязанцам,
балкарцам, волгарям:
Барский дом, окованный железом,
Кружево чугунное оград.
Повелел хозяин камнерезу
Вырезать из камня виноград:
Чтоб он был совсем как настоящий,
Словно солнцем нашитая гроздь
Только камнерезу, не на счастье,
Видеть виноград не довелось.
Что он видел? Белые метели,
Островерхий синий Таганай,
Сосны и нахмуренные ели —
Милый сердцу,
Но суровый край…
Стихи Людмилы Татьяничевой, посвященные природе, отличаются какой-то ясной,
раздольной нежностью, единением жизни и романтического устремления. Образы
природы у нее — живые, дышащие, говорящие. Природа — нежность, любовь, верность.
Природа — порыв, мятежность. И все это счастливо сочетается в многогранном
вдохновении поэтессы.
Ныне стало модным воспевать “любовь” к природе. Не так давно один поэт выпустил
целую книгу стихов — о лесе. Другой поэт, более почтенный, в предисловии к
упомянутой книге говорит примерно следующее: мол, я вам настоятельно рекомендую
книгу автора — поэта дерева, певца дерева... Смешно, правда? Певца какого же
дерева? Ольхи, осины, лиственницы, дуба?..
Я очень люблю Урал летом, когда все в этом крае полновесно и полнокровно: если
солнце — то устойчивое и золотое, если дождь — то тяжелоструйный, густой. Горы
задумчивые и спокойные. Озера сверкают и горят в дневном мареве солнца. И как не
согласиться с Людмилой Татьяничевой:
Если б как любимых выбирали
Мы Отчизну и родимый край,
Я хотела б на моем Урале
Снова встретить
Свой зеленый май.
Самобытный, непохожий на другие края нашей Родины, Урал — это целая летопись,
книга истории народов Европы и Азии, порог, на котором народы двух материков
встретились и поклонились друг другу. Урал — железный пояс, рассвеченный
драгоценными каменьями, опоясывающий планету:
Гора
Стройна и смуглолица,
Задумалась,
Наморщив лоб.
Европы с Азией границу
Гранитный обозначил столб.
Над ним,
Друг друга обгоняя,
Плывут тугие облака
Парит орел,
Соединяя
Крылами два материка.
А когда чуть-чуть поостынет весенняя порывистость и лето дохнет туманами, в
сосновых борах загустеет пахучая хвоя,— вдруг встревожит тебя что-то, едва
уловимое, то ли осеннее, то ли зимнее, но родное и незабытое, близкое и вечное,
чему имя — природа, а в ней ничего не остается без движения: ни первые всплески
весеннего ветра, ни медлительная знойность лета, ни хмуроватая строгость осени,
ни взвихренные проблески зимы:
Отгремели грозы,
Отсверкали.
Травы тесню сгрузились в стога.
На Урале,
На моем Урале,
Жарко дышат пышные снега.
И тайга ничуть не поредела,
Стала только строже
И стройней.
Ей, зеленой, нет, наверно, дела,
Как грущу я, думая о ней.
Величавость Урала не только в его рыцарской осанке и красоте, но и в том, что
рабочий Урал вынес на своих плечах самую черную тяжесть подневольного труда
бывших хозяев, заводчиков и фабрикантов.
Златоуст и Тагил, Миасс и Чебаркуль, Кыштым и Юрюзань... Не только города, но
почти любая улица города — легенда, предание. А названия местностей, рек, озер,
гор тут изумительны и поэтичны:
К названьям рек,
Коротким,
Слоено вскрик,
Мой слух еще в младенчестве привык.
Зеленая шальная речка Ай
Задорно мне кричала:
— Догоняй! —
Башкирской речи солнечную грань
Хранит в своем теченье Юрюзань.
Как звон струи,
Как влажное “буль-буль”
Озера Иссык-куль
И Чебаркуль.
Клич беркутов,
Взлетающих с горы,
Мне слышится в названье
Ай-Дарлы.
И кажется,
Что сам собой возник
Поэзии отзывчивый язык.
Еще великий Пушкин в дорожной кибитке пустился по следам народного бунтаря и
мстителя Емельяна Пугачева, всколыхнувшего край казаков и рудокопов, край, где
люди глохли от пыли и железа, но горели их сердца свободой и яростью. Одно из
первых организованных рабочих восстаний, которое разнесло и пустило по ветру
хоромы демидовских мародеров, — было в Кыштыме, где скалы, ущелья и старый собор
до сих пор хранят в своих дремах дух непокорных каменотесов и мастеровых.
Все здесь напоено седым ветром времен:
Урал,
Могучий корень жизни,
Исток и помыслов
И сил!
Не только символам Отчизны,
Ты для меня Россией был.
Моей судьбы ты год за годом
Чеканил строгие черты.
Ты стал и мужества оплотом
И воплощеньем высоты.
Мамин-Сибиряк, Василий Каменский, Лидия Сейфуллина, Евгений Федоров, Павел Бажов
и Борис Ручьев своим вдохновенным словом не раз величали самородный край,
край-великан, край — оплот державный. И юный Сергей Чекмарев, москвич, прикипел
сердцем к синему раздолью Урала, к его людям, к их высокому труду.
Помните его стихотворение, где он рассказывает о том, что степь уральская без
него, если он уедет, проживет, а вот он без нее не сможет...
Она без меня
Проживет, наверно,
Это — я без нее
Не смогу!..
В далекие времена лихолетья на Урал, в край зеркальных озер и рек, лесов и
долин, бежали люди от горя и крови. В наше время человек, попав на Урал, быстро
свыкается и роднится с этим мужественным и щедрым краем, и уже “обрастает”
маститым авторитетом Урала, его ратной и трудовой славой, как самый что ни на
есть кровный уралец-старожил. Пример тому — Магнитогорск, в котором побратались
десятки национальностей и краев: Украина и Сибирь, Кубань и Подмосковье, русские
и татары, латыши и мордва, финны и башкиры:
Наш город рос
У вечного огня,
Пылающего в сердце домен
Прекрасный
И надежный, как броня,
Он был сперва
Воинственно бездомен
И ничего он вам
Не обещал!
Встречая вьюг
Разбойные набеги,
Мы ставили палатки
На причал,
Бараков емких
Строили ковчеги.
В последней строфе поэтесса повернет вдруг наше лицо к забытым временам начала
человеческого пути, но сделает это с явным ударением на светлое сегодня наших
дней, на огонь металла, символически перерастающего в огонь братских уз:
Они копили
Запахи гнилья,
И детский смех,
И перепляс гармоник...
Наш город рос
У вечного огня —
Мечтатель,
Мастер
И огнепоклонник!
Ныне Урал — новая и светлая семья народов-братьев, грань алмаза, в котором
отражается вся многообразная и славная жизнь нашей Отчизны.
Привязанность к краю — не мелочность. Из этой истинной привязанности рождается
любовь к Родине, ее победоносным заветам. И любовь к человеку не родится на
голом камне, она складывается из любви к ближним: к матери, к отцу, ко всему
доброму и мудрому, что окружает тебя со дня осознанного твоего шага:
Я — родник.
Я нагорный родник.
Мой исток, как тончайшая нить.
Я в расщелине камня возник,
Чтоб косуль и орланов поить
Я — ручей,
Я — ручей,
Я — ручей.
Я вобрал в себя сто родников
В глубине глухариных ночей
Слышен звон моих добрых подков.
Будто конь, потерявший узду,
Я скачу густохвойной тайгой.
И однажды под землю уйду,
Чтобы сильной возникнуть рекой!
Не только Урал видится в этом стихотворении Людмилы Татьяничевой. Видится нам
талантливая человеческая душа, умеющая воплощаться в родник и в дерево, умеющая
слушать тысячеструнные хоры природы, дышать ими и наслаждаться.
Уметь воспринимать мир — главный талант человека, помнить свои истоки, не
черстветь памятью — все это зависит от честности и собранности натуры, от меры
обязанностей перед самим собой, перед жизнью.
Людмила Татьяничева в благодарном порыве чувств говорит:
Я — сосна в твоем бору,
Ближе нет родства!
У тебя, Урал, беру
Тайны мастерства.
Рек булатные мечи
Врезаны в гранит.
Все, чему ты научил,
Сердце сохранит.
Песни все,
что я найду
В поиске своем,
Словно доменщик руду,
Прокалю огнем.
Огонь любви и вдохновения, огонь благодарности и устремлений никогда не
погаснет. Никогда тоскующая, кочевая хандра безродности не овладеет человеком,
сильным своей верностью к отеческому порогу, к человеку-брату, хранящему за
своими плечами новый, непознанный мир другого человека, представителя другой
культуры.
Стихи Людмилы Татьяничевой о природе отличаются единством красоты природы и
человека, содержание их наполнено светлой добротой:
Ягори, ягори, ягори...
В этом слове
Горят янтари
Не зарей ли оно рождено?
Это слово хмелит,
Как вино
Будто скрипка поет,—
Только тронь!
Ягори
По-цыгански огонь
Огонек,
Что горит до зари
Если дочь,
Назови Ягори!
Доброта эта в свое время широко распространялась и на нас, только вступающих в
литературу молодых уральцев — Вячеслава Богданова, Владилена Машковцева,
Александра Куницына, Валерия Тряпшу, Геннадия Суздалева, Зою Прокофьеву, Рустама
Валеева, Анатолия Головина.
Обремененная уже в Москве заботами секретаря Союза писателей РСФСР, Людмила
Константиновна всегда находила минуту-другую для земляков-уральцев.
Я знаю, с какой искренностью относится она к творчеству поэтов: Владимира Цыбина,
Ларисы Васильевой, Анатолия Жигулина, Геннадия Серебрякова, Николая Благова,
Юрия Адрианова...
Хочется сказать искренние слова благодарности Людмиле Константиновне за все: за
прекрасные стихи, за большой и мудрый ее талант, за высокий полет ее русской
души,— ведь написать такие изумительные строки может человек с очень солнечным
сердцем:
Не пить ваши воды талые,
Не достать вас руками,
Речки, реченьки малые,
Ставшие облаками.
Беспамятно и прощально
Вы сверху на землю смотрите,
В небе вам беспричально
И зябко, как в темном омуте.
Узкие русла ваши
Волнами бредят синими,
Вслед вам березки машут,
Просят вернуться ливнями.
Или дождями тихими,
Туманами, белыми росами,
Чтоб соловей с соловьихами
Наших краев не бросили.
У высокого полета души — высокий полет слова И хочется пожелать Людмиле
Константиновне, чтоб силы ее еще долго-долго не иссякали во имя поэзии, во имя
радости.
+ + +
Так мне думалось и так говорилось в 1975 году. А весною, в апреле 1980 года,
Людмилы Константиновны не стало.
1975-1983
Далее читайте:
Валентин Сорокин
(авторская страница).
Татьяничева Людмила Константиновна (1915-1980), поэт, общест.
деятель.
|
