|
|
|
|
Николай ИВЕНШЕВ |
|
© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ" |
|
К читателю Редакционный советИрина АРЗАМАСЦЕВАЮрий КОЗЛОВВячеслав КУПРИЯНОВКонстантин МАМАЕВИрина МЕДВЕДЕВАВладимир МИКУШЕВИЧАлексей МОКРОУСОВТатьяна НАБАТНИКОВАВладислав ОТРОШЕНКОВиктор ПОСОШКОВМаргарита СОСНИЦКАЯЮрий СТЕПАНОВОлег ШИШКИНТатьяна ШИШОВАЛев ЯКОВЛЕВ"РУССКАЯ ЖИЗНЬ""МОЛОКО"СЛАВЯНСТВО"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"РОМАН-ГАЗЕТАГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКАXPOHOCБИБЛИОТЕКА ХРОНОСАИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИБИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫСТРАНЫ И ГОСУДАРСТВАЭТНОНИМЫРЕЛИГИИ МИРАСТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫМЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯКАРТА САЙТААВТОРЫ ХРОНОСА |
Николай ИВЕНШЕВБОНУСГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ, в которой везенье изменяет Лукину. Хорошо хоть везенье, а не жена. Не компьютер – осел, а я. Чистопородный. Вот, когда сбывается плоская поговорка: «Когда несешь жене цветы, подумай…» Я взглянул на фотографию, вставленную за стеклышко книжного шкафа. Мне она всегда нравилась. Мы возвращались с Настей из, если так можно выразиться, свадебного путешествия. Заезжали к моей маме есть смородиновое варенье. Возвращались в свою Византийскую провинцию через Сарисын. Я показывал ей место, где мы гуляли студентами, кафе «Керамика» на Набережной, в котором всегда подавали душистый кофе в толстобоких коричневого цвета чашах. На набережной мы с женой сфоткались. Блаженствуем на бетонных плитах. Я - широко расставив ноги, по хозяйски так, и она - в темных очках, как она говорила, «стыренных у кота Базилио». Я положил ей руку на колено. Она прикрыла мою руку своей ладошкой. У меня лицо строгое, глуповатое. У нее - полуулыбка. Лисья, хитрая. Но припудренная. Улыбка, схваченная на лету матросиком, которого мы попросили щелкнуть нас старым пленочным «Киевом». Конечно, я понимаю, что совершенно напрасно вглядываюсь в эту фотографию. Я ничего по ней не разгадаю. Тем более, что это было время хмельного упоения друг другом. Да, я сделал строгую физию, но внутри меня все: сердце, печенка, пупок, кровь и лимфа,- все клекотало от счастья. Уверен, что и в Насте так же туго и радостно билась кровь. Или нет? Я не прав, не прав, не прав. Ну вот, нате вам, я все же увидел в ее глазах, под темными очками кота Базилио, в ее лисьем личике коварство. Неужели и тогда? Какой же я все-таки мавр! При чем здесь блеснувшая в коробочке Холомьева монетка?! Она ведь от нее отказалась? Монетку ту принесли голуби – в ответ на мое суровое отношение к ним. Взятка. Чтобы шваброй не шугал. Я выхватил из того же книжного шкафа толстенный фотоальбом и торопливо стал листать его. Точно. Абсолютно точно, стопроцентно. Коварства здесь 96 процентов, как в спирте-ректификате действующего вещества. Недаром ведь столько сочинено анекдотов про прекрасный пол. Дыма без огня не бывает. Византийская золотая монета не единственная вещь, которая пропала в нашей квартире. Куда-то задевался Апулей. Я хотел проверить, как построен «Золотой осел»: где в нем завязка, где кульминация, где развязка. Я подозревал, что «Осел» Апулея построен в принципах «Золотого сечения». И, следовательно, мой «Бонус» должен быть таким, как Парфенон или Джоконда. По формуле А : В = В : С. Кто то мне рассказывал, что умные женщины по этой формуле подбирают высоту своего каблука, чтобы уж если приклеилось мужское внимание, так и не отставало. Божественная пропорция для умных и понимающих людей. К ним я себя не очень-то относил, но влезть в эту категорию старался. «Сноб ты», - говорила по этому поводу Настя. Я поправлял: «Именно, соломенный, аржаной». Она легка на помине. Пришла сумрачная, чуть не плачет. «Все это игра». - Решил я, вспомнив выражение её лица на фотоснимках в альбоме. - Где «Осел»? – Спросил я, невзирая на ее печаль. - Пасется! – Скривила она губы. - Нет, ты все же скажи. Ты брала книжку в туалете? - Отстань. Нужна она мне больно. Явно не в духе. Следующим словом будет «Заткнись!» Но этого неприличия я не дождался. Ведь у меня все начало рушиться. Сказочный домик, который строился в последнее время, это поле чудес и удач, стало зарастать сорняками. Без нектара. Кругом потери. Пора подводить итоги. Пропала куда-то улица Колхозная. Растворилась, «как сон, как утренний туман». Она напрочь вымарана из телефонных книг. Растворился в туалетном воздухе «Золотой осел». И какие-то ирреальные голуби, влетев в платяной шкаф, выклевали солид, на котором изображена девушка-фортуна с длинным посохом. Голуби вообще исчезли. Мой балкон облетают стороной, будто тут живут прокаженные. К Бобу надо идти, взять его за шкирку: «Ах ты, шельма, ты что сговорился с Настей, что снимал только ее постную жизнь. А все сало оставил за кадром? Ах ты, шельмец, потому-то ты и не взял полный гонорар, совесть проснулась. Давай, Боб, давай, друг мой ситный, повторим видеосессию». И к стенке его - башкой! Володя Власов был темен и тверд, как гранитные аксессуары в гостинице «Центральной». Он взял на вооружение лучшую из защит – нападение. - Извини! Чего ты до меня докопался. Я не Видок Фиглярин, не могу я следить за людьми. И тут особые качества нужны. Езжай в Краснодар, говорят, там контора такая есть, так в этой конторе можно и киллера нанять. - Он взглянул на меня досадливо и зло. Я понял, что номер дохлый. Боб на дубль второй не решится. С паршивой овцы хоть шерсти клок. - Ладно. Ты ведь коренной житель нашего города? Скажи, есть ли у нас улица Колхозная? Скажешь – отпущу, приставать не буду, купайся в своей затхлой проруби. Щи хлебай. Лаптем. Боб потер нос. Он часто так делал. Всю информацию он держал за пазухами носа: - Нет, такой улицы нет. Лесхозная, да, была. Нет, постой-постой. Лесхозная была, а Колхозная осталась. Справку бы навести. Точно помню, я мотоцикл ходил ремонтировать, к Кольке Синеву. На Колхозную. Как пить дать - на Колхозную. Было это в тысяча девятьсот восемьдесят девятом году. Год исключительно верно помню. Но вот Колхозная или Лесхозная? Вру. Скорее всего, у Кольки была Комсомольская улица. Пивка не хочешь? Теперь уже зло бесило меня. И я зашипел на него как гусь: - Ш-ш-ш-ш-утки шшшшутишь, ш-ш-ш-тоб тебя! Он поднес обе руки к груди, как будто в них были скипетр и держава. Я не помню, как ретировался. И сам уже в беспамятстве, в людской толпе продолжал бормотать Колхозная - Лесхозная, Лесхозная - Колхозная. Бэмц-бэмц. Лукин я, Александр Александрович, бэмц-бэмц, по национальности русский. Или грек? Лукиан. Колхозная - Лесхозная. Романист хренов. Тоже мне выискался. Бу-бу-бу, бу-бу-бу: золотое сечение. Было оно уже, золотое сечение, на той же Колхозной: «Не принести ли нам розог для господина Лукина?» И вихляющая походка Джульетты из дома толерантности… Вот оно - сечение. Рассекли мою жизнь на две половинки. А ведь древние гомеопаты говорили, что от золота у мужчины отваливается печень, вянет член, и некуда деваться желчи. Прожигает желчь асфальт на пять сантиметров. А у женщин происходит эрозия матки и порча характера. Лживыми становятся, коварными и жестокими. Так на это самое, на ложь, коварство и жестокость, надо ответить тем же, только с большим размахом. Идти, как шведы – «свиньей»! Или чем там они ходили. И единственная зацепка в этом деле – жена. Я выхватил из кобуры сотовый телефон. Хотел сказать, чтобы она не уходила из дома. Наконец-то я набрался храбрости, чтобы поставить свою жену хотя бы к виртуальной стенке. Телефон отказался подавать сигналы. Я проверил счет. Он был нулевым. Это меня опять испугало. Так же, как и череда бывших уже пропаж. Действовала система. В надежде, что какой-то дух святой (или не святой) пополняет мой ресурс, я звонил постоянно. Не терпел неудобств. Когда кончался мой резерв, человек-невидимка пополнял счет. А теперь – облом. Очередной облом в серии всяческого рода потерь и пропаданий. Я подходил в своей жизни к явлению, которое можно обозвать «пропадание пропадом». Настя не могла уйти из дома, она ведь только что пришла. Тем не менее я заспешил, очень уж хотелось вывести её на чистую воду. Поставить точку над «и». Настя лежала на своем лилипутском диване- оттоманке и зрила в потолок. Не часто я заставал ее за таким бесцельным занятием. А тут лежит, упершись в потолочные обои, глазами хлопает: - Настусь, давай начистоту. - Что с тобой, ты так побелел. Ее лицо дрогнуло. И я не смог понять, плачет она или смеется. Вероятно, это было пограничное состояние. «Нельзя брать так круто, - Сказал я сам себе. Идти «свиньей» нерационально, надо исподволь, хитростью. Лисой. Вот до чего дошел: со своей Настюшкой я включаю хитрость». - Ты, знаешь, золотая моя, я заболел. - Да-а-а, - удивилась она, - по тебе не видно. - И не увидишь. Это внутренняя болезнь. Не руки, не ноги, не живот. Головная хворь! - Псих, что ли?! Пей валерьянку. Я уже понимал всю лживость ее игры. Так неумело работают актеры телесериалов. Фразы ее были ходульными. И вроде бы даже не ее. Будто бы она одела какую-то личину и, кроме того, воткнула себе вместо языка розовую электронную розочку. Розочка та и разговаривает со мной. Но первым не выдержал я. Я рассказал ей всё. От начала до конца. От той самой стодолларовки в «Золотом осле» до последних «пропадений пропадом». Я рассказывал и поглядывал-таки на ее лицо. Но лицо это оказалось непроницаемым. Такие лица у японцев. Оно было в какой-то узде или маске. Ничего в нем не дрогнуло даже тогда, когда я пустил слезу. А я так невольно и пустил ее. Настя молчала. Правда, одна деталь все же не ушла от моего внимания. Когда я слезомойничал, она тыльной стороной ладошки промокнула мою щеку. И в это самое время в ее глазах что-то изменилось. Вроде там мелькнула жалость. Или сожаление. Или в мутноватости зрения от внезапных слез мне так показалось. - Я ничего не могу тебе ответить, кроме того, что тебе нет нужды расстраиваться. Ведь ты почти написал свой роман. И издательство «Эксно» тебе прислало вот еще одно письмецо, которое я не вскрыла. Сядь ко мне вот на краешек, читай. Верно, опять золотые горы обещают. Она протянула мне белый конверт. Я торопливо, неровно разорвал его: - И реки, полные вина. «Уважаемый господин Лукин А. А.! К сожалению, еще раз вынуждены Вас огорчить. Роман «Осел, или грехопаденье», новый вариант «Бонус», его концепция, его исправленный текст еще раз был обсужден на заседании экспертного совета в составе семи его членов. Спор оказался горячим. Так ведущий редактор отдела вычиток Перепелкин А. С. стал доказывать то, что Вы ушли от главной темы, размыли её. На это он получил возражение эксперта по стилистике Ореховой И. И. Та защищала Вас, но все же сослалась на то, что Ваша ахиллесова пята это все же национальный вопрос. Ведущий специалист издательства по рекламе и маркетингу Голопузов Н. О. занял третью позицию, сказав, что настоящий писатель не должен менять своих убеждений. Прежний вариант «Осла» был гораздо читабельнее… Все это я Вам пишу по-дружески. А огорчить Вас есть чем. На экспертном совете голоса распределились так. Три – за то, чтобы роман немедленно, как только Вы его пришлете, начали печатать, четыре - увы, против. Положение никак не изменилось при переголосовке. Так что, товарищ Лукин А. А. , к глубочайшему моему стыду, вынуждена Вам сказать, что «Бонус» нашей редакцией отвергнут. По-дружески же дам Вам совет. Только уж Вы меня не выдавайте. Попытайте послать Ваш замечательный роман (а я в этом совершенно уверена), хотя и голосовала против вас (буду честной), в издательство «Ижица». Там конъюнктура менее сложна. Пошлите его господину Тузу В. В. Он ушел из нашего объединения и ставит нам палки в колеса. Только не выдавайте меня, пожалуйста. С иск. уважением М. А. Остроумова». Я читал все письмо на автомате, абсолютно не понимая, зачем я это все делаю. И зачем я вообще клепаю свои строки. Все издатели правы. Я – бездарь. И зачем я сижу здесь, как пришибленный. Все ведь логично, логично. Раз выдергивается одна карта, должна и другая. Следом – третья. Я был совершенно уверен, что моя сберегательная книжка, на которой лежат деньги, полученные в ООО «Поиск», пропала. Я бежал за ней целую вечность. К тому же шкафу, где парочка, «баран да ярочка», держат друг друга за руки. Черный том Лукиана был на месте. Но сколько бы ни тряс его над темно зеленым ковровым покрытием, оттуда ничего не падало. А что должно выпасть? Тайная сберкнижка, открытая на имя Лукина А. А.? Я ринулся в гальюн. Золотой осел с полочки ускакал окончательно. Да сколько можно трясти за холку этого Лукиана!.. Все закольцовано, все схвачено. Сознание прояснялось и диктовало без всякой интонации: «Вряд ли теперь в банке мне что-нибудь выдадут, потому что удалили и тот «чип» с памятью на деньги, которые я подарил электронному миру так стремительно 14 мая сего года». Вернуться к оглавлению повести
|
|
РУССКАЯ ЖИЗНЬ |
|
WEB-редактор Вячеслав Румянцев |
