|
|
Иван ЕВСЕЕНКО |
|
2010 г. |
МОЛОКО |
|
О проекте "МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Иван ЕВСЕЕНКОПоющие пескиПовесть (Вернуться к Главе второй) Глава третьяЖить в забытьи и забвении мне было легко и спокойно: ничто не тревожило и не отвлекало от работы. Но вот однажды в Москве на Старом Арбате я лицом к лицу столкнулся с Мальвиной. Она первой узнала меня и окликнула, а я поди и проследовал бы мимо - так Мальвина повзрослела и переменилась. Во время последнего нашего свидания в Коктебеле она была в общем-то еще угловатой девчонкой-подростком, а теперь превратилась в двадцатипятилетнюю зрелую женщину. От прежней, озорной и не всегда послушной Мальвины, остались, пожалуй, лишь одни ниспадающие до плеч чуточку голубоватые волосы. Впрочем, мне могло так просто показаться при свете ярко вспыхнувшей вдруг неоновыми огнями витрины, возле которой мы остановились. - Какими судьбами в Москве? - искренне обрадовался я встрече с Мальвиной. - Учусь в аспирантуре, - тоже нескрываемо обрадовалась она моему появлению. Мы зашли в первое попавшееся кафе, заняли маленький, всего на двоих, столик в уголке возле окошка, заказали вино, кофе, какие-то изысканные закуски (Мальвина обнаружила в этом большие познания) и начали на радостях пировать. - Ну, как ты, побывала на Алтае и в Гималаях? - принялся я выспрашивать ее. - Побывала! - немного с вызовом, как в давние годы, ответила Мальвина. - И страну счастья - Шамбалу - нашла? - Почти, - сказала она, но уже почему-то без прежнего вызова. - Замужем? - решил я переменить тему разговора. - Тоже - почти, - уходя от прямого ответа, усмехнулась Мальвина. Я минуту помедлил, а потом спросил о том, о чем надо было, конечно, спросить в первую очередь: - Как мама? Мальвина ответила не сразу. Она достала из сумки сигареты, красиво и опытно закурила, откинув далеко на отлет длинную загорелую руку, долго держала дым в груди, а когда наконец выдохнула его, то посмотрела на меня по-детски большими, но напряженно суженными глазами: - Мамы уже три года нет в живых. - Как - нет в живых?!- не смог сдержать я невольного вскрика. - Она утонула,- еще сильнее сузились ее глаза. - Но мама же так хорошо плавала! - вспомнил я наш с Марией поход на Королевскую дюну, когда она, поднырнув под штормовую волну, уплыла от меня почти за горизонт. - Плавала, - не стала спорить со мной Мальвина. Она перевела взгляд в окошко, на шумную староарбатскую толпу, на каких-то иностранных развязных туристов, как раз остановившихся возле кафе, потом, как бы случайно обнаружив меня и удивившись этому, сказала вполголоса еще несколько почти бессвязных слов: - Мама собирала на побережье янтарь, ее накрыло штормовой волной, и она не смогла выплыть. Мальвина сделала небольшой глоток вина, поправила разметавшиеся волосы и вдруг, как бы сама для себя произнесла: - А может, не захотела выплыть… - Но почему?! - изумился я жестокой ее догадке. - Это знала только одна она, - опять не столько для меня, сколько для самой себя проговорила Мальвина. В моей памяти всколыхнулось все, что связывало меня с Марией от первого дня нашего знакомства и до последних минут расставания на причале в Коктебеле, и я не поверил повзрослевшей ее дочери. Не было у Марии никаких причин, чтоб не выплыть. Просто произошел несчастный случай, которые на море, увы, происходят часто. Я хотел сказать об этом Мальвине, но сказал все-таки совсем иное: - Мама была очень странным человеком. - Странным,- с неожиданно прорезавшимся серебряно-звонким переливом в голосе проговорила она.- Странным и несчастливым. - Почему - несчастливым? - заступился я за Марию. - Потому, что одиноким, как баба Настя,- отвергла мое заступничество Мальвина. - Но у нее же были Вы! - Была! - с трудом сдержала слезы Мальвина. - Но, может, лучше бы меня не было вовсе… Что скрывалось за этими ее несправедливыми словами, я разгадать не мог, но что-то же скрывалось, одинаково роковое и для Марии, и для Мальвины, и, возможно, для меня. Угнетенный и потерянный, я сидел тихо, безотрывно смотрел на взрослую дочь Марии и чувствовал себя гораздо моложе ее по летам. Она пережила самое тяжелое в своей жизни горе три года тому назад, а я переживал свое только сейчас, у нее на глазах. Мальвина слезы сдержала и, успокаивая меня, заговорила о матери чуть отстраненно, как обычно говорят лишь о живых людях, с которыми расстались хотя и надолго, но не навсегда: - Мама была не от мира сего. Такие люди долго не живут. Она это чувствовала. - А Ваш папа? - задал я Мальвине, наверное, самый мучительный для нее вопрос, который когда-то не посмел задать Марии. - Что - папа! - закурила новую сигарету Мальвина.- В детстве, когда я спрашивала о нем маму, она неизменно отвечала: «Папа ушел в море, но скоро вернется». Я верила и очень ждала его. В пятнадцать лет спросила еще раз, и мама ответила то же самое: «Папа ушел в море, но обязательно вернется». Больше о нем я не спрашивала. Мальвина отогнала рукой в сторону окошка дым, и я заметил, как все-таки две крошечные слезинки повисли у нее на длинных густых ресницах. Ну, что мне стоило в эти мгновения сказать ей: «Вот я и вернулся!». Она бы поверила мне, больше, чем верила когда-то матери. Мы обнялись бы с ней, прильнули друг к другу, родные по крови и духу люди, и уже никогда бы не расставались. Но я не посмел обмануть Мальвину, когда-то совсем маленькую, а теперь стремительно выросшую девочку из детской забытой сказки. Я лишь осторожно прикоснулся к ее плечу (плечу Марии) ладонью. Она горячую мою ладонь не отстранила, прижалась к ней и вдруг, смахивая с ресниц слезинки, сказала: - Я отыскала своих дедушку и бабушку. - Они живы?!- обрадовался я за Мальвину так, как обрадовался бы, узнай, что жив, отыскался мой отец. - Нет - они погибли,- безжалостно разрушила она преждевременные мои надежды.- Но не на войне… - А где же?! - удивился я. - В лагере! - чуть помолчав, ответила Мальвина. - В нашем или в немецком? - переспросил я (тогда уже можно было об этом спрашивать). - В нашем,- не утаила от меня правды Мальвина. - Их обвинили в измене Родины. - Мама об этом знала? - Думаю, знала,- глубоко вздохнула Мальвина,- но, жалея и охраняя меня, скрывала, хотя они были реабилитированы. Мне захотелось еще раз прикоснуться к плечу Мальвины , сильному, упругому плечу пловчихи и путешественницы, но Мальвина вдруг посмотрела на часы и заторопилась: - Я должна уходить. - Свидание?! – тоже почти сквозь слезы постарался улыбнуться я. - Что-то вроде этого, - в тон мне ответила Мальвина, спрятала в сумочку сигареты, оглядела себя в маленькое зеркальце и встала из-за стола. Я проводил ее до станции метро «Арбатская». По дороге, в сутолоке Старого Арбата и подземных переходов мы о чем-то с ней еще разговаривали (о чем, сейчас совершенно не помню, кажется, о ее учебе, о будущих путешествиях: я праздно спрашивал, Мальвина наугад отвечала). У двери метро мы расстались, забыв даже обменяться адресами или хотя бы телефонами: людской поток затянул Мальвину в свой черный пугающий водоворот, а я остался у входа и вскоре потерял ее из виду…
* * * Опять в моей жизни побежали дни за днями, иногда наполненные призрачными делами и событиями, а иногда так и совсем пустые и бесполезные, как, увы, это постоянно случается в старости. О Марии и Мальвине я поначалу часто вспоминал. О Мальвине даже чаще, чем о Марии, которую теперь, сколько ни терзай себя, не вернешь, как не вернешь свою прожитую жизнь. А увидеть Мальвину мне хотелось. Несколько раз я порывался съездить в Москву и отыскать ее, хотя и не знал, где она учится в аспирантуре: в МГУ или в каком-либо ином, специальном географическом вузе. Мечтал я съездить и в бывшую Восточную Пруссию, в Калининград, в городок, где я служил в армии (впрочем, ракетных войск стратегического назначения сейчас в Калининградской области, насколько я знаю, нет, и мою часть давным-давно расформировали), потом в Зеленоградск-Кранц и на Куршскую косу, где, может быть, еще жива баба Настя. Но порывам моим так и не суждено было осуществиться. Мальвина, скорее всего, в каком-нибудь новом путешествии: на Тибете (ищет неизведанную страну счастья - Шамбалу), в африканской пустыне или в безводных степях Китая и Монголии. Она ведь тоже не совсем земная, не с нашей планеты девочка-женщина, хотя, может быть, и сама об этом пока не догадывается. А на Куршскую косу сейчас просто так не попадешь, нужно добывать специальные разрешения, на что у меня нет уже никаких сил, да и баба Настя вряд ли жива (ей давно за девяносто, а до такого возраста редко кто из фронтовиков доживает). И вдруг мне стали сниться холодное Балтийское море, Куршская коса, песчаные ее дюны, «танцующий лес» и маленький кирпичный домик с островерхой крышей и мансардой, который просто каким-то чудом удерживается на краю морского обрыва. В глухую осеннюю полночь я отчетливо слышу, как на Королевской дюне поют, плачут и вызванивают, будто церковные колокола пески. Не просыпаясь, я напрягаю слух, и мне кажется, что еще совсем немного, еще чуть-чуть, и я обязательно пойму, о чем же так тоскливо поют, звонят и плачут под напором ветра эти никем не разгаданные пески… 5.02. – 17.06. 2010 г. г. Воронеж
|
