А.К. Югов

--

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Югов А.К.

Пояснения к переводу

"Слова о полку Игореве"

| 01 | 02 | 03 | 04 | 05 | 06 | 07 | 08 | 09 | 10 |

ТОГДА ПРИ ОЛЗЕ ГОРИСЛАВЛИЧЕ СЕЯШЕТСЯ И РАСТЯШЕТЬ (СЯ) УСОБИЦАМИ; ПОГИБАШЕТЬ ЖИЗНЬ ДАЖДЬ-БОЖА ВНУКА! Ошибочен перевод этого места и у Мусина-Пушкина, и у последовавших за ним переводчиков, вплоть до наших дней.

В издании 1800 года дан такой перевод: "Сеялись и возрастали усобицы"; затем поставлена точка с запятой и - отдельно: "была гибель Даждь-Божа внука". Но ведь сказано: усобицами, то есть употреблен творительный падеж, - куда же он исчез в переводе Мусина-Пушкина? "Жизнь Даждь-Божа внука" - подлежащее: это оно "сеяшется и растяшеть усобицами", зачем же подлежащее это оторвано здесь точкою с запятой и начинает собою новое предложение, когда первая его часть осталась попросту незаконченной синтаксически? !

По переводу Жуковского: "сеялось и вырастало междоусобием, погибала жизнь Дажь-божиих внуков". Роды здесь не согласованы: сеялось, вырастало - средний род, а жизнь - женский.

У Майкова в стихотворном переводе то же самое: "Сеялось крамолой и ростилосъ" (без подлежащего - видимо, безличный оборот). А далее опять-таки оторванно: "погибала жизнь".

Из переводов прошлого века ограничимся этими двумя (если не считать мусин-пушкинский), как наиболее известными.

Что мы в них видим? Прежде всего то, что "сеялась" и "растяшеть" понято по-современному, в смысле сеяния и произрастания, в земледельческом, так сказать, смысле!

Да так оно дальше и пошло, и пошло!

Возьмем несколько современных переводов. Начнем с прозаического, сделанного Д. С. Лихачевым.

"Засевалась и прорастала усобицами, погибала жизнь Дажь-Божьего внука".

Г. Шторм: "Сеялась у нас и росла усобица..."

С. В. Шервинский: "Он усобицы сеял, - возрастали они". Здесь, кстати сказать, подобно мусин-пушкинскому переводу, не осмыслен творительный падеж: "усобицами" - и разорвано единое предложение древнего текста.

В. И. Стелецкий: "Тогда, при Олеге Гориславиче, засевалась и порастала усобицами, погибала волостъ Дажьбожьего внука..."

Кстати: почему "жизнь" этот переводчик перевел, как "волость", - почему бы не "район", если переводить на язык нашего времени?

Общая и наследственная ошибка переводчиков в том, что раз, дескать, посеяно, то должно и расти, прорастать, произрастать. Это вот ботаническое или земледельское понимание и нанесло страшный ущерб изумительному по своей, я бы сказал, политической величественной красоте данному месту великой патриотической поэмы.

Не те древнерусские значения обоих слов - и "сеяшется" и "растяшеть (ся)" - надлежало взять.

И глагол расти, произрастать вовсе ни при чем.

Но вперед - необходимая грамматическая справка. В древнерусских литературных памятниках, а в том числе и в "Слове о полку Игореве", возвратное местоимение ся (иные называют - "возвратная частица -ся") наблюдается то слитно с глаголом, а то отдельно. "Ся было подвижно, оно могло стоять не только после глагольной формы, но и перед ней, могло быть отделено от нее другими словами, могло, наконец, относиться одновременно к нескольким глаголам..." В этой грамматической справке, приведенной из "Исторической грамматики русского языка", изданной в 1953 году Московским университетом, мною подчеркнутое дает понять, почему и при слове "растяшетъ" сама собою разумеется также возвратная частица -ся, как в слове "сеяшется". Попросту говоря, в подобных предложениях одного -ся хватало и на два глагола. Таков был древнерусский язык в его письменности!

Вот почему понимать надо: "сеяшется и растяшется (усобицами) жизнь Даждь-Божа внука".

Теперь - о значении в древнерусском языке глагола "сеять".

Сеять означало и расточать, разорять, тлить, губить.

Это вполне явствует не только из всего трагического смысла данной строфы, но и вполне доказуется синонимическим, подобозначным рядом древнерусских слов. Воспользуемся, как принято, "Материалами для словаря древнерусского языка" академика И. И. Срезневского: "Сеяти - разбрасывать: - Той бо Олег мечем крамолу ковал и стрелы по земле сеял". Не ясно ли, что "стрелы", которые сеял Олег, не произрастают, не прорастают - не рожь, не пшеница ведь!

Но далее "Материалы..." многократно устанавливают из древнерусских текстов единый (синонимический) смысл в словах разбрасывать, расточать, разорять, губить, уничтожать.

"Расточити - рассеять".

"Рассыпать - разбрасывать - расточать, уничтожать". "Рассыпать - разбросать... разорить... рассеять...": "Сам бо пленяше землю Моравскую и многы городы расыпа и вси пожьже" (Ипатьевская летопись, 1254 г.).

А что делает и тот, кто сеет? Он рассыпает, разбрасывает, раскидывает!

Но еще явственнее должный перевод становится из неучтенного переводчиками значения второго слова: "растяшеть(ся)". Оно означает: расчленялась, рассекалась на части, погублялась (жизнь Дажьбожьих внуков). Исходным здесь является глагол тяти, что означало рубить, сечь ("Материалы..."). А с приставкою рас- или рос-: растяти, ростяти — рассечь, разрубитьи... погубить.

Когда в 1071 году князь Глеб закончил свой богословский спор с волхвом тем, что убил его топориком, спрятанным под плащом, то летопись говорит об этом так:

"Глеб же, вынемь топор, ростя (по другому списку - растя") и' (его) и паде мертв". В переводе: "Глеб же извлек топор и рассек (разрубил) его (волхва), и тот упал мертвый".

Близко и по значению и по корню стоит и древнерусский глагол растетися - "быть растерзанным".

Итак, "растяшеться" (или "раст(н)яшеться") означает: расчленялась, рассекалась, раздиралась (усобицами князей), губилась. Кто? Жизнь Дажьбожьих внуков. Что же такое "жизнь"? В одном из главнейших значений, которое здесь наиболее и подходит, - это достояние, имущество. Вот летописный текст:

"Брата моя, се еста землю мою повоевали, и стада моя и брата моего заяли, жита пожьгли и всю жизнь мою погубила еста" (Киевская летопись, 1146 г.; Ипатьевский список). "Се есмы села их пожгли вся и жизнь их всю... а пойдем к Любчу, идеже их есть вся жизнь (то есть где все их достатки, все их богатство)" (там же, 1148 г.). "Всю жизнь нашу повоевали" (там же).

Все эти три текста приведены Срезневским при слове "жизнь" со значением "имущество".

На основании всего вышесказанного я начиная с 1945 года и до сих пор настоятельно советую отказаться от неверного понимания слов "сеяшется" и "растяшеть".

Вся совокупность данных - исторических, языковых - и обусловила мой перевод:

"Тогда, при Олеге Гориславиче, разоряла, разбирала усобица, погубляла добро земледельца. В княжих крамолах век человечий сократился. Тогда по Русской земле редко пахарь покликивал, но часто вороны граяли, трупы меж собою деля..."

В этом отрезке я решился, ради пояснительно-поэтического расчета, пожертвовать в переводе выражением "жизнь Даждь-Божа внука" и заменил его словами: "добро земледельца". Конечно, можно было и оставить! Но разъясненное из летописей значение слова "жизнь" и то, что в этой же строфе непосредственно автор "Слова" говорит именно о злосчастных пахаряхь ("ратаеве"), которые "редко кикахуть", - все это, вместе с надеждою, что для перевода на современный язык так будет лучше, побудило меня к замене.

Но в другом разе: "Въстала обида в силах Дажь-Божа внука..." - значение явно государственно-военное, политическое, - о пахарях нет и помину. И хотя "Дажь-Божий внук" у широкой массы современных читателей никакого поэтического отзвука в душе вызвать не может и без пояснений непонятен, - тут обладает он полным правом неприкосновенности, ибо "жизнь" здесь - "политейя", государство, страна; "сила" - войско.

ТУГОЮ ВЗЫДОША ПО РУССКОЙ ЗЕМЛИ... Слово "туга" означало в древнерусском языке не только печаль, скорбь, но и гнет, бедствие, беду всенародную. Летописных текстов с таким значением данного слова приведено большое количество в "Материалах...".

ПАДОША СТЯЗИ ИГОРЕВЫ... Слово стязи - "стяги" беру в значении полки - полегли полки, "полегло войско Игорево".

ВЪСТАЛА ОБИДА ВЪ СИЛАХ ДАЖЬ-БОЖА ВНУКА ВСТУПИЛЪ ДЕВОЮ НА ЗЕМЛЮ ТРОЯНЮ, ВЪСПЛЕСКАЛА ЛЕБЕДИНЫМИ КРЫЛЫ НА СИНЕМ МОРЕ У ДОНУ ПЛЕЩУЧИ... Мною подчеркнуто "вступилъ": ясно, что это может быть сказано только о существе мужеского рода. Так и в издании 1800 года, и в екатерининской копии, и это никак нельзя сбрасывать со счетов! Но как же согласовать, что этот он, существо мужеского рода, вступил... "девою"?! Загадка и для осмысления и для палеографии! Но текстологи Д. С. Лихачев и Л. А. Дмитриев очень легко устраняют это недоумение: они попросту в слове "вступилъ" убирают "твердый знак" и заменяют его буквою а, то есть переделывают мужеский род на женский, - и все для того, чтобы спасти "деву-Обиду" - эту величайшую нелепость, порожденную, как я считаю, опиской кого-то из переписчиков или непрочтением первых издателей. "Дева" эта противоречит всему трагическому, душераздирающему воплю о вторжении половцев - дивых, диких половцев! - на Русскую землю. Но так как, начиная с Мусина-Пушкина, к этой "деве" все переводчики и толкователи "Слова" привыкли, и в гимназиях "девой-Обидой" все гимназисты привычно восхищались, - то и мне четверть века назад было оказано отчаянное сопротивление защитниками этой стосемидесятилетней девы. Еще бы, когда сын Петра Вяземского - Павел Вяземский в своем исследовании "Слова" объявил, что "дева-Обида" это не кто иной, как Елена Прекрасная, воспетая Гомером!

Поэтому, чтобы изгнать ее из "Слова о полку Игореве", придется и сейчас потратить немало усилий.

Начнем пословесный разбор данной строфы, ни на минуту, однако, не забывая читать ее в свете воинской поэмы, памятуя, что эта старая дева вклинилась в нашествие половцев, разразившееся после гибели русского войска "у Дону"!

Никто не станет оспаривать, что слово "обида" в древнерусских летописях означало военно-политический ущерб, причиненный враждебными действиями. Тексты:

"Кде будет обида Новугороду, тобе потянути за Новгород с братом своим" (Договорная грамота тверского князя с Новгородом, 1301 - 1302 гг.).

"Нету ны с тобою обиды, с Ярославом ны (нам) обида" (Новгородская I летопись, 1216 г.).

"И князь великий Василей разверзе мир со князем Литовским с Витовтом, с тестем своим Псковские ради обиды, зане... повоева Псковскую область..." (Псковская I летопись, 1407 г.).

В самом "Слове" Борис Вячеславич погибает в битве "за обиду Олгову".

И наконец, в том же "Слове" автор его призывает князей вступить в золотое стремя "за обиду сего времени, за землю Русскую".

И приведенных примеров было бы достаточно, чтобы признать неуместность "девы" в сплошь половецком контексте!

"Дева-Обида" должна исчезнуть вместе с "филином", который якобы напугал всю Русскую землю, спустившись наземь с дерева: и нет сомнений, что вступили (т. е. вторглись!) дивые. Из них-то ошибкою переписчиков или непрочтением первых издателей сотворена "дева". Дивь (собирательное!) нанесла поражение ("обиду") "в силах Дажь-Божа внука", то есть русскому воинству, ибо "сила" в древнерусских летописях зачастую означала воинство, войско. Примеров - множество!

Вот древнерусские тексты:

"Поидоша Татарове на Суздальскую землю... князь же посла противу их сына своего князя Ивана с силою" (Новгородская I летопись, 1378 г.).

"Слышал есмь, аже Ярослав идеть на Новгород со всею силою своею" (там же, 1270 г.).

"Приде ему Ростислав и съ всими Рускыми силами..." (Ипатьевский список летописи, 1148 г.).

"Придоша к нему посли ис Половецъ... тако рекуче: пращаем здоровья твоего; а коли ны велишь к собе со силою прити?" (Ипатьевский список, 1147 г.).

"Оже пойдем сквозе лес, то побиються с нами, а сила наша за нами далече". Перевод: "Если пойдем через лес, то сразятся с нами, а войско наше от нас далеко" (Ипатьевский список, 1150 г.).

"Сила Псковская отступиша от городка" (Псковская I летопись, 1463 г.).

Примеры, где "сила" или "силы" означало войско, исчерпаны мною далеко не все. И это значение встречается в разных летописях и - очень устойчиво - на протяжении веков начиная с XII века, то есть со времен, когда создано "Слово о полку Игореве".

Но и в самом "Слове" "сила" - в том же самом значении: "Уже пустыни (древнерусское - "пустыня") силу прикрыла", сказано после гибели русского войска.

Неужели и после всего этого все еще не становится очевидной нелепость "девы-Обиды"? Если же для кого-либо из привыкших к этому образу все еще мало вышеприведенных доводов, то продолжим наш послесловесный разбор по древнерусскому тексту.

Дева эта, видите ли, не простая, а с крыльями. Что же она стала делать, когда вступила на земли у Дона? Она стала плескати у Дона крылами. Так понимают и переводят, начиная с Мусина-Пушкина, выражение: "восплескала лебедиными крылы".

"У Дону купаючись, разбудила времена тяжкие. Перестали Князья нападать на неверных", - перевел это место граф-первоиздатель.

Но почему же и последующие переводчики не полюбопытствовали узнать: какие еще значения имеет слово "плескати" в древнерусских памятниках, кроме как плескаться в воде?! А одно из самых роковых, прямо-таки смертельных для "плещущей девы" значений мы находим в Рязанской кормчей XIII века: плескати - бить в литавры или "бряцатъ на кимвале", как поясняет академик Срезневский данное слово и в этом и в последующем тексте: "Не подобает на браке плескати, ни плясати". И Паисиевский сборник конца XIV века: "Не повельно есть хрестьяном густи (играть на струнных) и плескати". Сюда же следует отнести и тексты иа Григория Назианзина: "Ни с гусльми и плескании да оглашаются", то есть оглашение брака не должно сопровождаться игрою на гуслях и кимвалами.

Мало этого! Слова плескати, плескание означали, по воззрениям христианской Древней Руси, игрища непотребные, бесовские: "Игумени и попы возбраняют вам от игрищ неподобных, диавольских, от плескания..." (Слово митрополита Фотия псковскому духовенству, начало XV века).

Затем "плескати" значило и торжествовать, причем торжествовать бурно, шумно и враждебно для христиан (в данном случае - для "белоризцев"): "И начаша ефиопы плескати, а белоризьци побледеша" (Пролог, XIII век). К последнему древнерусскому тексту следует напомнить, что слово "ефиопы" вообще обозначало некий страшный, легендарный народ, воплощавший в себе все злое, как бы исчадие ада. Это в народных преданиях оставалось весьма долго: вспомним хотя бы, что и некрасовскому Власу мерещились в аду "эфиопы, видом черные, и как углие глаза". И вот это они и "плещут", перепугав своим плесканием белоризцев!

Присоединим к этому перечню значение и единокорневого слова "плищ", - оказывается, и оно для Древней Руси означало страшный, непотребный, присущий даже самим дьяволам шум, тревогу, бесчиние и смятение! "Тако всем кличущем, яко же трястися пещере от множества плища злых духов" (Нестор. Житие Феодосия).

Или - из того же "Слова митрополита Фотия к псковитянам": "И простии деи людие бой и плищ стваряют и позорища бесчинная... мерзкая и ненавидима..."

Подведем итог. "Плескати" означало: торжествовать шумно, с боем в литавры, бесовски, враждебно "хрестьяном", - и ведь это сразу вслед за тем, как "полегоша" в битве с половцами полки Игоря и некто "вступилъ" на землю Русскую у Дона!

Дополните это устойчивым на протяжении веков значением вторгнуться для слова вступить, когда речь идет о чьей-то земле или владениях: "Вступающего на землю брата своего" (Изборник, 1073 г.).

И вот вы совершенно явственно видите, что все это может относиться только к вторгшиеся половцам и что "деве-Обиде" здесь делать нечего: она - плод неверного прочтения и домысла. Возможно, у автора "Слова" стояло: "Вступил дивой", или же: "Вступила дивъ".

Что касается первой формы, то, как подтверждает "Опыт исторической грамматики русского языка" Ф. И. Буслаева: "В древнерусском и областном языке прилагательные оканчиваются на ой или ей и без ударения на конце" (изд. 1858 г.). Там же читаем: "Существительному "дева" соответствует прилагательное девый" (том II, стр. 227).

И - что весьма и весьма существенно для защиты формы дивой == дикий в виде "субстантированного прилагательного" - прилагательным на ой, говорит Буслаев, свойственно употребляться "в виде существительных" (там же, стр. 230).

Здесь невольно приходит на память, правда, довольно редкий пример из Галицко-Волынской летописи, где существительное воин - "вой" дано явно в собирательном значении: "бе бо вой Данилов болши и крепльиший" (1211 г.).

Любопытные бывают вещи в полемике! Как-то С. К. Шамбинаго, желая выставить в беседе со мной довод против моего понимания слова див и защищая "дэва" как демоническое, мифическое существо, неожиданно для самого себя обогатил меня еще одним весьма весомым аргументом именно за то, что див и дивь - это собирательное - дикие (половцы).

Сергей Константинович привел издревле будто бы слышимое на Украине раздраженное, недоброе пожелание: "Щоб на тебе див прийшов!" И, надо сказать, он был удивлен, когда я возразил ему, что это речение, поговорка есть прямой довод за историческое, а не мифологическое понимание, так как слова прийти на кого-либо издревле в языке русском означали прийти войной, вторгнуться: "Приде Батый Кыеву в силе тяжце..." (Ипатьевская летопись, 1240 г.); "Приде неслыханная рать..." (там же, о татарах, 1224 г.). И. И. Срезневский при слове "приходити", указав значение: подступать, нападать, дает примеры: "Приходиша вся Чюдьская земля к Пльскову и бишася с ними" (Новгородская летопись, 1176 г.); "Придоша Половцы и победиша Всеволода" (Новгородская летопись, 1156 г.); "Пришедши бо Римляне плениша Иерусалим" (Иларион. Слово о законе и благодати).

Украина, Южная Русь, и являлась ареною прихода "диви": печенеги, половцы, татары. Удивительно ли, что поговорка-проклятие насчет прихождения диви запечатлелась именно там? Приходилось читать, что на Украине и доселе живет сказание об осаде города Торческа половцами.

Наконец, и в самом "Слове" сказано: "А погании со всех стран прихождаху с победами на землю Рускую".

Но ведь и великорусские сказки также сохранили память о диких народах и даже именуют их дивыми народами: Александр Македонский "нашел такие народы... свирепы пуще лютых зверей и едят живых людей... Однако же царь Александр Македонский от этих дивиих народов не струсил... Долго ли, коротко ли он с ними вел войну - это неведомо; только дивии народы струсили..." (А. А. Афанасьев. Русские народные сказки, т. IV, стр. 240).

Для истории русского языка и для палеографии возможность смешения "дивый" и "девый", как вообще слов с корнем "див" или "дев", вещь заведомая, и нет необходимости умножать специальные подтверждения такой возможности. Поэтому ограничимся немногими справками из словаря Даля (под редакцией профессора Бодуэна де Куртенэ, изд. 1914 г.). "Дивий, црк. стар. и в песнях и сказках, лесной, дикий... По новгородскому произношению девый, девичий". От слова "дивий" следует в словаре отсылка к слову "дева": "См. дева". Последовав этой отсылке, снова читаем: "девичий, девий, северное: дивий..."

Но и для Южной Руси столь же обычна мена "е" на "и" в этом же самом корне. Наконец, и в самом "Слове о полку Игореве" совсем рядом - "дивицею" и "девицею".

Автор "Исторической грамматики русского языка" замечает по этому поводу:

"Слова дева и дивить одного корня (div)" ("Исторические очерки",т.I, стр. 263).

Спрашивают: а как же, дескать, получилось все же выражение: "восплескала лебедиными крылы". Данное мною объяснение такое.

В неиспорченном списке "Слова" стояло написанное, как всегда, сплошняком, без разделения: ВЪСПЛЕСКАЛЪЛЬБЕДИНЫМИ КРЫЛЫ; вопреки мусин-пушкинскому изданию, я расчленил бы так: ВЪСПЛЕСКАЛЪ ЛЬ БЕДИНЫМИ КРЫЛЫ, но ль в древнерусских памятниках во множестве текстов читается как ле; так прочтено было и здесь, ошибкою, и осознано вместе с бедиными, как "лебедиными".

Беда же в древнерусской письменности означало не только бедствие, опасность (см. "Материалы..."), но и нашествие. Так, например, летопись говорит о предсмертной, самоотверженной поездке Александра Невского к хану Берке, в Золотую орду, дабы "отмолить людей от беды": Русской земле угрожало карательное нашествие татар после восстания против них в нескольких городах.

Мне было сделано два возражения.

Первое: что, дескать, суффикс принадлежности -ин присущ только существительным одушевленным, "с признаками лица"; папин, мамин, Колин, Петин и т. д. Но к древнерусскому языку это не относится. Даже если не обращаться к памятникам, то достаточно привести хотя бы ту же фамилию: Бедин, произведенную суффиксом -ин как раз от слова беда. А фамилии: Звездин, Победин, Есенин (от древнерусского слова есень - осень), их же неисчислимое количество, и многие из таковых фамилий - древние. Словом, никаким законам русского языка притяжательное бедиными не противоречит. В древнерусских памятниках подобные относительные прилагательные обычны. В "Словаре древнего славянского языка", составленном А. В. Старчевским по "Остромирову евангелию" и другим древнерусским и церковнославянским источникам, дано немало таких прилагательных, образованных от существительных "с признаком нелица". Например: от слова изгребъ (пакля) - изгребин; от ивы - ивин, от иглы - иглин; от зимы - зимин; от елха (ольха) - елшин и т. п. О Батые в одном древнем памятнике: "молниина стрела".

Вообще, относительные прилагательные такого порядка могут поразить современного книжника; например, возможно ли с точки зрения нынешней грамматики от слова "естество" образовать притяжательное: "естествов"!

Второе сомнение высказано было такое. Соответствует ли поэтике древних времен приписывать крылья предмету, опять-таки с признаком не-лица? Безусловно, соответствует! В старославянских памятниках и у зари - крылья, и у огня, и у реки, и у ревности! Почему же "крылья беды" якобы не согласуются с древнерусской поэтикой? Напротив, общеизвестно, что в древние времена поэтика всех народов, а в том числе и русского, постоянно прибегала к так называемому олицетворению сил и явлений природы, а также и отвлеченных понятий, наделяя их свойствами и органами человека.

В книгах Ветхого завета земля многократно раскрывает свои "уста". Это, кстати сказать, даже весьма пригодится для понимания еще одного "темного места" в "Слове о полку Игореве".

Будет не лишним заметить, что ль в предложенном мною прочтении - восплескалъ ль бедиными - могло с полным правом быть прочтено и в виде ле и в виде ли. Справка из "Материалов..." и из "Словаря древнерусского языка": "ль, см. ли"; "ли == лъ". Тогда можно читать и: восплеска ли бедиными крылы, и это ничего не меняет в прочтении. Тогда это ли выступает в смысле усилительной частицы, столь свойственной древним русским памятникам: "Где ли бы обрести его"; и в самом "Слове": "Не тако ли, рече, река Стугна".

После того как закончен был вышеприведенный мною пересмотр девы с лебедиными крыльями - пересмотр, основанный на историческом, лингвистическом и палеографическом рассмотрении данного места, - судьба подарила мне весьма обрадовавшую меня поддержку: в "Скифах" Александра Блока я прочел:

Крылами

бьет беда,

и каждый час

обиды множит!..

Беда, бьющая крыльями! Но даже ведь и обиды названы Блоком, так что вряд ли можно сомневаться в родстве этой строфы со строфой "Слова", которую мы обсуждаем!

Не берусь выяснять: интуиция ли гениального поэта, высшее ли филологическое образование, или же его общение с великим историком-лингвистом Шахматовым помогли здесь Блоку; во всяком случае, нельзя смахивать со счетов и этот довод в пользу "крыльев беды"!

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС