1610

Князь Рожинский и пан Зборовский и те, кто остался с ними, не хотели петь эту песенку. Но все же мы взялись за королевское предприятие, хотя и с неохотой, принужденные к этому лишь непостоянством других. Но много было в нашем обозе и таких, которые хотели разыскать Дмитрия и поправить его дела. В этом разброде и оставили нас комиссары. Но разъединяться под боком у неприятеля было делом опасным, и мы, хоть и не имели согласия, но вынуждены были терпеть друг друга. Тогда те, кто не хотел быть вместе с нами, подбили донских казаков открыто выйти к Дмитрию в Калугу. Они тайно уверили казаков, когда-де Рожинский за вами бросится, мы ударим ему в тыл. Было это уже после Рождества, где-то в середине мясопуста, в 1610 году ¹²². Вышли казаки Заруцкого (впрочем, его самого они не смогли заставить встать на их сторону). Заруцкий же дал знать князю Рожинскому. Мы и сами уже все увидели, однако не думали о том, что они направляются к Дмитрию, а решили, что они скорее всего договорились со столичными москвитянами.

Как обычно, по тревоге ударили из пушки, стали выходить послушные Рожинскому хоругви, а выйдя, князья Рожинские двинулись с ними на казаков. Те же, рассчитывая на обещанную помощь, вступили в бой. Две тысячи казаков полегли на поле боя, другие уходили, куда могли, третьи вернулись в свой обоз к Заруцкому. Эти бунты донских казаков были первым нашем несчастьем.

Еще одни говорили, что надо уйти от столицы за Волгу: тогда с одной стороны король будет прижат неприятелем. Мы возражали, что снова окажем бесплатную услугу королю, и он нам за это ничего не будет должен: москвитяне, пока мы стоим на их земле, всегда будут вынуждены дробить свои силы в ущерб общей мощи.

Было предложение уйти в Польшу. Но и его отвергли, ибо тогда у нас и вовсе не будет повода требовать у короля чего бы то ни было: даже если мы разъедемся, король эту войну не прекратит, а мы без службы не проживем и, выстрадав здесь столько заслуг, будем вынуждены записываться на ту же службу, но за другую плату.

И тут противная сторона, не сумев наши доводы оспорить своими, перешла к бунту. Несколько десятков из тех, кто приехал верхом, выйдя из круга, обнажили оружие, достали рушницы и поскакали к нам. Затеял все это пан Тышкевич, недовольный главенством князя Рожинского. С кличем, словно идут на неприятеля, они напали на круг и дали залп из рушниц прямо в ту сторону, где стоял князь Рожинский. Круг бросился врассыпную. Князь Рожинский остался, но товарищи увели его в стан и защищали, отстреливаясь из нескольких рушниц.

Пока мы в главном обозе ссорились, пан Сапега, находясь при Дмитрии, послал большую часть своего войска за Волгу за припасами, а сам с горсткой людей остался в Дмитрове. Когда москвитяне со Скопиным и немцы пришли от монастыря Св. Троицы под Дмитров, пан Сапега, не ожидая встретить большое войско, вышел с горсткой людей, вступил в бои и проиграл его ¹²³: враги загнали его в саму крепость. Если бы три с половиной сотни донских казаков, стоявшие у крепости в отдельном городке, не прикрыли его огнем, то и крепость была бы захвачена.

Как раз в это время находившаяся в Дмитрове царица выказала свой мужественный дух. Когда наши вяло приступали к обороне вала, а немцы с москвитянами пошли на штурм, она выскочила из своего жилища и бросилась к валу: «Что вы делаете, злодеи, я — женщина, и то не испугалась!» Так, благодаря ее мужеству, они успешно защитили и крепость, и самих себя.

Когда пришло время собираться, охотников нашлось едва ли человек с двадцать, еще и не каждый брал с собой челядинца. Увидев, что нас мало, другие стали нас поносить и издеваться, говоря: «Вам с таким желанием придется с нами в обозе остаться». Товарищи же были достойными и шли по доброй воле, они сказали мне: «Будь, что будет! Пойдем, даже если умереть придется!» Я с ними согласился. Были среди них (кого помню) Порваницкий, Шкот из Белзской земли, Марек Модреньский, Крензеляваский, Телефус, два Щавинских и Миховский. В сумерках мы вышли из обоза. Лежал глубокий снег, поэтому идти мы могли только друг за другом, разместив пули и порох посередине.

А тем временем послал Господь Бог такой густой туман, что мы друг друга едва могли разглядеть. Так, в тумане, мы вошли в крепость, доставили порох и пули и заверили наших в помощи. А в неприятельском обозе наше прибытие с несколькими десятками человек произвело такой переполох, что все решили, будто в крепость вошло с тысячу людей. Когда мы подъезжали к их обозу, москвитяне не выходили, отвечая: «Мы знаем, что вы из больших таборов пришли».

На следующий день от Осипова ¹²⁴ к нам на выручку пришел Руцкий с несколькими сотнями, затем подошли и те люди, что ходили за Волгу. Оставив пана Сапегу в лучшем положении, я решил вернуться в наш обоз под столицу.

Царица, надумав перебраться в Калугу, уговорила четверых из двадцати моих товарищей ее сопровождать. Пан Сапега хотел этому воспрепятствовать, но она сказала: «Никогда тому не бывать, чтобы он для своей выгоды мной торговал, у меня есть три с половиной сотни донских казаков, и если понадобится, дам битву». И Сапега ей больше не препятствовал. Царица поехала с теми, кого уговорила из моей компании. В мужском уборе, взяв сани и коня, она добиралась когда на санях, когда верхом.

После нашего ухода пан Сапега, по возвращении к нему людей из-за Волги, задержался в Дмитрове ненадолго. Бросив Дмитров, он пошел к Волоку. Мы из-за своих разногласий также двинулись без всякого шума к Волоку, взяв с собой арматы, которые были многочисленны и ценны. Отстроенный, словно город, обоз мы подожгли ¹²⁵.

Мы остались в Осипове. Пан Зборовский с большей частью войска двинулся к Смоленску и дошел почти до Вязьмы, от нас наверное миль за тридцать. Москвитяне, увидев, что мы остались далеко позади своего войска, снарядили под Волок две тысячи людей во главе с Валуевым ¹²⁸. Когда он пришел, донские казаки не захотели удерживать [город], мы вынуждены были выйти из Осипова и пропустить их к себе. Однако оставить их с собой в крепости мы не решились и расположили казаков в острожке, который перед этим построил для себя Руцкий (для того, чтобы взять Осипов).

Потом наступила распутица, до поры обезопасившая нас в крепости. Мы надеялись, что спасение скоро придет к нам или из Смоленска, или из других наших отрядов.

Прошла зима, Валуев остался в Волоке, в двух милях от нас, а мы — в Осипове. Выезжать нам было уже небезопасно и языков добывать стало трудно. [66]

Этой весной из Швеции снова вышло иноземное войско во главе с Эдвардом Горном ¹²⁹ и Петром Делавилем ¹³⁰, у которого было девять сотен французов. А всего их было несколько тысяч. Встали они близ Погорелой крепостцы ¹³¹, не более чем в десяти милях от нас. Через неделю после Пасхи, или чуть позже ¹³², тайно пробравшись с тысячью французов и немцев и двумя тысячами москвитян Валуева, пришел к нам с петардами ¹³³ Делавиль. Увидев петарды, наша стража не очень насторожилась. Уже всходило солнце; спешившись, пошел сам Делавиль, приладил петарду к воротам предместья и выбил их. Иноземцы ворвались в предместье, одни обратились на деревянные зубцы и пошли к детинцу ¹³⁴. Детинец был каменным, а предместье — деревянным. Большая часть других иноземцев пошла к детинцу, потому что ворота там не были закрыты и наши через них спасались из предместья.

Немцы с французами захватили деревянные зубцы. Врагов и конных, и пеших на площади детинца было полным-полно. Они убивали всех, кто попадался под руку. Мы, разместившиеся в детинце, вскинулись на звуки тревоги и побежали с рушницами на зубцы, думая, что опасность еще за Тверью.

Я прибежал к тому месту, где зубцы предместья сходятся с детинцевыми, и столкнулся с нашими, которые оттуда уже убегали. Я крикнул им: «Стойте, если честь дорога!» А они отвечали: «Поздно, — немцы в крепости!» Пришлось и мне вместе с ними уходить в крепость.

Некоторые из наших, отчаявшись защититься, спасались из крепости, прыгая со стен. Полторы сотни спасшихся таким образом ушли на прилегающие к крепости болота. После, избавившись от неприятеля, мы добились их возвращения. Приходили они со стыдом, больше надеясь застать в крепости немцев, чем нас.

Прискакал Руцкий и сказал: «Если вам дорога честь, пойдем на врагов, — не для того, чтобы одолеть их, ибо на это нет никакой надежды, но станем биться так, словно решили умереть!» Ко всей толпе, что была на площади, поскакало нас трое (был еще я с Русецким). Выстрелив из рушниц, напали мы с ручным оружием, вызвав замешательство в их рядах. Когда враги нас окружили, один из них ударил меня пистолетом в губы и выстрелил. Слава Богу, он только опалил меня порохом, шровом разбил в кровь лицо и губы, шровом же изувечил и палец. Коня подо мной тоже подстрелили, на моих плечах было несколько порезов, но кафтан меня защитил. Ни одному из нас не пришлось взяться за оружие, и ни одной застежки на нас не уцелело.

А пока немцы были заняты нами тремя, Господь Бог подсказал нашим решение: несколько десятков их поскакали на врагов, и оттеснив мощным ударом, погнали их в шею и выбили из крепостного детинца. Сброшенный с коня, я остался на площади, а мой раненый конь выбежал за ними следом. На площади полегло тогда человек восемьдесят из неприятельского войска, а двадцать мы взяли в плен.

Я видел, что долго удерживать башню мы не сможем, поэтому сказал Руцкому, чтобы он отдал приказ поджечь предместья, ибо укрепившийся там неприятель будет нам плохим соседом, — надо выкурить его огнем. Руцкий долго не мог на это решиться, и я, не дожидаясь его приказа, велел зажечь отнятую у немцев башню, превратив ее в яркую огненную свечу.

Когда башня загорелась, мы перебросили огонь с зубцов на другие строения, находившиеся поблизости. Неприятель, видя, что мы поджигаем, вытащил то, что находилось внутри, запалил оставшееся и вышел наружу. Всего враги потеряли до трех сотен, наших же погибло человек двадцать. Из моей хоругви были убиты: Анджей Войшик, Кшиштоф Руцкий, Ежи Залусковский, Пашницкий, Якоб Щавинский, Анджей Косовский и Гочановский. В остальных хоругвях и товарищей, и пахоликов пало также немного, больше было раненых. В числе других подстрелили и Эразма Дембинского.

Во время пожара в предместье занялись и наши зубцы. Мы не знали, на что решиться: или защищаться от огня, или устроить вылазку против неприятеля, что тоже было небезопасно. В этом невыгодном положении находились мы целых восемь часов.

Из городка, о котором я упоминал выше, спасаясь, прибежали к нам и донские казаки. Но мы не пустили их в крепость, и они вели перестрелку с москвитянами и немцами под прикрытием нашего огня.

Когда иноземцы, как я упоминал, написали к нам об обмене пленными, написали и мы к ним, что на обмен согласны. Одновременно мы уговаривали их не выступать против нас на стороне москвитян, а перейти на службу к Е. В. Королю, который начал эту войну за правое дело и с большим войском. Мы заверяли их, что в войске Е[го] В[еличества] Короля находится немало иноземцев, получающих хорошую плату. Москвитяне же имеют обыкновение, набирая к себе на службу иноземцев, по окончании войны задерживать их в своей земле. Мы привели им в пример случаи задержания людей из их народа, а также и наших, три тысячи которых москвитяне набрали, а потом, после завершения войны с королем Стефаном, не выпустили.

С этим письмом вознамерился ехать находившийся при нас монах-францисканец, немец родом. Мы его отпустили, надеясь, что он их, особенно французов, уговорит с помощью доводов веры. Наше послание оказало такое действие, что они прислали к нам трех своих товарищей, а с ними и двух наших пленников, без всякой замены, написав такое письмо:

Мы получили возможность устно переговорить с посланниками обо всем, что написали им в письме: правильнее было бы им перейти к нам и сообща сражаться против москвитян, особенно французам, которые и верой и обычаями нам подобны, и в чужой земле, когда случится, живут в дружбе с нами. От французов в этом посольстве был Якоб Берингер (ему достался мой конь, который тогда убежал; коня я потом у него выкупил).

Они приводили нам свои доводы: «Мол, мы — люди, которые ищут славы, и наша слава состоит не в том, чтобы на стороне москвитян, народа столь грубого, воевать с вашим народом, равного в славе которому нет под солнцем. Но если бы с этим народом мы ваш завоевали, — это была бы слава». Разговоров pro et contra было немало, и, как показали дальнейшие события, они были не напрасны. Иноземцы приехали к нам пополудни, а выехали до полудня следующего дня. Сообща мы постановили прислать для дальнейших переговоров по двадцать человек с каждой стороны. Но осуществить этот замысел нам помешал бунт казацких рот: казаки не хотели допускать переговоров, а предлагали, когда надежды на помощь уже не будет, бросить крепость и уйти.

Сразу после переполоха мы послали к своему войску сорок человек за подмогой. Все они по дороге были рассеяны, несколько человек едва добрались до наших, но помощи не получили: некоторые в войске ответили, что мы хотим перехватить у них и славу, и заслуги. Так из-за их зависти мы и вовсе спасения не получили. В столь опасном положении пребывали мы в крепости вплоть до Рождества ¹³⁶. Уже и голод нас терзал, ибо все припасы сгорели в предместье, а тех, что остались в детинце, хватило не надолго.

Мы могли идти только либо между Волоком и острожком, либо между острожком и немцами. Не успели мы выйти из крепости, как двое наших (один из которых — Забжицкий) нас предали: сбежали в Волок и дали знать Валуеву о нашем выходе. Уходили мы перед самым заходом солнца.

Был при нас Филарет Никитич ¹³⁸, московский патриарх, отец нынешнего царя и несколько знатных бояр, которые перемещались с нами. Было у нас и более десятка немецких пленников. Всех этих людей мы растеряли во время сражения ¹³⁹.

Получив вести от наших изменников, Валуев выслал людей вперед и на нашем пути, при гати, проходившей через болота, поставил засаду из нескольких сотен пехоты. Ночью мы миновали городок и уже успокоились, решив, что спаслись, как вдруг с тыла нашу замыкающую стражу с кличем атаковали москвитяне. Мы остановились, вступили в сражение и неприятель отошел. Но едва мы двинулись, враги стали нападать вновь и вновь, пытаясь задержать нас до рассвета. Днем нам пришлось отступить за речку Ламу, тем временем спустился туман: многие промахнулись мимо брода и оказались в воде. У реки мы хотели было преградить неприятелю переправу, но когда надо спасаться — уже не до забав. Мы отошли от реки и, пройдя дальше, оказались совсем рядом с гатью. Услышав клич москвитян, сидевших в засаде впереди нас, мы поскакали, чтобы пробиться сквозь них: напали на гать и на стрельцов, находившихся рядом с ней. Ушел тот, кто не испугавшись стрельбы, пошел на гать и кого миновала пуля; а кто уклонился от стрельбы в сторону, увяз в болоте.

В таком виде пришли мы к своим. Жаловали нас, но по-нашему не вышло. Мы потребовали суда над бунтовщиками, которые были причиной нашего отступления. Двое из них, наипервейшие, были обезглавлены.

Вытеснив нас из Осипова, немецкое войско двинулось к столице, а Валуев с восемью тысячами московской конницы, которым Шуйский доверял больше других, пошел за нашим войском следом и везде, где останавливался, окапывался и огораживался. Наши уходили к Смоленску, и уже под конец Валуев встал в двух милях от них — под Царевым Займищем ¹⁴⁰. Как обычно, он окопался и поставил острог.

Наши войска, отступавшие от столицы, и те, что разошлись в разные стороны (что и привело нас к Осиповскому разгрому), — все названые отряды москвитяне преследовали, двигаясь к Смоленску. А там наши, простояв всю зиму, ничего не добились. С самого начала, прибыв под Смоленск, они попытались выбить хотя бы одни ворота петардой. Дело, казалось, пошло успешно: кавалер Новодворский ¹⁴¹ со своими людьми ворвался в ворота, но, не получив подкреплений, был вытеснен и отступил. Москвитяне же стали петард остерегаться.

Наши устраивали подкопы, но и это не помогло, напротив, один москвитянин, проведав об этом, подрылся под наши подкопы и пороховым зарядом вывернул землю, засыпав Шемберка, — мастера наших подкопов. Он как раз находился в одном из них и лишь по великому счастью выбрался наверх.

Загнав неприятеля в острожек, наше войско переправилось, и пан гетман расположил свои отряды позади острожка, а находившихся при нем казаков поставил у гати, по которой мы прошли. Затем гетман стал думать, как острожек взять. У нас было несколько сотен польской пехоты, гетман взял и казаков: поставив в нескольких местах вокруг острога острожки поменьше, он разместил в них пехоту и казаков. В некоторых отрядах были пушки, и из них они обстреливали неприятеля, а тот из небольших пушек обстреливал наших. Временами москвитяне нападали на наши острожки, совершая вылазки, но наши обозы стояли рядом и подкрепления были всегда наготове, поэтому предпринять что-либо против нас было трудно.

С неделю держали мы их в осаде, так что они и высунуться не могли: никому из них было не выбраться, и вести к ним ниоткуда не приходили. Вдруг, пока мы стояли без дела, передались нам два немца из иноземного войска (это был результат наших осиповских переговоров). Они приехали в обоз и сообщили, что на подмогу войску в острожке идут московские и иноземные силы. Поведали, что сегодня это войско двинулось от Можайска и сегодня же будет ночевать под Клушиным, а Клушин был от нас в пяти милях.

Что бы мы ни говорили, иного выхода не было: оставив часть войска в обозах и осадных острожках, свои силы мы были вынуждены разделить. В сумерках, крадучись, чтобы не заметили осажденные, мы вышли из обоза. К тому же нас заслонили кусты, за которыми мы располагались. Было это 4 июля 1610 года, в ночь с субботы на воскресенье. Сколько нас вышло, не ведаю, может быть тысячи четыре. Мы рассчитывали идти всю ночь, полагая, что войско неприятеля застанем под Клушиным. А они той ночью, миновав Клушин, продвинулись на милю к нам.

Три мили пришлось нам идти лесом, а потом, когда вышли в поле, первым хоругвям надо было подождать, пока все войско не выйдет из Царева. И тут произошла первая ошибка: мы его ждать не стали. Пока мы, оторвавшись, ушли вперед, стало светать. Думая только о Клушине, мы здорово разминулись с неприятельским войском. Случилось так, что у наших немцев заиграли сбор. Услышав звуки трубы, мы стали возвращаться, ибо зашли в какие-то труднопроходимые места. Находясь рядом с неприятельским войском, мы готовились к сражению, а ударить на них, не готовых к бою не могли, ибо из-за той самой ошибки (когда, выйдя из леса, не дождались своих) были вынуждены стоять над неприятелем и ожидать [свое] войско.

Выстраивались мы в широком поле, а наступать то и дело приходилось в поле более узком, к тому же на пути попалась деревушка. Хоть мы и не желали этого, но из-за деревни, а также из-за тесного поля наш строй нарушился. Одна часть наших встретилась с немецкими передними рядами, причем к ним пришлось продираться через плетни, и не везде в плетнях можно было найти проход, через который прошла бы шеренга в десять лошадей. Это место помогло немцам задержать нас, их конница три раза возобновляла стрельбу, пока другая часть [нашего] отряда внезапно не ударила их сбоку. Мы оттеснили немцев и сбоку, и спереди, а немалую часть их войска во главе с самим Понтусом завернули и погнали между московскими и немецкими обозами. Понимая, что проиграл, Понтус с несколькими сотнями человек бежал от нас несколько миль.

Стали вступать в сражение и остальные отряды с обозами и пехотой. Другая часть наших из упомянутого разделившегося отряда встретилась с москвитянами и погнала их так, что немалая часть неприятеля побежала, подобно Понтусу, но наши преследовали их недолго. Тут со своим обозом вступила в сражение еще одна часть москвитян во главе с гетманом Дмитрием Шуйским.

Здесь среди других достойны добрых слов ротмистры Адам Мархоцкий, пан Енджей Фирлей и Кшиштоф Васичинский. Когда вся иноземная пехота выстроилась за частоколом при своем обозе, пан Фирлей со своей свежей хоругвью (другие уже поломали копья) храбро ударил на нее и разметал. Мы с Васичинским помогали ему, имея только ручное оружие, ибо, переломав копья, могли вступить в схватку, имея в руках только сабли.

Копья уцелели только в хоругви Вильковского (к тому времени уже убитого), поручиком которой был Юзеф Цеклиньский. Эта хоругвь удержала для нас поле боя в то время, когда все другие смешались, а иные погнались за неприятелем; и с ней вступать в схватку нам было легче. Эта хоругвь выдержала-таки удар, даже московские пушки не могли сдвинуть ее с места. Но пушки [76] погубили коней и челядь, пали несколько важных персон (среди них — Янчинский).

В том сражении трудно пришлось нам только с немцами, и если бы Понтус не сбежал, встреча с ними была бы опасна. Тогда погибло немало наших ротмистров и товарищей, пал среди них и храбрый муж Станислав Бонк Ланц-коронский, а из товарищей — Анджей Борковский из хоругви гетмана. Полегло на поле и около двух сотен немцев. Затем приготовились к схватке и мы, и москвитяне, и немцы. Мы только смотрели, — все поле между нами и неприятелем было пусто. Москвитяне тем временем начали с нашими гарцы, на которые с их стороны приехали два немца. Немного погарцевав, они подняли шляпы и поскакали к нашим. Потом приехало еще шестеро немцев, и они поступили так же. Раз от разу немцев переходило к нам все больше. Некоторые из наших уже ничего не предпринимали, а только подъезжали к немецким полкам и зазывали: «Сюда! К нам! Уже больше сотни ваших перебежало!» В конце концов немцы дали знать, что хотят вести переговоры: дайте, мол, залог. Мы дали им племянника гетмана пана Адама Жолкевского ¹⁴⁴ и пана Петра Борковского: оба знали различные языки (такие нам тоже были нужны, ибо войско неприятеля состояло из разных народов). Прислали замену и немцы. Когда мы обменялись людьми и переговоры шли уже основательно, вернулся из своего бегства Понтус. Он захотел воспрепятствовать переговорам, но сделать этого никоим образом не смог.

Москвитяне, поняв, что немцы ведут переговоры, стали готовиться в дорогу и собирать палатки. Мы поняли, что они решили бежать. О том, что москвитяне бегут, дали нам знать и из немецкого войска. Мы двинули наши хоругви: одни пошли на обоз, бить тех, кто там остался, другие ринулись в погоню за убегающими. Гетман вел переговоры с немцами, — против всей мощи неприятеля мы могли его охранять всего несколькими хоругвями.

Быстро возвратившись из погони, наши снова построились, а там и переговоры завершились. Иноземное войско должно было идти в наш обоз вместе с нами, кроме Понтуса, который, устно переговорив с паном гетманом, отпросился для какой-то своей надобности к крепости [77] Погорелой ¹⁴⁵ и уехал туда с несколькими сотнями своих людей, обещая гетману скоро вернуться.

В тот же день, в воскресенье, мы все вместе двинулись к обозу. Подошли к нему на следующий день, в понедельник. Осажденные москвитяне ни о чем не ведали, о нашем походе против их подкреплений тоже. И слава Богу: если бы узнали, наши, которых там оставалось немного, были бы без труда разбиты.

После похода мы рассказали осажденным, что их подкрепления разбиты, а иноземное войско, шедшее к ним, теперь находится с нами. Показали мы и другие свидетельства победы, показали и пленных, а среди них — важного боярина Бутурлина ¹⁴⁶. Но москвитяне упорствовали, не веря нам, и сдались только через неделю и то с условием: никому иному, кроме королевича Владислава, крест не целовать.

К войску под Смоленск мы сразу отправили послов: пана Зборовского, пана Струся и некоторых других. Был послан к королю и я, чтобы отдать ему знаки победы в Клушинской битве и сообщить, что стоявшие в остроге восемь тысяч московского войска целовали крест на имя Е[го] В[еличества] Королевича, желая его в государи ¹⁴⁷.

В ожидании ответа пришлось нам немалое время задержаться под Смоленском, ибо Его Величество Король и сам, если бы мог взять Смоленск, рад был бы поспешить к столице. Для взятия крепости все уже было готово: поставили коши, закатили пушки, пехота заняла шанцы, — только из пушек еще не начинали обстреливать. Впрочем, москвитянам весьма помогло то, что они не знали, откуда начнется приступ. Уж очень долго стояла наша батарея напрасно. Москвитяне тем временем насыпали за стеной очень широкий вал такой же высоты, что и стена, протянув его в длину на столько, на сколько им было нужно. Между стеной и валом они вырыли глубокий ров, а по бокам, где вал заканчивался, поставили оснащенные ружьями штакеты.

Мы, послы, были при хоругви пана Станислава Любомирского ¹⁴⁹, в то время сондецкого старосты, был с нами и он сам. Вел же всю конницу литовский маршалок Дорогостайский. Штурм оказался неудачным; наших побили и перестреляли столько потому, что вал защищал москвитян лучше, чем три стены. Не позволял подступиться к валу и ров.

Мы наготовили перед стенами множество мин, начиненных порохом. Когда подожгли мины, а пушки и рушницы начали производить страшный грохот, казалось, настал Судный день. Наши во время этого штурма отправили со стороны Днепра с петардой пана кавалера Новодворской), придав ему немного людей. Ему приказали ничего не предпринимать до [сигнала] и начать штурм с той стороны после перелома в сражении. Из-за этой проволочки, ибо он прождал до рассвета, москвитяне спохватились и ворота, к которым Новодворский должен был приладить петарду, засыпали землей, отогнав стрельбой и его самого. Запорожские казаки со стороны своего обоза ходили с лестницами, но и это не помогло. После неудач штурм прекратили и, чтобы разрушить вал пороховыми зарядами, стали делать подкопы. Результатов мы уже не дождались, и после нашего отъезда ¹⁵⁰ ничего этим способом не было сделано: подкоп провели не под сам вал, а в его край; пороховые заряды подожгли, но сам вал лишь слегка задели, сделав его еще более неприступным.

Когда под Смоленском происходили описанные события, пан Сапега и с нашими, и с теми, кто подвизался при Дмитрии, не бездействовал. Опережая нас, он двинулся к [79] столице и по дороге встретил крымских и ногайских татар, которые шли на помощь Шуйскому. Сапега провел довольно крупную битву, после чего татары, пожав плоды московской службы, повернули в свою землю.

Тот же Сапега, продолжая двигаться с Дмитрием, подошел к Боровску ¹⁵¹, городу неподалеку от столицы, где стояли десять тысяч людей Шуйского. Подступив к Боровску, сапежинцы захватили город штурмом, людей посекли и тоже пришли под столицу (с другой стороны — от Коломны) ¹⁵⁰. Жители столицы пребывали в страхе после клушинского разгрома и поражения под Боровском.

В столице москвитяне, видя себе отовсюду утеснение, пошли с первейшими боярами к Шуйскому и сказали: «Видишь, к чему мы с тобой пришли, уже нет возможности быть тебе царем. Положи посох!» (Это у них такая палка, как бы знак верховной власти, и на нем царь держит руку для целования). Сместив с государства Шуйского, москвитяне собрали у себя совет как бы для избрания другого государя.

На совете и при избрании государя они разделились на четыре партии. Одна партия (и была она сильной) хотела в государи королевича Владислава, другая — Дмитрия, третья — Михаила Федоровича ¹⁵³, а четвертая — Василия Голицына ¹⁵⁴. Если бы жив был Михаил Скопин-Шуйский, о котором я упоминал выше, то он имел бы тогда хороший шанс: его в государи согласились бы выбрать все. Но дядья, вовремя почуяв [опасность], его отравили. Так и умер он при великой скорби всех москвитян. Когда проходили выборы, партия королевича спешно послала к гетману, умоляя его как можно скорее дать подмогу против Вора (так они называли Дмитрия), — мол, мы королевичу Владиславу и столицу, и все государство отдадим.

Тогда гетман послал им московское войско, которое сдалось на имя королевича в остроге, и оно сослужило им [80] хорошую службу против сапежинцев. Сам гетман поспешил следом. К нему на помощь с несколькими сотнями человек своего полка пришел пан Гонсевский (после взятия Белой, куда его посылали из-под Смоленска). Вскоре пан гетман встал с войском под столицей. Итак, наши расположились у столицы со стороны Можайска, а со стороны Коломны стоял с Дмитрием пан Сапега.

Когда войско Дмитрия не захотело ни уступить, ни присоединиться к нашему, пану гетману пришлось двинуть против него свое войско. Москвитяне отворили ворота и пропустили нас через весь город. Самих москвитян вышло с нами до тридцати тысяч человек, они требовали от пана гетмана, чтобы сам он непременно только встал [на поле], а их самих пустил бы на Дмитриеве войско.

Пан Сапега приступил к переговорам, а Дмитрий, увидев снова такое дело, сбежал от него в Калугу ¹⁵⁵. Сапега же встал при войске Е. В. Короля, с ним остался и Заруцкий, и немало бояр, подвизавшихся при Дмитрии, остался и татарин Касимовский царь ¹⁵⁶.

После этого вся Москва признала королевича и присягнула ему на верность. А пан гетман с полковниками и ротмистрами поклялся, что вскоре сам, без обмана, привезет королевича. Чтобы Владислав мог править в безопасности, москвитяне выдали Шуйских, но с условием — не вывозить их из Московского государства: они лишь могли находиться в какой-нибудь крепости под нашей охраной.

С просьбой прислать королевича к Е[го] Величеству Королю под Смоленск от всего народа снарядили послов: Филарета Никитича, в то время Ростовского митрополита, и Василия Голицына. Но этих послов затем отправили в Польшу как пленников ¹⁵⁷. Бояре, оставшиеся в Москве, опасались измены простонародья, которое хотело встать на сторону Дмитрия, и уговаривали гетмана ввести войско в столицу. [81]

Гетман, сперва согласившись на это, стал противиться. Уже были расписаны и назначены постои на роты и полки в Крым-городе [Кремле], Китай-городе и в Белых стенах ¹⁵⁸, а гетман, собрав нас на круг, сказал:

«По правде сказать, я и сам был за то, чтобы поставить войско в столице, но сейчас, все осмотрев, мне есть о чем поразмыслить. Причины, по которым я считаю ненужным ставить там войско, сейчас в столь многолюдном собрании, называть не годится. Направьте ко мне в палатку по два человека от полка, и я им все открою».

Когда мы собрались в палатку гетмана, он поведал нам эти причины: Москва — город большой и многолюдный, почти все суды московских государств находятся в крепости, и все провинции имеют Разряды (по-нашему канцелярии). «Мне, — сказал он, — постой назначен в крепости, вам же — одним в Китай-городе, другим — в Белых стенах. Бывает так, что в крепости собирается для судов и по пятнадцать, и по двадцать тысяч человек. Улучив момент, они в крепости нападут на меня, мое войско сметут, а там и вы не удержитесь. К тому же у меня нет пехоты, все вы — люди, непривычные к пешему бою, а у них — зубцы и башни, у них — крепкие ворота».

Гетман привел в качестве примера гибель Дмитрия и состоявших при нем в столице наших людей. «Мне думается, — сказал он, — будет лучше, если я поставлю войско в слободах вокруг столицы: город будет как бы в осаде, и жители, глядя на это, поймут, что поднять бунт будет нелегко».

От нашего полка депутатами были я и поручик роты Млоцкого Витковский. Я упоминал, что те, кто пришел недавно с Е[го] Величеством Королем и с гетманом, видели в этом деле мало пользы. Они приняли предложение гетмана, имея в виду те неприятности, которые могли иметь место (а потом и действительно были) в столице. Только мы с Витковским надоедали гетману, споря с ним. Да уж и Витковский не очень, более всего я.

Гетман слушал меня терпеливо. Тогда я стал спорить с его предложением поставить войско по слободам:

«Если В[аша] Милость, мой милостивый господин поставит войско в слободах, думается мне, что этим В[аша] М[илость] подвергнет войско большей опасности, чем разместив его в городе. Совсем недавно установилась у нас с москвитянами приязнь, а мы уже так беспечны, что большая часть наших из обоза всегда бывает в Москве, и ездят они так неосторожно, как и в Краков бы не ездили. Наших бывает в столице временами великое множество, и собираются они не в одном месте, а ходят свободно, кому где нравится. Было бы то же самое, и даже больше, если бы мы встали по слободам, — наших всегда было бы больше в городе, чем при хоругвях.

Москвитяне, улучив момент, предусмотрительно закроют город, переловят тех, что внутри, а оставшихся отбросят от стен. Намного "лучше" и "безопасней" В[аша] Милость сделали бы в том случае, если бы отвели войско как можно дальше от столицы».

Тут он меня одернул: «Я не вижу выхода в том, что предлагает В[аша] Милость, пусть тогда В[аша] Милость будет гетманом, а я В[ашей] Милости сдам командование».

Я сказал: «Булавы В[ашей] Милости, моего милостивого господина я не желаю и своими уговорами больше надоедать не буду. Но заверяю Вас, что если В[аша] Милость не поставит войско в столице, не пройдет и трех недель, как москвитяне изменят. А от своего полка заверяю Вас также в том, что еще три года мы не будем стоять, добывая Москву».

На том мы тогда и разошлись. А потом приехал в столицу пан Гонсевский, в то время литовский референдарий, с ним прибыл также пан Петр Борковский. Они оба ездили на переговоры с боярами, ибо были опытны в этом деле. В частных беседах они подговаривали пана гетмана, чтобы он, не раздумывая, ставил войска в столице, ведь и сами бояре ничего другого не советовали.

Когда Касимовский царь приехал в Калугу, Дмитрий заподозрил его в измене и приказал убить. Смерть Касимовского царя была причиной смерти и самого Дмитрия, о чем я расскажу ниже. Имея при себе Заруцкого, Дмитрий снова укрепил свое положение. Бояре в столице очень его опасались и поэтому, не доверяя простонародью, просили, чтобы наше войско встало в Москве.

В день Св. Михаила пан гетман ввел нас в столицу ¹⁵⁹, сам он пробыл с нами три недели ¹⁶⁰. Ему показалось мало ввести всех нас и, прибавив полк Струся ¹⁶¹, гетман поставил его в Можайске, что сразу же ограничило нас в деньгах, и мы должны были жить на гроши. Только потом бояре назначили и раздали нам приставства, с которых после добавили припасы.

Тем временем гетман почувствовал, что под Смоленском отношение к присылке королевича изменилось. Боярам эта проволочка была досадна. Перед этим до них дошел слух, что Шуйские и послы отправлены в Польшу. Гетман выхлопотал у нас разрешение съездить под Смоленск, говоря, что мол, если я сам не отправлюсь, королевич к вам не приедет. Лишь под этим предлогом мы разрешили ему уехать, а иначе бы не отпустили. Гетман оставил вместо себя Гонсевского, который строго взыскивал и за нарушение порядка, и за пренебрежение осторожностью.

Гетман не смог добиться у короля исполнения того, что тот ему обещал, и, недовольный, уехал в Польшу, к нам он уже не вернулся. Пан Гонсевский сколько мог обманывал москвитян то такими извинениями, то этакими. Все шло более или менее спокойно до Рождества, но уже тогда показывались искры, обернувшиеся вскоре немалым пламенем.

122. Мясопустная неделя — 9-я неделя до Пасхи. Пасха в 1610 отмечалась 1 (11) апреля. Вероятно, бунт казачьих отрядов произошел в конце января — начале февраля: 11 (21) февраля об этом стало известно польскому войску под Смоленском. (РИБ. Т. 1, стб. 543).

123. Сражение под Дмитровом произошло 11 (21) февраля 1610 [Акты исторические, собранные и изданные Археографической комиссией (далее — АИ). Т. 2. СПб. , 1841. С. 338].

124. Иосифо-Волоколамский (Волоцкий Успенский Иосифов) монастырь, к северо-востоку от Волока Ланского, основан в 1479 Иосифом Волоцким. Один из крупнейших монастырей Русского государства (Иосифо-Волоколамский монастырь. М. , 1973).

125. Тушинское войско прибыло в Волок Ламский 8 (18) марта. (РИБ. Т. 1, стб. 184, 187).

126. Для тех, кто остался в Волоке Ламском, А. Зборовский 1 (11) апреля привез условия короля: на службу в коронную армию могли перейти 2 — 3 тысячи человек, а в будущем выплатить на всех 100 тыс. злотых. Одновременно пришли гонцы от Лжедмитрия II, который обещал выдать по 30 злотых на человека. После этого в Калугу выступили 6 польских рот и большая часть донских казаков. Переговоры с Лжедмитрием II завершились 16 (26) мая: 7 тыс. войска Я. П. Сапеги и 2400 «тушинских» поляков остались в Калуге. К армии Сигизмунда III примкнули 2/3 тушинского войска: полки Р. Рожинского, А. Зборовского, А. Млоцкого общей численностью около 5,5 тыс. человек, почти все запорожские казаки и несколько тысяч донцов во главе с И. М. Заруцким. В лагере коронной армии под Смоленском считали, что верными королю остались 6 гусарских хоругвей полка А. Зборовского, роты А. Рожинского, Вильковского, Бобовского, Рудницкого, полк А. Млоцкого (РИБ. Т. 1, стб. 166-178, 187-191, 198, 465-467, 587).

127. Р. Рожинский умер 25 марта (4 апреля) 1610 (РИБ. Т. 1. С. 187).

128. Григорий Леонтьевич Валуев (в тексте ошибочно называется Волневым, Волковым). Воевода в войске царя Василия Шуйского. Участвовал в подавлении движения И. И. Болотникова. Во время Болховской битвы командовал артиллерией («нарядом»). В июле 1610, осажденный войсками С. Жолкевского под Царевым Займищем, подписал договор о признании государем королевича Владислава. В 1624 воевода в Астрахани (Белокуров С. А. , Разрядные записи. С. 13; Шепелев И. С. Освободительная и классовая борьба. С. 69).

129. Горн Эверт (Эдуард) (1581 — 1615), шведский военачальник. Участвовал в походах короля Густава Адольфа в Россию. Был смертельно ранен во время осады Пскова.

130. Делавиль Петр, француз на службе в шведской армии, командир иноземного отряда в войске царя Василия Шуйского.

131. Погорелое Городище — город в 25 верстах от Зубцова, при впадении р. Горянки в р. Держу. На месте Погорелого Городища по преданию стоял город Держеславль, упоминаемый в XVI в.

132. Делавиль подошел к Иосифо-Волоколамскому монастырю после 7 (17) апреля.

133. Петарда — род разрывного снаряда, наподобие мины.

134. Детинец — кремль, наиболее укрепленная внутренняя часть города, последнее убежище.

135. Пахолик — слуга-оруженосец. В свите польского дворянина могло быть до трех пахоликов.

136. Дата указана ошибочно.

137. Вознесение — переходящий церковный праздник, празднуется на 40-й день после Пасхи [в 1610 — 11 (21) мая].

138. Филарет (в миру Федор Никитич Романов) (1554/55 — 1633), с 1619 патриарх Московский и всея Руси. Отец первого царя из династии Романовых Михаила Федоровича. В конце 1600 — начале 1601 по приказу царя Бориса Годунова сослан в Антониев Сийский монастырь, где был пострижен в монахи под именем Филарета. Возвращен из ссылки Лжедмитрием I в 1605 и возведен в сан ростовского митрополита. 11 (21) октября 1608 был захвачен тушинскими отрядами при взятии Ростова и отправлен в Тушинский лагерь. В мае 1610 во время штурма Иосифо-Волоколамского монастыря был отбит войском В. Шуйского и вернулся в Москву. В июле того же года принял участие в свержении Василия Шуйского. Участвовал в заключении 17 (27) августа 1610 договора с польским гетманом С. Жолкевским о признании русским царем королевича Владислава. В сентябре того же года возглавил «великое посольство» к польскому королю под Смоленск, которое должно было закрепить условия договора. В ходе переговоров Филарет отказался принять условия короля, в результате чего в апреле 1611 был отправлен под стражей в Польшу. Вернулся в Москву в июле 1619 (по условиям Деулинского перемирия 1618) и был поставлен патриархом. Пользовался огромным влиянием на сына-царя, фактически руководил русским государством.

139. Ср. : «Дневник» Й. Будилы: «Того же года [11] 21 мая. Взяли Осипов присланные Шуйским немцы, над которыми капитаном был мусир Деланика [Делавиль]. Взяли они его таким образом: Руцкий не мог их сдержать; они сначала овладели деревянной крепостью и уже ворвались было в каменную. Наши насилу сбили их со стен, а так как не могли выбить их из деревянной крепости, то принуждены были зажечь ее, несмотря на то, что там было все их продовольствие. Таким образом они выбили из нее немцев, которые [пострадали от пожара], в особенности, когда не могли попасть назад в калитку, через которую ворвались было в [каменную] крепость с петардой. Когда немцам не удалось взять крепости этим способом, а на штурм трудно им было решиться, то они осадили ее острожками и не допускали получить ни продовольствия, ни известия. [Наше войско], не получая никакого известия о вспомогательном войске, так как наши войска ушли далеко, принуждено было уходить к Зборовскому, который стоял лагерем под Царевым Займищем в [деревне] Шуйске. Немцы и русские, получив известие, что он уходит, преградили ему дорогу у болотистой реки и дозволили войти в нее, то со всех сторон ударили на него. Немало людей у него пало, а остальных немцы взяли в плен, насилу сам Зборовский ушел, и то пешком. В то время взяты в Москву ростовский митрополит Филарет, находившийся при наших в Осипове, и много знатных бояр; из ротмистров взяли Александра Рожинского, пана Тупальского и немало других, которые, кроме Рожинского, который умер, были выпущены из плена уже после, когда Москва целовала крест королевичу Владиславу» (РИБ. Т. 1, стб. 190).

140. Царево Займище — город недалеко от Вязьмы, на р. Сеже и р. Любигости. В XVII в. пограничная крепость.

141. Новодворский Бартоломей (ум. 1624), кавалер Мальтийского ордена. Отличился в походах Стефана Батория, затем руководил вспомогательными войсками в армии Сигизмунда III.

142. Владислав IV Ягеллон (1595—1648), сын польского короля Сигизмунда III, с 1632 король Речи Посполитой. 4 февраля 1610 бояре Тушинского лагеря заключили договор с Сигизмундом III о возведении Владислава на русский престол. После свержения царя Василия Шуйского (17 июля 1610) боярское правительство (т. н. Семибоярщина) подписало договор [17 (27) августа того же года] о признании Владислава царем и в сентябре отправило посольство к Сигизмунду III под Смоленск. Однако воцарение Владислава не состоялось первоначально из-за сопротивления Сигизмунда III, не подписавшего августовский договор, а затем — из-за успехов освободительного движения. В 1617 — 1618 Владислав пытался добиться русского престола при помощи военной силы, предприняв неудачный поход на Москву. В 1632 возглавлял оборону Смоленска от русских войск, пытавшихся его вернуть. По условиям Поляновского мира 1634 окончательно отказался от притязаний на русский трон.

143. Клушинская битва — 24 июня (4 июля) 1610. В «Дневнике» Й. Будилы численность войска Д. И. Шуйского показана в 16000 русских и 7000 немцев (РИБ. Т. 1, стб. 195).

144. Жолкевский Адам (ум. 1615), племянник гетмана С. Жолкевского. С 1610 великий коронный обозный. Участвовал в осаде Смоленска (1609), в Клушинской битве.

145. Погорелое Городище (в тексте ошибочно Подгорецкая крепость).

146. Бутурлин Василий Иванович (ум. после 1651), воевода. В 1608—1609 сражался против отрядов Р. Рожинского и А. Лисовского. В июле 1609 воевода во Владимире. Участвовал в Клушинской битве, попал в плен. Освободился, вероятно, после свержения Василия Шуйского и избрания на русский трон королевича Владислава. Находясь в Москве, тайно ссылался с рязанским воеводой П. П. Ляпуновым, затем бежал в его войско. Вел переговоры со стоявшим у Новогорода шведским генералом Я. П. Делагарди о помощи против поляков. В 1611 присоединился к ополчению кн. Д. М. Пожарского. В 1613 был направлен с войском к Новгороду, попал в плен к шведам при взятии Гдова (1614). Поступил на службу в шведское войско, с 1649 подполковник.

147. 8 (18) июля 1610 «послы от гетмана и от рыцарства справляли перед королем посольство, которое состояло из следующих пунктов: 1) заявив королю об усерднейшей службе и верноподданничестве своего вождя гетмана и всего рыцарства, они говорили, что гетман показал великое благоразумие и доблесть, а все рыцарство подъяло великие труды и показало мужество и что все это сделано ими для славы короля и блага Речи Посполитой; 2) поднесли трофеи победы — булаву Шуйского и несколько знамен, в числе которых было и знамя самого Шуйского, и заявили, какие знамена остались при гетмане; 3) просили, чтобы король по обычной своей милости, какую всегда показывал после одержанной победы, благоволил и им подарил четверть службы; 4) просили короля, чтобы обратил милостивое внимание на раненых и потерпевших убыток в прислуге, лошадях и амуниции и чтобы пожертвовал рыцарству на это какую-нибудь денежную сумму; 5) просили убедительно заплатить им за выслуженную четверть, чтобы они могли удобнее пополнить утраты, понесенные в этой битве; 6) просили также, чтобы король имел милостивое внимание к лицам, находящимся теперь вдали от короля, при гетмане, чтобы они при заявлении своих нужд и открывающихся вакансиях были удовлетворяемы сообразно их достоинству. Все это король принял милостиво и обещал дать ответ по совещанию с сенаторами» (РИБ. Т. 1, стб. 631-632).

148. 17 июля 1610 в Москве царь Василий Шуйский был свергнут. 17 (27) августа того же года боярское правительство заключило с гетманом С. Жолкевским договор о признании русским царем королевича Владислава (АИ. Т. 2. С. 391 — 399).

149. Любомирский Станислав (1583—1649), польский дворянин. Сондецкий староста (с 1599). Участвовал в походе Сигизмунда III под Смоленск в 1609. Коронный подчаший (с 1620). В 1638—1649 краковский воевода.

150. Послы уехали 12 (22) августа 1610 (РИБ. Т. 1, стб. 657).

151. Боровск — город к юго-западу от Москвы, на р. Протва, известен с 1356. С XV в. крепость, оборонявшая подходы к Москве с юга. Речь идет о Боровском Пафнутьевом монастыре (основан в 1444) — одном из крупнейших монастырей Русского государства (Благовещенский В. В. , Пухов В. А. Боровск. Историко-краеведческие очерки. Тула, 1973).

152. Лжедмитрий II двинулся через Медынь к Боровску, захватил Пафнутьев монастырь, затем Серпухов и направился к Москве. По дороге к столице на его войско напал отряд татар численностью около 3 тыс. человек (Жолкевский С. Указ. соч. С. 65 — 66).

153. Михаил Федорович Романов (1596—1645), первый русский царь из династии Романовых. Сын боярина Федора Никитича Романова (Филарета). 21 февраля 1613 избран на царство Земским собором.

154 Голицын Василий Васильевич (ум. 1619), из рода, происходившего от литовского князя Гедимина. В 1590 воевода в походе на Нарву, в 1596 и 1599 — воевода в Смоленске. В 1604 возглавлял передовой полк в походе против Лжедмитрия I, участвовал в сражении под Новгородом-Северским. После смерти царя Бориса Годунова перешел на сторону самозванца. Участвовал в свержении Лжедмитрия I и Василия Шуйского. Являлся одним из кандидатов на царский престол. Участвовал в Болховской битве (1608). В сентябре 1610 отправился вместе с Филаретом во главе «великого посольства» к королю Сигизмунду III под Смоленск. В марте 1611 взят под стражу и отправлен в Речь Посполитую. Похоронен в соборе Св. Духа в Вильно.

155. 22 августа (1 сентября) 1610 на переговорах с С. Жолкевским воины Сапеги решили от Москвы не отступать, однако вскоре изменили свое решение. 27 августа (6 сентября) Жолкевский прошел со своим войском через Москву, намереваясь напасть на отряды Лжедмитрия II, но тот накануне ночью бежал в Калугу (РИБ. Т. 1, стб. 210; Maskiewicz. S. 133; Жолкевский С. Указ. соч. С. 83).

156. Ураз-Магомет (ум. 1610), касимовский царь. В ноябре 1608 с войском, собранным с Понизовых городов, пришел в Тушино на службу к Лжедмитрию II. Летом 1609 под Муромом потерпел поражение от боярина Ф. И. Шереметева, бежал в Касимов; присягнул Василию Шуйскому, затем вновь перешел на сторону самозванца. Убит в Калуге по приказу Лжедмитрия II (ПСРЛ. Т. 14. Ч. 1. С. 89; Гневушев. Акты. № 91. С. 146; Шепелев И. С. Освободительная и классовая борьба. С. 201, 405 — 407).

157. «Великие послы» должны были добиться одобрения договора 17 (27) августа 1610. Однако условия русской стороны не были приняты Сигизмундом III. В марте 1611 послы были арестованы и отправлены в Польшу (СГГД. Т. 2. № 205, 206; РИБ. Т. 1, стб. 680-684; Жолкевский С. Указ. соч. С. 83).

158. Крым-город и Белые стены — т. е. Кремль и Белый город.

159. 1 (11) октября 1610 С. Жолкевский ввел в Москву свое войско: «Гетману оставалось в столице два дела. Он думал о том, как бы с тем войском, какое при нем было, без опасности занять столицу, ибо, как иначе и быть не могло, были такие (особенно имевшие в виду обманщика и доброжелательствующие ему), которые производили замешательства. Гетман обращал внимание на то, чтобы московская чернь, склонная к возмущениям, не произвела мятежа, не призвала бы обманщика и не расстроила бы всего, в случае ежели бы он отвел войско от столицы. Он заметил в предусмотрительных боярах, что и они опасались того же, ибо свежее было тому доказательство: когда князь Василий Шуйский, воссев на престоле Московского царства, послал в Псков Шереметева, мужа знаменитого, воеводою, и Шереметев уже находился там около полугода, вдруг, без всякого повода, чернь возмутилась и убила Шереметева с его приверженцами. Бояре опасались того же и в столице и желали, чтобы под защитою войска е. в. короля, они могли быть безопасны от ярости народа. Патриарха и чернь, которые сопротивлялись этому введению войска, преодолели различными способами. Наконец дела были доведены до того, что войско вошло: гетман выбрал ему места, удобные на всякий случай, так что войско полками и отрядами расположилось в особенных дворах, чтобы при всякой нечаянности одни другим могли подавать взаимную помощь. Полк Александра Зборовского расположился в Китай-Городе, все вместе, в близком один от другого расстоянии; полк Казановского и Вейера в Бел-Городе, также поблизости друг от друга; сам гетман со старостою Велижским остановился в главной крепости, Крымгороде, во дворе, бывшем некогда царя Бориса, в то время, когда он еще был правителем при царе Федоре. Гетман приказал тщательно наблюдать за тем, чтобы наши не заводили ссор с москвитянами; постановил судей как из наших, так и из москвитян, которые разрешали всякие споры; наши жили так смирно, что бояре и чернь, знавшие своевольство нашего народа, удивлялись и хвалили, что мы жили так спокойно, не причиняя никому малейшей обиды. Боярами, на то назначенными, распределены были на все войско волости, кто откуда должен был получать съестные припасы. И так мы жили там в добром порядке и при всех удобствах; ни в чем не было недостатка, и за известную цену доставали съестные припасы и все нужное; ибо мы открыли большие дороги от Вологды, Ярославля и с других сторон; от Коломны вверх по реке Москве приплыли суда с хлебом и с различными потребностями» (Жолкевский С. Указ. соч. С. 89 — 90). По другим сведениям польское войско вошло в Москву 9 октября (н. ст. ) (Maskiewicz. S. 135).

160. 30 октября (9 ноября) С. Жолкевский был уже в лагере коронной армии под Смоленском (РИБ. Т. 1, стб. 698).

161. Струсь Миколай (ум. 1627), польский дворянин. Староста галицкий и снятынский. Участвовал во всех военных походах польской армии. В войске Сигизмунда III пришел под Смоленск, участвовал в Клушинской битве (1610), затем возглавлял польский гарнизон в Можайске. В начале 1612 поставлен во главе иноземного гарнизона Москвы, осажденной Вторым ополчением кн. Д. М. Пожарского и К. Минина; капитулировал 26 октября того же года. В 1619 был освобожден и вернулся на родину (по условиям Деулинского перемирия 1618).

Текст воспроизведен по изданиям: Н. Мархоцкий. История московской войны. М. РОССПЭН. 2000