Родственные проекты:
|
Нестор Махно
УКРАИНСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
(Третья книга)
Глава IV
ВТОРОЕ ТАЙНОЕ ПРЕБЫВАНИЕ МОЕ В ГУЛЯЙПОЛЕ. ВСТРЕЧА СО СТАРЫМИ
ТОВАРИЩАМИ И ПЕРВЫЕ РЕШЕНИЯ ПО РЯДУ ВАЖНЕЙШИХ ВОПРОСОВ ОРГАНИЗАЦИИ
ВОССТАНИЯ КРЕСТЬЯН И РАБОЧИХ
Как раз в то время, когда я во второй раз прибыл нелегально в
Гуляйполе, прибыли в него из России и мои старые товарищи: Исидор
(Петя) Лютый и Алексей Марченко. Я скоро разыскал их, а через них и
Семена Каретника.
Встреча с этими товарищами очень укрепила меня в решении не терять
времени и во что бы то ни стало перейти к открытой вооруженной
партизанской борьбе против врагов.
Помню, товарищ Марченко заикнулся о том, что он в Курске видел
многих анархистов и со многими говорил. Они, дескать, тоже стремятся
на Украину с целью борьбы против контрреволюции.
– Так не обождать ли нам их выступления, тем более что они
группируют свои силы вместе с большевиками, а последние имеют
средства вооружения, – говорил он.
Я категорически восстал против этого. Указал товарищам на целый ряд
виденных мною во время поездки по России примеров, прямо говорящих о
том, что большинство наших товарищей – городских анархистов – не
знают крестьянства и не сумеют к нему подойти. Даже больше того:
они, как и марксисты, впали в глупейшую ошибку в отношении
крестьянства и считают его реакционно-буржуазным классом, не могущим
дать живых творческих сил для революции.
– Следовательно, – говорил я товарищам, – надеяться на них, что они
приедут из России и начнут дело революции среди крестьян, вместе с
крестьянами, я считаю недопустимым и безобразным. Ибо наши городские
товарищи в деревню не пойдут, а по примеру семнадцатого года
окопаются в городах и из городов через своих посланцев будут
завязывать связь с крестьянством. А крестьянство к такого рода
связям относится с недоверием. В особенности если связи эти крестьян
с анархическими группами городов будут завязываться только через
брошюрки или через легкий налет митингового пропагандиста. Крестьяне
– реалисты. Они требуют от инициаторов конкретных организационных
предпосылок для действия. Когда эти предпосылки перед ними налицо,
тогда они, крестьяне, идут на любое действие. Но этих-то предпосылок
крестьяне от наших городских товарищей и не дождутся даже в том
случае, если бы эти городские товарищи были рабочими от городского
станка, которые и психологически, и физически связаны с интересами
трудящихся и к которым крестьяне относятся до некоторой степени с
открытым доверием. Но нельзя закрывать глаза на то, что в нашем
анархическом движении по городам масса элемента и нерабочего. В
нашей партии по городам, как и во многих политических партиях, к
сожалению, есть много элементов, вышедших из нетрудового класса,
притом класса не интеллигентского, а купеческого, чуждого
интеллигентности, ибо воспитанного на принципах всякого рода
спекуляции и мародерства. Этот элемент широкой крестьянской массе не
внушает никакого доверия. Опыт моей работы среди крестьян и рабочих
в 1917 году, работы, о которой каждый из членов нашей группы знает,
достаточно ярко показал мне, что крестьяне редко когда выслушивали
наших товарищей из этих рядов, хотя многие из них были, быть может,
более преданы делу нашего идеала и крестьянскому делу, чем даже
многие из нас, которые вышли из трудовой семьи, с нею жили и
воспитывались. Мы, готовые пожертвовать своими жизнями, дерзающие
поднять широкую трудовую крестьянскую массу на восстание,
организовать ее и повести в бой со всякого рода врагами как самой
революции, так и заметно светящегося в ней некоторыми своими
сторонами анархо-коммунистического идеала, – мы не считаться с этим
фактом не можем. Мы обязаны считаться с ним, иметь его в виду при
всяком нашем деле там, где дело это связывает с нами массы
тружеников. Отчасти на этом основании, а отчасти и на основании
виденного и пережитого мною во время поездки моей по революционной
России я не могу, подобно товарищу Марченко, питать надежду на то,
что где-то наши городские товарищи вместе с большевиками группируют
свои силы для переброски их на Украину с целью организовать
восстание против укрепившейся немецко-гетманской контрреволюции. В
эти силы я не верю. В Курске я их видел. Силы эти посредственные.
Они будут выполнять наказы большевистских центров и в угоду этим
центрам, может быть, когда-либо забредут и в деревню, к крестьянам.
Но главное свое внимание и свои помыслы личного, быть может, даже
спекулятивного характера люди эти сосредоточат в городе, на жизни и
деятельности городских тружеников. А деятельность городских
тружеников у нас на Украине в настоящее время мы видим. Мы видим,
как городские труженики в погоне за куском хлеба спокойно и мирно
работают в строе казнивших революцию палачей. И наоборот, мы видим,
как трудовое революционное крестьянство бунтует против этих палачей,
попадая за это в тюрьмы и под расстрел. Следовательно, надеяться на
тех наших товарищей, которые вместе с большевиками идут на Украину
из Курска, мы не можем. Силы подлинной революции находятся в
трудовом крестьянстве по деревням и в рабочих массах (поскольку эти
последние не отравлены ядом власти и не стремятся к ней), по
городам. Мы пробрались сквозь рогатки контрреволюции к крестьянству,
верные сыны которого нас знают и пойдут с нами. И мы должны
пользоваться случаем, не терять, в связи с недостойными нашего
внимания надеждами, напрасно времени и действовать на смерть всем
нашим врагам, за жизнь революции, нашего в ней идеала и тружеников
мира.
– Правда, – подчеркивал я своим старым товарищам, сомневавшимся в
своих силах, – мы слабы. Мы беремся за грандиозное и ответственное
дело, которое требует огромных и разнообразных интеллектуальных сил.
У нас их налицо нет. Даже более того: их почти нет во всем
анархическом движении. Мы ими очень бедны. Будучи в Москве, я это не
только чувствовал, но и видел. И то, что я видел, отчасти дает мне
моральное право менее прислушиваться к кому-то и более делать
самому. В самом деле, друзья. В Москве я встречался с рядом
анархистов – московских и приезжих из других городов. Я встречал
среди них выдающихся работников революционного анархизма. Но
большинство из них в данный момент не только не находятся, по-моему,
на своем месте, но даже, занимаются в настоящее время не тем делом,
каким им следовало бы, с моей точки зрения, заниматься. Многие наши
товарищи, от которых есть, кажется, чему поучиться всем нам, читают
там лекции, пишут много журнальных статеек, но не все эти лекции к
моменту. Я был на лекции товарища Рощина. Лекция о Л. Н. Толстом и
его творчестве, если не ошибаюсь. Во всяком случае, о Толстом. Эта
лекция, несмотря на сопровождавшее ее серьезное вступительное слово
товарища А. Борового, ни рабочим, ни близко стоящей к ним
революционной интеллигенции, по-моему, не нужна в настоящее время.
Ничему революционному она не учит. Ничего конкретного в связи с
переживаемым нашим движением, движением революции, моментом, не
намечает. А между тем ее устраивали ответственные работники нашего
движения. Работники, по заявлению наших же товарищей из Московской
федерации анархических групп, настолько ответственные, что не могут
мириться ни с какими ошибками органа этой федерации, ежедневной
газеты "Анархия", и поэтому не участвуют в нем, а выделились в
особый Московский Союз идейной пропаганды анархизма. Здесь, на
Украине, в связи с удушением революции и попытками со стороны власти
тормозить развитие революции и там, в России, наше движение
переживает момент, когда есть над чем подумать, чтобы заставить себя
и товарищей заняться насущными вопросами хотя бы в области влияния
на психику трудовых масс. Необходимо развивать и поддерживать в них
дух бунта и непримиримости по отношению к попыткам со стороны
социалистов-государственников исказить революцию. Лично я над этим
уже достаточно подумал. И мне становится совершенно ясно, что наш
революционный путь здесь – путь, вступив на который мы в районе
нашей работы имели значительный успех среди трудовых масс, – верный
путь. Нужно иметь лишь мужество удержаться на нем и быть всегда
верным тем целям, которые ставит нам наш идеал. Правда, вы можете
заметить мне, что мы слабы и мало сведущи в практических положениях
анархизма. Я против этого не буду возражать. Напротив, с горечью
повторю, что это так. Но знания практических постулатов нашего
идеала нигде нельзя почерпнуть, кроме как в нашем непосредственном
действии и действии тех широких трудовых масс, во имя которых и
силами которых мы до сих пор старались расчищать путь развитию
революции, борясь со всякого рода попытками представителей разных
партий и их правительств всячески искажать подлинную сущность целей
нашей революции. Эту сущность трудящиеся, с помощью истинных своих
друзей, революционеров-безвластников, должны наметить и в процессе
решительной борьбы стараться во что бы то ни стало реально закрепить
за своей жизнью. Борьба эта уже началась. По всей Украине крестьяне
и рабочие кровно заинтересованы в том, чтобы изгнать отсюда
немецко-австрийские контрреволюционные армии, низвергнуть гетмана и
притянуть ко всенародному революционному суду социалистов из
Украинской Центральной рады, приведших эти контрреволюционные
немецко-австрийские силы против революции и тем не менее нагло до
сих пор считающих себя друзьями украинских тружеников. И хотя эта
борьба носит пока что слабый, главным образом психологический
характер, но отсюда недалеко до того момента, когда она примет
характер повсеместного и прямого действия. Отдельные акты такого
действия начинают все чаще и чаще давать врагам нашим себя
чувствовать. Необходимо эти акты теперь же расширить и участить,
придавая им в то же время организованный и идейно устойчивый
характер. Об этом на нашей таганрогской конференции я уже говорил.
Тогда товарищ Марченко целиком меня поддерживал. Тогда же была
вынесена нами резолюция. И я считаю, что эта резолюция не устарела.
Согласно ее положениям, я вел здесь работу до вашей, товарищи,
встречи со мною. Думаю, что теперь мы эту работу расширим и выявим в
открытом вооруженном выступлении.
Товарищ Марченко вместо ответа плакал и целовал меня. Семен
Каретник, А. Семенюта, Лютый и многие другие товарищи согласились
целиком со мною. Они настаивали, однако, на том, чтобы до открытого
вооруженного выступления в Гуляйполе уничтожить руководителей
весеннего контрреволюционного переворота: Ивана Волка, Аполлона
Волоха (оба офицеры), Осипа Соловья (рабочий-механик), Дмитренко
(агроном; по убеждениям украинский эсер), Василия Шаровского
(украинский социалист-революционер), командира еврейской роты
Тарановского (приказчик лавчонки, прапорщик военного времени),
взводного командира этой же роты Леймонского (приказчика по
профессии, по убеждениям – куда ветер дует), а также и ряд шпионов,
во главе которых стояли: старый испытанный шпион Сопляк, И. Закарлюк
и Прокофий Коростелев.
С этим мнением товарищей я согласился, но предложил не трогать
командира роты Тарановского и начальника артиллерии В. Шаровского.
Против убийства Тарановского я стоял потому, что он не руководил
арестами членов Совета крестьянских и рабочих депутатов и
революционного комитета. Он лишь по требованию штаба заговорщиков
сдал со своей ротой дежурство по гарнизону; нес дежурство за него
его помощник, по приказаниям которого и посылались части роты в
распоряжение штаба заговорщиков, чтобы каждая в своей области
действовала против революции.
Взводный командир Леймонский усердствовал при аресте революционеров,
а в то время, когда о нем шла речь, служил шпионом в немецком штабе.
Против убийства его, как и Сопляка, Ивана Закарлюки, Прокофия
Коростелева, Ивана Волкова, Аполлона Волоха, Дмитренко, Тихона Быка
(председатель делегации от заговорщиков к немецкому командованию) и
многих других, я не возражал. Как и все мои товарищи по группе, я
считал этих людей преступниками, достойными смерти именно от руки
нашей организации.
Но в то же время я несколько опасался такого похода против
изменников и провокаторов в революции. Опасался я того, чтобы этот
поход не превратился в поход и против еврейской буржуазии.
Разумеется, эта буржуазия радовалась действиям еврейской роты не
одна, а вместе с русской и украинской буржуазией, явно поддерживая,
угощая и всячески восхваляя главных воротил штаба заговорщиков. Но
еврейская буржуазия осталась в глазах гуляйпольского населения более
заметной, чем нееврейская. Поход против нее мог отразиться в тот
момент на евреях вообще, приняв массовый характер.
Вот почему я, повторяю, боялся того, чтобы до нашего открытого
выступления против немецко-гетманского произвола заняться
террористическими актами против провокаторов.
Что касается Василия Шаровского, то он, как я узнал, с первого же
момента возмутился против совершенного переворота. При передаче
штабом провокаторов немецкому командованию орудий, пулеметов и
винтовок, которых бойцы вольного батальона не успели полностью
попрятать, Шаровский первый решился на то, чтобы сдать немцам орудия
и оружие в негодном состоянии. С орудий он снял прицелы и панорамы,
а с некоторых даже замки и все это попрятал с намерением при первом
же удобном случае передать все эти вещи нашей организации. Об этом
он сообщил мне через крестьян, как только услыхал, что я нахожусь
где-то недалеко от Гуляйполя. При этом он старался быть осторожным,
чтобы не попасться мне на глаза. Мне было ясно, что В. Шаровский
ясно сознавал, что, как член штаба заговорщиков, он должен
поплатиться жизнью, так как эта измена взяла ряд жизней
революционеров (немецкий штаб их расстрелял).
Но в то же время для меня было ясно и то, что В. Шаровский отстал от
изменников. Так, несмотря на требования штаба немецкого командования
указать, куда делись прицелы, панорамы и замки от орудий, он не
сознался.
С этим поступком Шаровского я очень считался. Кроме всего этого я
знал Шаровского за выдающегося знатока артиллерийского дела и имел в
виду использовать его знания в намеченном восстании.
На этом основании я настаивал перед группой своих товарищей,
сторонников немедленного проведения в жизнь террористических актов
против изменников и провокаторов, чтобы В. Шаровского совсем изъять
из списка изменников, подлежащих уничтожению.
После долгих споров товарищи согласились со мной. В. Шаровский был,
казалось, на время вычеркнут из списка лиц, по-нашему, достойных
смерти.
Через неделю после этого члены нашей группы выследили старого и
опытного шпиона царского сыска, некоего Сопляка, и убили его.
Убийство этого сыщика вызвало у трудового гуляйпольского населения
немалое удовлетворение. Крестьяне с усмешкой перетерпели ряд
повальных обысков. Однако обыски эти повредили нашим нелегальным
собеседованиям с крестьянами и даже моему пребыванию в Гуляйполе.
Товарищи – сторонники немедленного террора против провокаторов,
изменников и сыщиков скоро почувствовали правильность моего
сопротивления террористическим актам до поднятия крестьян на
открытую вооруженную борьбу.
* * *
Переехав в ближайшую от Гуляйполя деревню Марфополь, я использовал
все мое идейное влияние на своих товарищей в том направлении, чтобы
организовать ряд повторных крестьянских вооруженных нападений на
многочисленных вокруг Гуляйполя помещиков и их охрану.
Гуляйпольские крестьяне выделили из себя около сотни вооруженных
бойцов. Деревни Марфополь и Степановка тоже. Поход против помещиков
и их наемной охраны начался. Скоро смерть и разрушение постигли тех
из помещиков, которые при отобрании у крестьян завоеванной ими
земли, живого и мертвого инвентаря занимались сами или заставляли
своих наемных немецко-австрийских и гетманских собак запарывать
крестьян до полусмерти плетьми и засекать шомполами.
Но этот поход крестьян против помещиков вынудил меня со всем
основным ядром нашей организации опять расстаться с районом.
Правда, мы (я, Марченко, Каретник, Лютый, Ф. Рябко и прибывшие на
сей раз со мною из-под Днепра товарищи) сделали серьезную попытку
удержаться в нем. Мы перебрались на лучшие наши нелегальные квартиры
в самом Гуляйполе. Однако через день немецко-гетманские власти с
помощью своих лучших шпионов раскрыли нас и в одно утро застали
меня, Марченко, Лютого и двух приднепрянцев еще в постели.
На наше счастье, в этой группе солдат и вартовых был человек,
который однажды попался нам в руки и обещал покинуть службу
вартового. По моему настоянию он остался на этой полицейской службе
с целью добывать и сообщать мне через своих родных все сведения,
какие мне нужны из боевой жизни немецких карательных отрядов и
связанной с ними гетманской державной варты.
Это был молодой и серьезный парень, беженец из Волыни во время
мировой войны. Попал он в Гуляйполе со всей своей родней, которая
вследствие безработицы сильно голодала. Он поступил на полицейскую
службу временно, чтобы выйти самому и вывести своих близких из
положения голода. Зная меня по революционно-общественному посту еще
до немецко-австрийской оккупации Украины, этот молодой человек
поклялся мне и моим товарищам, что он хочет служить делу революции,
но нужно спасти родителей от голода. И он в царстве гетманщины не
может переезжать с места на место, чтобы найти работу. Поэтому,
сказал он, он поступил здесь в вартовые.
Мы снабдили его семью мукой и салом, но, повторяю, я настоял, чтобы
он остался на посту вартового.
Вот этот-то молодой человек первый соскочил с лошади и громко
крикнул хозяину нашей квартиры:
– Ты кого у себя придерживаешь?
Его крик был нами услышан раньше, чем дом был окружен цепью убийц.
Мы выскочили в противоположное окно дома полуодетые, оставив даже
несколько бомб в изголовье своих постелей.
Заскочив в комнату, где мы спали, этот вартовой опять-таки первым
бросился к нашей постели. Увидев бомбы, он быстро прикрыл их разной
одеждой, делая вид перед своими коллегами по полицейской службе,
будто он тщательно перетрушивает эту одежду. Этим он спас хозяина
квартиры от расстрела.
А мы, перебежав ряд дворов и затем захватив у одного крестьянина
лошадей, сбежали в другую деревню.
Мы надеялись, что, хотя мы уже и открыты (многие кулаки видели нас
во время перебега через их дворы), нам все-таки удастся до открытого
восстания организованных и организуемых нами крестьян удержаться
если не в самом Гуляйполе, то хотя бы в ближайших от него деревнях.
Мы считали эту возможность удержаться здесь настолько важной для
организуемого нами дела, что готовы были ради успеха на любой риск.
Однако сила контрреволюции разбила наши надежды.
В один из наших переездов из деревни в деревню мы наткнулись на
карательный немецко-гетманский отряд, в перестрелке с ним потеряли
двух товарищей убитыми и долго не могли отделаться от преследования.
В конце концов мы ушли, но зато покинули нужную нам деревню, оставив
далеко в стороне и самое Гуляйполе.
Потом мы попали в такую деревню, где чуть не половина всех крестьян
сидела в тюрьмах, в распоряжении немецко-австрийских и гетманских
"особых комиссий". Это положение деревни произвело на нас удручающее
впечатление. Кое-кого из нас охватило даже тяжелое разочарование в
организации задуманного восстания крестьян. Нам казалось, что все
наши начинания в этом направлении напрасны, что мы слишком
малочисленны и слабы. И становилось больно за свою малочисленность и
слабость.
Но в то же время мы все были упорны и поддаваться надруганию над
революцией не намеревались.
Мы готовились к жестокой, необходимой для дела освобождения
трудящихся от власти буржуазно-капиталистического общества борьбе.
Больше того: мы уже боролись с этим обществом. Но борьба наша все
еще носила частичный характер. От этого сознания мы страдали. Это
кое-кого из нас заставляло иногда впадать в уныние, вплоть до
чувства безнадежности углубить нашу групповую борьбу и превратить ее
в борьбу широких крестьянских масс.
Видя настроение товарищей, я настоял перед ними на том, чтобы еще
раз вернуться в Гуляйполе.
Когда мы вернулись, я переоделся в дамское платье, надел
соответствующий грим и с товарищем Лютым в качестве барышни пошел в
центр села. Здесь мы намеревались взорвать весь штаб
немецко-австрийского командования над Гуляйпольским районом. Штаб
этот расстрелял слишком много революционных крестьян и еще большее
количество загнал в тюрьмы, откуда эти безымянные революционные
бунтари забирались и расстреливались.
Однако взорвать штаб нам не удалось.
В момент первого нашего подхода к помещению штаба в нем никого не
было. Я и Лютый были против того, чтобы бросать бомбу в пустой штаб,
не казнив никого из палачей революции.
Второй наш поход был очень удачным. В зале штаба, видимо, все были в
сборе и веселились.
План был таков: один миг, и товарищ Лютый убивает часового, который
прохаживается под окнами, а я бросаю шестифунтовую бомбу в зал, и мы
проскакиваем через двор Никущенко (соседний со штабом) на набережную
и далее к речке. Путь нашего бегства очень удобен для нас и
охраняется товарищами Каретником, Марченком, Рябком и другими.
Но когда мы подошли поближе к зданию штаба, мы заметили, что в зал
веселящихся вошло несколько дам с детьми. Дамы садились, а дети
подходили к окнам и, указывая друг другу в сторону соборной площади,
мило смеялись. Товарищ Лютый обратился ко мне:
– Вы готовы? – и начал было отделяться от меня в сторону часового.
– Стой, Петя! – кричу я ему вполголоса и сам отхожу от тротуара к
ограде церкви. Лютый почти подбежал ко мне и взял меня под руку.
– В чем дело? – спрашивает.
– Нельзя убивать детей и женщин. За что они должны погибнуть среди
палачей? Нужно выждать, – сказал я ему.
И мы начали ходить взад и вперед среди гуляющей публики, обмениваясь
фразами и чуть не бранясь. Петя настаивал, чтобы ни с чем не
считаться.
– Момент удачный, и штаб должен быть взорван, – горячась, шептал он
мне.
Я уговорил его удалиться от площади к кинотеатру. По дороге спешно
разъясняю ему, что задуманный нами акт – серьезный и ответственный
акт. Он должен послужить, как мы это уже и обсуждали, не только
агитацией, но и прямым сигналом к открытому и решительному
выступлению нашей повстанческой организации во всем районе. Смерть
же при этом акте невинных, быть может, женщин, а главное,
безусловно, невинных детей, вызовет у населения района и к самому
акту, и к нам не симпатию, а вражду. А это может погубить все наше
дело.
Товарищ Лютый долго не хотел соглашаться со мною. Но, видя, что я
говорю с ним без каких бы то ни было ужимок и колебаний, а
категорически и решительно, последовал за мною. Мы направились к
набережной. По дороге встретили С. Каретника, Марченко и других
товарищей. Я сообщил им, почему мы не взорвали штаб. И мы, оставив
центр Гуляйполя, возвратились на свои отдаленные от него нелегальные
квартиры у крестьян.
На другой день наше решение взорвать штаб немецко-австрийского
районного командования подверглось более спокойному пересмотру. Я и
С. Каретник пришли к тому, что, в сущности, уничтожение штаба
карательных немецко-австрийских войск не столько принесет пользы
организации восстания, сколько может ей повредить. Нам не дадут
возможности работать среди гуляйпольцев. А вооруженная революционная
сила была налицо пока что только в Гуляйполе и прилегавших к нему
деревнях. Поэтому мы поставили вопрос перед остальными товарищами:
не лучше ли нам еще раз объехать район, еще раз убедиться в
твердости революционного духа крестьян по району? Товарищи Марченко,
Лютый, Рябко и другие настаивали на том, чтобы штаб взорвать теперь
же, не откладывая на будущее. Они требовали от всех товарищей
присоединиться к их предложению.
– Ивана Яковлевича (так они меня тогда звали) не пускать в центр
Гуляйполя. Мы сами бросим бомбы. А если погибнем на месте
преступления, то Иван Яковлевич должен будет организовать серьезное
отмщение нашим палачам.
Я лично не противился этому их предложению, хотя и боялся, что они в
пылу страстной ненависти к палачам сделают все, но неудачно. Мне
почему-то казалось, что они убьют и часового, и всех, кто на подходе
к штабу будет им мешать, но самого штаба не уничтожат.
А Семен Каретник прямо запротестовал против этого их предложения,
мотивируя свой протест тем, что уж если решить уничтожить штаб, то
метание бомбы поручить только Ивану Яковлевичу – как наиболее
хладнокровному и умеющему хорошо обращаться с бомбами.
И товарищи решили сделать все для того, чтобы расчистить мне путь к
окнам здания штаба. Вечером мы пошли опять в центр Гуляйполя.
Сколько воодушевления проскальзывало тогда в каждом из шедших со
мною!.. Увы, по дороге мы встретились с нарядом державной гетманской
варты, и нельзя было его обойти. Мы должны были отряд остановить,
скомандовать вартовым "Руки вверх" и похватать их.
Среди схваченных оказался и голова (шеф) варты. Нужно было его
повесить на первом же попавшемся огороде. Но так как среди этих
вартовых был и наш человек, который нами один раз уже был схвачен и
не уничтожен, потому что был сторонником революции и теперь исправно
и вовремя информировал нас всегда обо всем, мы тут же решили никого
не уничтожать, а пустить на этот раз их всех и самого шефа живыми и
невредимыми.
Все они были отпущены. Но это же решение помешало нам совершить
задуманный акт. Произведенный задержанием наряда шум заставил штаб
устроить облаву по всему Гуляйполю. А это заставило нас в ту же ночь
покинуть Гуляйполе.
Далее читайте:
Махно Нестор Иванович
(биографические материалы).
Махно Н.И. Русская революция на
Украине (от марта 1917 г. по апрель 1918 г.). Кн. 1, Париж.
1929
Махно Н.И. Под
удавами контрреволюции, т. 2, Париж. 1936;
|
