Родственные проекты:
|
Нестор Махно
ПОД УДАРАМИ КОНТРРЕВОЛЮЦИИ
(Вторая книга)
Глава Х
САРАТОВ. АНАРХИСТЫ ПРИЕЗЖИЕ И САРАТОВСКИЕ. МОЕ БЕГСТВО С РЯДОМ ТОВАРИЩЕЙ
Только по прибытии в город Саратов я определенно узнал, что Украинская
Социалистическая Центральная рада, приведшая шестисоттысячную
немецко-австро-венгерскую контрреволюционную армию под верховным
руководительством барона фон Эйхгорна на Украину, 29 апреля 1918 года была
низвергнута украинской и русской буржуазией при прямом содействии этих ее же
союзников в борьбе против революции.
По газетным сведениям (правда, уже старым для момента) я узнал, что как раз в
то время, когда эта пресловутая рада была низвергнута, она заседала, принимая
проекты земельной реформы, утверждавшей право (для кулаков и помещиков, нужно
понимать) собственности на землю не свыше 30--40 десятин, и что с 29 апреля
Центральной рады вообще не существует на Украине. Теперь там "выборный царь" –
гетман Павло Скоропадский.
Все эти сведения лишний раз подчеркивали правильность моей позиции по
отношению Центральной рады и ее политики. Но во всем совершившемся на Украине в
пользу гетманщины виноваты были, по-моему, и большевики, и левые
социалисты-революционеры. Первые – своей политикой Брестского договора с
немецкой контрреволюцией. Вторые – тем, что не разорвали сразу же своего блока с
правительством Ленина, не выступили из ВЦИК Советов и не повели борьбы против
оккупации Украины немецкой контрреволюцией вместе с массами непосредственно на
местах. Это был момент, когда украинские революционные трудовые массы шли на
всякие жертвы во имя недопущения на свои земли, в свои села и города немецких и
австро-венгерских контрреволюционных армий, а также разведывательных отрядов,
шпиков и провокаторов Центральной рады, которые указывали этим армиям
сокращенные и верные пути передвижения, доносили и помогали пороть шомполами,
вешать на телеграфных столбах, загонять в тюрьмы, а затем расстреливать по ночам
непокорных и революционных украинских крестьян и рабочих.
Перечитывая все, какие мне попадались, газеты и видя из них, что свершилось
на Украине, я обвинял в происшедшем все политические партии: в первую очередь
украинские, а затем и кремлевские, т. е. большевиков и левых
социалистов-революционеров. Принимая все прошедшее близко к сердцу, как,
вероятно, каждый революционер, понимавший, что революция совершается не для
привилегий партии, а для экономического равенства и социальной и духовной
независимости трудящихся от их поработителей-капиталистов и их слуги,
государства, роль которого выражается в организации грабежа и насилия
меньшинства над большинством, я остро почувствовал в себе смесь гнева и жалости
по отношению к революционерам всех направлений и за все. Затем я сейчас же
взялся за письма своим друзьям-коммунарам, оставшимся в хуторе Ольшанское. В них
я сообщал подробности низвержения Украинской Центральной рады и восстановления
на ее место Гетмана, окруженного и поддерживаемого украинской и российской
контрреволюционной нечистью, с одной стороны, и немецко-австро-венгерским
юнкерством – с другой.
"Палач воссел на трон украинского самодержца, – писал я коммунарам, – и
ставит своей задачей закончить недоконченную Центральной радой казнь над
революцией на Украине. Время самое тяжелое для революции. Я спешу на Украину. Вы
же, друзья, поспешите оставить своих жен и детей, идите сейчас же добровольцами
в отряды 10-й Красной Армии. При ликвидации контрреволюции вы извне, мы,
подпольщики, изнутри встретимся и братски отпразднуем торжество подлинной
народной украинской революции..."
Когда я оторвался от просмотра по газетам событий на Украине, я разыскал
Саратовский дом коммуны. Это дом-ночлежка для всех приезжих революционеров. В
этой ночлежке я встретил анархистов из Екатеринослава: Льва Озерского и
Тарасюка.
Первому из них было простительно валяться в ночлежных домах коммуны. Он из
революционера-анархиста превратился в короткое время, чуть ли даже не за время
отступления, в крайнего пацифиста, осуждавшего всякое насилие даже при обороне
себя от нападающего.
Второй же оставался революционером анархо-синдикалистом. Над ним я подтрунил,
и дошло чуть не до скандала. Правда, я не оправдываю себя целиком. Но мне
казалось странным в дни жестокой схватки революции с контрреволюцией валяться в
постели ночлежки до 16 часов в день, пусть даже и во время гонения на нас со
стороны оподлевших в то время Ленина и Троцкого с большевистскими и
левоэсеровскими чекистами. Я в своем миропонимании мыслил революционера
действующим в гуще народа. Видеть товарищей валяющимися по неделям в ночлежных
домах доставляло мне много боли. И я страдал, хотя и отдавал себе отчет, что не
одиночки повинны в создавшемся положении. Не сами по себе одиночки повинны в
том, что они, словно испуганные вороны, мечутся с места на место зачастую без
всякого дела, просто потому, что-де "в таком-то городе что-то нашими делается,
поеду туда"... И едет такой одиночка иногда недели и месяцы, палец о палец не
ударяет и даже на месте не думает ударять во имя дела нашего движения... Нет! Не
сам этот одиночка повинен в том. Виноваты форма и внутреннее содержание наших
анархических организаций. Организации эти нездоровы в своем существе. Они сами
приемлют и развивают неправильное понимание цели не только всего нашего движения
в целом, но даже своей маленькой организации. "Нет, от подобного рода формы и
внутреннего содержания анархической организации надо бежать, – убеждал я себя. –
Момент требует идеологического и в особенности тактического объединения
анархических сил, ибо только тактическое единство поможет нам творчески выявить
среди заинтересованных в успехе революции трудовых масс практические начала
анархизма, от которых, в свою очередь, почти полностью зависит рост, развитие и
защита революции в том ее понимании, какое приемлемо для ее прямых творцов; а
таковыми всегда являются сами трудовые массы в своих непосредственных действиях
у себя на местах".
Тут же, в эти дни, я встретился с членами нашей гуляйпольской крестьянской
группы анархо-коммунистов: Павлом Сокрутой, Владимиром Антоновым и Петровским.
Они искали этот Дом коммуны, надеясь в нем узнать что-либо о том, что они хотели
знать.
Я рассказал им о том, что мы устраивали конференцию в Таганроге и к чему на
ней пришли. Все они приняли целиком постановление конференции и решили
возвратиться как можно скорее на Украину, поближе к Гуляйполю, вера в
революционный дух населения которого во всех них жила, как и во мне.
Вместе с этими своими друзьями и товарищами по группе, а также с рядом других
съехавшихся в Саратов анархистов при участии наших саратовских товарищей мы
устроили в Саратове конференцию, пытаясь, во-первых, поддержать общими усилиями
саратовскую анархическую газету "Голос анархии", которая была в это время
накануне своей смерти; во-вторых, мы хотели определить более точно свое
отношение к позорным актам Ленина и Троцкого, а через них и всей Советской
власти на местах по отношению к нашему движению вообще и, в-третьих, мы
надеялись использовать газету "Голос анархии" для коллективного призыва ко всем
анархистам, отступившим под натиском контрреволюции из Украины в Россию: призыва
установить единство тактики в своих анархических действиях и поспешить
возвратиться на Украину, где повсеместно, общими силами, начать организацию
свежих сил для организованной борьбы за революцию, за выявление в ней более
конкретно ее практической цели.
В этих видах мы все, приезжие анархисты, пожелали выслушать доклад от
саратовских анархистов: каково положение анархистов и их работы в Саратове и не
будет ли с их стороны помехи нам в намечаемом деле?
Доклад об этом мы заслушали из уст Макса Альтенберга (он же Авенариус). В
своем выступлении докладчик сперва объяснил нам, что газета "Голос анархии" вряд
ли будет выходить дальше из-за отсутствия денег. На это я со своими товарищами
по группе ответил тем, что дали редакции денег на один номер.
Далее докладчик объяснил нам положение анархической работы среди рабочих в
городе и среди крестьян по селам. Оно было печальным. Работа саратовских
анархистов в городе и по селам, облегающим его, была очень слабой и для момента
неудовлетворительной, так как она выражалась в освещении теории анархизма, и
только; практические же стороны его в момент революции, когда с анархическим
движением революционные власти считались, а трудовые массы к нему
прислушивались, в него верили и надеялись, что из-под боевых знамен анархизма
начнется их организация и в деле потребления, и в деле производства, и в деле
защиты тех насущных свободнических творческих начал, без которых формулировать,
развивать и разрешать эти три основные задачи нового социально-общественного
строительства немыслимо, – эти стороны почти не затрагивались. А если
затрагивались, то, благодаря неподготовленности к ним анархистов, последние не
могли ни сами как следует воодушевиться ими, ни воодушевить ими трудящихся,
кровно заинтересованных в торжестве свободы над произволом, равенства над
бесправием и в переходе к ним, труженикам, завещанного им историей общественного
капитала: земли, фабрик, заводов, железных дорог и т. д. и т. д.
Докладчик Макс Альтенберг бессилен был удовлетворить съехавшихся в Саратов
анархистов как своим пониманием момента революции, так и своим освещением роли
нашего движения в ней. Не мог он удовлетворить их и своей осведомленностью о
том, в каком направлении и как город Саратов соприкасается с фронтом
контрреволюции. В этом вопросе докладчик старался затушевать и скрыть от
аудитории свою неосведомленность. Не раз повторял он, что он очень близок с
"Саратовским Смольным" (революционный краевой комитет), и бесцеремонно лгал нам,
что, дескать, город Саратов накануне эвакуации. К нему-де со стороны городов
Балашова и Калача продвигаются чехословаки, а потому, мол, "вы разъезжайтесь из
Саратова", просил нас докладчик.
Большинству аудитории нашей конференции было ясно, что докладчик, предлагая
нам покинуть Саратов, выполняет поручение его близких: врагов анархического
движения из "Саратовского Смольного". Из-за этого пункта многие товарищи, в том
числе и я, поссорились с докладчиком. Мы хорошо знали, что чехословацкие
воинские части в этой области в то время не предпринимали вооруженных действий
против большевистско-левоэсеровского блока. Поэтому для нас неопровержимо ясно
было, что докладчику и его товарищам после разгрома большевиками анархических
групп в Москве и других городах выгодно было приспособляться к тону
"Саратовского Смольного". Докладчик, как и "Саратовский Смольный", не хотел,
чтобы съехавшиеся из Украины анархисты занялись делом анархического движения в
Саратове. Чувствуя неопровержимую правильность этого объяснения, ряд товарищей
обрушились на докладчика с резкими нападками, и на этом саратовская конференция
закончилась. Многие товарищи в тот же день разъехались по другим областям
России.
Здесь, в Саратове, я впервые встретился с анархисткой Аней Левиной. Помню,
товарищи сказали мне, что она – бывшая каторжанка. Последствия режимов царской
каторги дают себя чувствовать. Она лежит в больнице. Я не замедлил посетить ее.
В группе товарищей, отступившей из Украины, оказался товарищ Ани Левиной – Рива
(член мариупольской группы анархо-коммунистов). С нею я и пошел в больницу
навестить товарища.
Аня приняла нас и долго мило беседовала с нами о прошлом и о настоящем.
Помню, как сегодня, я спросил ее о состоянии здоровья, а она в ответ просила
рассказать ей, что делается нашими анархическими группами и организациями. Это
меня радовало. Я сознавал, что жить и болеть тем, что делается всюду в стране
нашими группами и организациями, может только испытанный и искренний товарищ.
Именно таким она мне казалась, и я от всей души желал ей как можно скорее
окрепнуть и выписаться из больницы.
– Наше движение, – говорил я ей, – могучее, но дезорганизовано; его нужно
организовать и вооружить новыми средствами, свежими и здоровыми волею силами.
Попрощавшись с Аней, мы оставили ее в больнице. И больно было на сердце, что
в такое время и таким именно товарищам приходится валяться по больницам,
залечивать раны – последствия прошлого строя.
Товарищи мои по гуляйпольской группе анархо-коммунистов – Павел Сокрута, В.
Антонов, Петровский – выехали тоже в направлении Украины.
Я же, державший направление на Москву, остался с рядом товарищей пока что в
Саратове. Из мариупольской группы со мной остались Любимов (матрос) и Рива; из
юзовских товарищей – Васильев; из екатеринославских – Гарин. Фамилии и места
проживания многих других оставшихся со мною товарищей я забыл.
Тем временем мои друзья завязали связи с организацией моряков-матросов
кронштадтцев и черноморцев. Эта организация была в то время в Саратове
единственной силой, которая могла помешать развитию самодурства краевой
саратовской власти. Она и готовилась к выступлению против чеки и за
раскрепощение свободы слова. Мне лично эта организация матросов казалась
контрреволюционной. Я об этом говорил своим товарищам. Но в ее требованиях, во
имя которых она готовилась к вооруженному выступлению против чеки, было так
много справедливого, что кричать против нее открыто я стыдился. Чека была явно
контрреволюционной силой по сравнению с этой организацией.
В это же время прибыл в город Саратов отряд одесских террористов. Он
насчитывал до двухсот пятидесяти человек. Все были вооружены с ног до головы.
Все те бойцы из этого отряда, с которыми я виделся в городе (отряд со своим
эшелоном остановился в городке-поселке при городе Саратове), заявляли себя
"одесскими анархистами-террористами". Этот отряд, как и многие другие, отступил
из Украины, не остановился на фронте и не дал разоружить себя под Царицыном. Он
пробирался теперь через Центральную Россию на противонемецкий и гетманский
фронт, на Украину и считал наиболее удобным переход границы в курском
направлении.
Когда этот отряд прибыл в Саратов, он остановился в городке. Но отдельные
бойцы его начали шататься по городу, в Саратове. Бдительная краевая "советская"
власть, которая в это время уже нащупала организацию матросов Балтики и
Черноморья, обратила свое внимание и на этот отряд террористов... Помню,
некоторые матросы говорили: "Наша организация почти раскрыта. Вследствие этого
многие из нас на время покидают Саратов..." Террористы же из одесского отряда
заявляли: "А мы не боимся власти. Если она нас затронет, мы ее разгоним из
Саратова..."
Все эти обстоятельства заставили меня прибегнуть к некоторой осторожности. Я
с Васильевым и Ривой перешел из гостиницы "Россия" на частную квартиру, подалее
от центра города. Остальные наши товарищи остались в "России". Они имели
знакомых среди одесских террористов. Последние манили их в свой отряд, и они,
хотя и осуждали название и поведение этого отряда, продолжали с ними
встречаться...
Как-то раз, когда ряд одесских террористов ранним утром зашли в гостиницу
"Россия" посетить своих знакомых из наших товарищей – попутчиков от самого
Ростова, гостиницу оцепили чекисты и обезоружили террористов, среди которых
оказался и сам командир их, а заодно с ними и всех наших товарищей.
Обрадовавшись тому, что среди обезоруженных террористов находился и сам их
командир по прозвищу "Миша", саратовские чекисты, оставив всех обезоруженных в
гостинице "Россия" под охраной двенадцати вооруженных карабинами красноармейцев,
сами, схватив этого командира Мишу с собой на извозчика, окружили себя конными
коммунистами-чекистами и быстро помчались в направлении городка, чтобы
разоружить весь отряд одесских террористов.
По дороге к городку чекисты наткнулись на троих людей из отряда террористов,
которые шли в город, видимо, тоже в гостиницу "Россия". Чекисты решили и их
схватить. Но люди эти, заметив, что останавливавшие их чекисты везут с собою их
командира, не задумываясь, начали бросать в гущу чекистов бомбы, в результате
чекисты, и пешие, и конные, разбежались, оставив командира отряда террористов
связанным, но невредимым на извозчике. Таким образом, и эти три человека,
которые метали бомбы в чекистский отряд, пытавшийся их задержать, и их командир
спаслись.
Акт трех человек из отряда террористов в мгновение ока стал известен в центре
города, в частности в гостинице "Россия". Услышав о нем, обезоруженные
террористы и наши товарищи, оставшиеся в этой гостинице под охраной 12
конвоиров, напали на последних, быстро обезоружили и повязали их, вышли из
гостиницы и скрылись.
Через полчаса двое из них прибежали на одну из квартир наших товарищей и
сообщили через эту квартиру мне о случившемся в гостинице "Россия", в частности,
об акте трех человек из отряда террористов. А еще через час-два мы в числе 15-20
человек, поодиночке и по два, сходились у пароходной пристани "Русь", где
уселись на один из отходивших пароходов (кажется, по имени тоже "Русь") и в
послеобеденное время плыли уже вниз по течению Волги, в город Астрахань, без
всяких, конечно, гарантий за то, что нас чекисты не схватят на пароходе и не
расстреляют без всякого опроса и разбора. Правда, одна гарантия у нас была: это
– револьверы, бомбы и сила воли, чтобы в случае чего овладеть пароходом и
причалить к берегу там, где нам нужно. Но оказалось, что мы уселись на пароход
никем из чекистских сыщиков не замеченные и доехали до Астрахани благополучно.
Далее читайте:
Махно Нестор Иванович
(биографические материалы).
Махно Н.И. Русская революция на
Украине (от марта 1917 г. по апрель 1918 г.). Кн. 1, Париж.
1929
Махно Н.И. Украинская революция (Третья книга)
|
