|
|
Аршак ТЕР-МАРКАРЬЯН |
|
2011 г. |
МОЛОКО |
|
О проекте "МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Аршак ТЕР-МАРКАРЬЯНМой Шолохов
Первая Встреча с Шолоховым. 1964 г. Вот я и произнес родное и знакомое с детства: «Шолохов». И словно услышал первородный шум вешенских дубрав, утренний скрип рыбацких уключин и тугие капли, падающие с влажных весел в полированную гладь Дона-батюшки… - Шолохов! Басовито шуршат прибрежные камыши, над которыми тонко позванивает, устремляясь в полет, журавлиная стая. - Шолохов! И сразу видится широкое раздолье, обрамленное сыпучими, переливчатыми песками, зажавшими в жарких горстях зеленые пучки кинжально острой осоки. И рядом, в окружении низкорослых кустов, согбенные вербы, щемящая тоска колокольной сини до самого окоема, где приподнимаются на дыбы, натянув уздечки троп, старинные казачьи курганы, над которыми кружат до первой плескучей звезды, расправив могучие крыла, одинокие стрепеты да горделивые орлы-степняки… Шолохов, Шекспир, Шишков, Шагинян, Шукшин… Неужели фамилии великих писателей начинаются с заглавной буквы «Ш», удивительно похожей на символический скипетр – старинное гусиное перо, коим счастливо пользовался и другой вдохновенный гений – Пушкин? И в его фамилии присутствует та же легко выдыхающаяся из глубин слов Ш… Бог с ним с моим поэтическим домыслом, пришедшим на ум недавно, но все-таки… - Шолохов! Я пишу о моем, потому что втайне надеюсь, что у каждого читателя есть свой Шолохов, как есть свой Шолохов, как есть свое небо, соя земля… Он вошел в мою жизнь бесповоротно, раз и навсегда, и все годы был рядом, разделив поровну мои невзгоды и радости, став настоящим другом, МОЙ ШОЛОХОВ! Отчетливо помню ту далекую, суровую пору, когда распахнулась шаткая диктовая дверка нашей полуподвальной «коммуналки», и, кособоко припадая на раненую ногу, осторожно переступил порог долгожданный батя в шинели, пропахшей порохом и дымом, запудренной последним снежком победной весны… Мы глядели во все глаза, привыкая к мужественным черточкам лица, забытого за четыре голодных и холодных года… Из нехитрого солдатского вещмешка он достал скромные гостинцы – цветастый полушалок маме, а нам потертый томик «Тихого Дона». Позднее я узнал, что после лечения в госпитале отец выменял на толкучке за буханку хлебы великую летопись… Вечерами при свете тусклой керосиновой коптилки мы, ребетня, соскучившись по Букварю, затаив дыхание, слушали бессмертные страницы… Конечно, много не понимали! Но беззаветная святая любовь Ильиничны, трагическая судьба Аксиньи, бесшабашная смелость Григория Мелехова были сродни событиям минувшей войны, поэтому близки нам. Этот огромный мир чувств и страстей властно заставлял сопереживать. Хочу вернуться к истокам второго, уже не заочного знакомства, с Михаилом Александровичем. К горечи, сейчас не могу восстановить тот час и год, когда после школьных уроков заглянул в распахнутую дверь нынешнего кафе «Космос» (в ту пору художественной мастерской) и остолбенел. Мраморный бюст Шолохова, возле которого стояли живой Шолохов и Вучетич. «Смотри, уже пришел первый зритель», - обращаясь к скульптору, сказал Шолохов. Лукаво подмигнул мне и поманил рукой: «Заходи, хлопчик! Ну что похож?» - Да-а-а.., - протянул я. – Очень!» - и стесняясь, вышмыгнул испуганным воробышком… … Потом была третья, мимолетная, когда из большой толпы на открытии С.М. Буденному выхватил и сопровождал взглядом, пока он не сел в машину. Именно тогда на улице Пушкинской мне показалось: скоро его увижу снова… ТАК И СЛУЧИЛОСЬ. …Сентябрь 1967-го. В составе группы ростовских писателей я совершил литературный рейс на Верхний Дон. Долгая дорога от Ростова до Вешенской утомляла, и я, чтобы скрасить пыльные, степные версты, бесстрашно шутил в присутствии лучшего поэта Юга России (кстати, существовал и такой титул!), пока он не пригрозил отправить меня домой… Строгий командирский глас в миг отрезвил и заставил вглядываться в окошко автобуса, где уже склоняли русые головы круглолицые подсолнухи, словно пытались рассматривать старческие морщинки троп мудрой земли, проступавшие сквозь чахлую траву… На степных озерцах грациозно пробовали, хлопая по воде окрепшие крыла, гуси-лебеди… Гривастые табуны, словно развернутые знамена, проступали на горизонте… Дурманящее пахло полынью и чабрецом… Вешенская! Развернутой гармонью стонал понтонный мост. На площади возле двухэтажного особняка каменной чернильницей застыл собор!.. Прошла одна беспокойная ночь. Гадали, как на ромашке: «Примет – не примет!» Утром мы стояли у высокого зеленого забора. КАЛИТКА РАСПАХНУЛАСЬ. Михаил Александрович встречал нас с улыбкой, перекатывая «беломорину» из края в край губ. Невысокого роста, в ладно сидящем на плечах черном пуловере, по-снайперски зорко вглядывался в лицо каждому, поправляя натруженной рукой ковыльный чуб. - Здравствуйте! Проходите, пожалуйста, - пригласил он делегацию в глубь двора. – Сегодня тепло. Может быть, устроимся на веранде? Гости рассаживались. Шолохов не торопился. Плетеных деревянных кресел явно не хватало. Я, как самый молодой, замер, понимая, что на одно место осталось нас двое. «Садитесь. Сейчас принесут еще один стул!» - сказал Михаил Александрович. Через минуту секретарь Шолохова Петр Елизарович Чукарин принес еще один недостающий стул и поставил его рядом с Шолоховым. - В ногах правды нет, садитесь, - повторил он, легонько подтолкнул и показал на свободное место рядом с ним. Чуть испугавшись такой близости, осторожно отодвинулся, чтобы не быть в центре, и, положив блокнотик на колени, несмотря на запрет ничего не записывать, все-таки запечатлел на бумаге отдельные фразы беседы… Кажется время остановилось. Главными собеседниками стали писатель-земляк Михаил Никулин, знавший Шолохова с детских лет, и бывший редактор миллеровской газеты, журналист Григорий Тягленко – горячий поклонник творчества донского Гомера. В те дни мы знали: Шолохов трудится над романом «Они сражались за Родину». Чувствовалось: оторвали его от рабочего стола. И все-таки Шолохов был настроен добродушно. Обращаясь к Никулину, заметно прибавившему в весе, выговаривая «ч», как «ш», шутил: «Станишник, давненько не виделись. Почаще приезжай. Воды у нас такие – вылечат тебя и снаружи, и снутри!» - Михаил Александрович, как работается? – наконец отважился спросить Никулин. - Хорошо! – коротко ответил Шолохов и больше не возвращался к этой теме, ненавязчиво переведя разговор на перспективу развития станицы в связи с открытием лечебных источников. О том, что желательно разводить в районе, увиденных им в Северном Казахстане мериносных овец, неприхотливых в условиях скудного разнотравья, но дающих мясо и шерсть… Григорий Григорьевич Тягленко, влюблено глядя на творца «Тихого Дона», все-таки пытался повернуть разговор в литературное русло. Хотел, чтобы мы прочитали стихи. Видимо, Шолохов в то утро не был настроен лирически: - Потом, когда поездите, и вас примут в казаки… Скажу сразу: в казаки меня приняли в станице Терновской на следующий день. А вот встретиться не удалось: Михаил Александрович срочно улетел на сессию Верховного Совета СССР… ВСЕ ПОНЯЛИ: подошла к концу наша двухчасовая беседа. Встали, как по команде, одновременно. Поэт, над которым я подтрунивал в дороге, решил отомстить неразумному мне и обратился к Шолохову со следующими словами: «Михаил Александрович, надо же, Аршак, мягко говоря, нагловатый молодой человек. А вас увидел – покраснел, как девушка!».. Шолохов на мгновение приостановился. И, сурово посмотрев то на него, то на меня, бросил: «Покраснел? Да потому что любит!».. Поэт Борис Примеров, как ответ, как объяснение тогдашнему моему состоянию, напишет пронзительные строки: «Если я полюблю, я, наверно, заплачу!» - Давайте, сфотографируемся на память, - предложил кто-то. - Можно! – согласился хозяин дома. Мы тесно встали у ступенек веранды. - А фотографии будут? – спросил я осмелевший. - Конечно. Фотограф провинциальный! – с юмором ответил Шолохов. - Подписали бы и нам книги, Михаил Александрович! - Писатели… И тоже автографы собирают… Оставьте. Подпишу Вечером я уже разглядывал снимки и читал надпись на двухтомнике: «А. Тер-Маркарьяну – желаю в поэзии быть удачливым, как (по созвучию) был Д’Артаньян! И таким же лихим. М. Шолохов.» Потом я стану обладателем еще нескольких автографов Шолохова. Но первый станет самым памятным. …Возвращались мы от М.А. Шолохова просветленные. Как будто прикоснулись к чему-то вечному, одухотворенному… Я думал: какое могучее влияние он оказывает на всех писателей, но прежде всего – на донских. …В феврале я снова побывал в Вешенской. Пришел к уже музейной усадьбе. Падал густой снег на серый мраморный камень, на котором проступало, как кровь сквозь бинты, - Шолохов. Я стоял молча, но в душе повторял стихи, присланные мне недавно известным советским поэтом Виктором Боковым: Ты помнишь, меня Шолохов позвал, И принял по-родному, домовито, Я ваши имена ему назвал, Он наказал: «Будь за отца им, Виктор!» Я помню (очевидцы – Владимир Дагуров и Лариса Васильева) и ту встречу, когда Шолохов пригласил в гостиницу «Московская» автора «Оренбургского платка».. …КРУЖИЛИ, ПАРАШЮТЯ, снежинки. Словно не ветер, а незримая рука стирала с печального могильного камня белую метель. Горели, переливаясь буквы, как строки его бессмертного творения. Казалось я слышу приглушенный его голос, похожий на простуженный колокольчик родника с ключевой водой, который наперекор лютому морозу непокорно пробивается тут же, у обрывистого берега закованной льдом реки… Он лежит в нескольких шагах от того места, где мы сфотографировались! Было холодно. И мне захотелось дотронуться до камня. Словно отдать ему на прощанье немножко своего живого тепла… Далее читайте:Шолохов Михаил Александрович (1905-1984), писатель.
|
