|
|
|
|
Алексей СОКОЛОВ |
|
© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ" |
|
К читателю Редакционный советИрина АРЗАМАСЦЕВАЮрий КОЗЛОВВячеслав КУПРИЯНОВКонстантин МАМАЕВИрина МЕДВЕДЕВАВладимир МИКУШЕВИЧАлексей МОКРОУСОВТатьяна НАБАТНИКОВАВладислав ОТРОШЕНКОВиктор ПОСОШКОВМаргарита СОСНИЦКАЯЮрий СТЕПАНОВОлег ШИШКИНТатьяна ШИШОВАЛев ЯКОВЛЕВ"РУССКАЯ ЖИЗНЬ""МОЛОКО"СЛАВЯНСТВО"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"РОМАН-ГАЗЕТАГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКАXPOHOCБИБЛИОТЕКА ХРОНОСАИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИБИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫСТРАНЫ И ГОСУДАРСТВАЭТНОНИМЫРЕЛИГИИ МИРАСТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫМЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯКАРТА САЙТААВТОРЫ ХРОНОСА |
Алексей СОКОЛОВКризис среднего возрастаФевраль 2011 Дом злился. Не сказать, что случилось что-то особенное: погода стояла приличная, запасов в кладовых и цистернах хватало, древоточцы поумерили свой пыл к осени. Вода-кровь бодро бежала по трубам, когда открывался какой-нибудь кран на кухне или в ванной. Сланцевый утес надежно высился за спиной, укрытый тщательно расчаленной противоосыпной сетью. Дрова бодро потрескивали в печке, улетая дымом через добротно изолированный дымоход, или высыпаясь мелкими угольками из поддувала в широкий стальной поднос, исключающий пожар. Осенняя рощица за речкой-шалуньей, ниже по Долине, принарядилась в красно-багровое и жёлто-оранжевое, как и было из года в год. По большому счёту, всё в порядке, как обычно. Но дом злился. Просто злился, не понимал – отчего, и злился потому ещё сильнее. Кряхтел перекрытиями маленького чердака и ворчал досками пола на первом этаже. Сипел щелями в оконцах крохотного подвальчика. Сам на себя раздражался, но остановиться не мог. Казалось бы, мелочи, а все равно досадно. Одно да к одному. Год за годом пытаешься докричаться до тёмного, старого Домика с замшелой крышей, что виднеется выше в долине, почти в устье ущелья, а он не отзывается. Ладно, он, может быть, брошен, а это считай что помер. Дымком оттуда иногда потягивает, правда. Допустим, там могут останавливаться лыжники или охотники, или бродяги. Но ниже-то, за рощей, это чванливо-растопыренное Шале, что построено всего год тому как – оно-то брошенным быть никак не может? Туда приезжают машины по хорошо видному жёлтому серпантину через гребень отрога. Оттуда вверх по долине ползет то душистый дровяной дым, то запах мяса на углях под веселую музыку… Почему Шале не отвечает, как ни зови? Хотя бы из уважения к пожилому соседу? Само-то соплюхо совсем еще: всего вторую зиму собирается встречать в Долине… Но больше всего злил своим непонятным поведением Хозяин. Дом ощущал его, сидящего в спальне на топчане, как тяжёлый комок в желудке. И не болит вроде, но мешает. И не забыть про него, и не избавиться. Хозяин все сидел и сидел, и ничего не делал. Это было неправильно и грубо нарушало обычный миропорядок. Ну, пусть соседи – снобы, и не хотят перекинуться словечком. Они, в конце концов, в своем праве. Дом отчётливо осознавал, что он гораздо красивее соседа сверху, хотя и не сильно больше по размерам, и гораздо беднее и проще соседки снизу. Разные, знаете ли, социальные слои. Но Хозяин?.. Он же сам много лет назад построил Дом, своими руками, вкладывая в него всю душу. Создавал тщательно и неспешно, поскольку понимал, что возводит свой последний дом, будучи уже немолод. Камень к камню, лучший цемент, отборные тёсаные бревна, самые хорошие доски, «вечная» черепица. Водопровод, обстоятельно разведённый медью от пристрелянного к скале дождевого бака. Электричество от линии внизу, а если оборвется – от маленького, совсем нового дизеля. Вместительные кладовые для продуктов на зиму. Уютный подвальчик с верстаком для рукоделия. Чердачок для хлама; последний, каким-то чудесным образом, так и не накопился. Кокетливый заборчик по краю уступа-участка: достаточно высокий, чтобы не запрыгивали в огород зайцы, и сетчатый, чтобы не заслонять обзор вниз по Долине. Простая встроенная мебель. Много-много книг, приятно щекочущих шуршанием своих листов и благородно собирающих на себя почти всю пыль в комнате. Когда Дом заболевал, Хозяин всегда лечил его, поправляя то, что требовало исправления. Гнал насекомых и мышей-полевок; вставлял разбитые ветром стёкла; прочищал водостоки и желоба, по которым дождевые ручьи шумно убегали в речку; обдирал и перекрашивал облупившиеся стены; укреплял ступеньки лесенок и притуживал расшатавшиеся половицы. Иногда заболевал сам Хозяин. Тогда Дом по-своему пытался починить его и помочь: придержать случайный сквознячок, порадовать неурочным солнечным лучиком из окна, просто тепло посочувствовать… Хозяин часто разговаривал вполголоса. Дом, само собой, полагал, что Хозяин говорит с ним, поскольку других рядом не было. Он слушал неспешную речь, встраивая её в свою картину мира, и так было всегда. По первости Дом еще пытался было отвечать. Хозяин или реагировал как-то непонятно, или не реагировал вовсе. Но, в целом, все было уютно, приятно и правильно. Бытиё начало разлаживаться прошлой весной, когда Хозяин затеял строительство водоотвода из речки в дождевой бак. Затеял, начал, да вскоре забросил. Летом на теневой стороне крыши завёлся серый мох. К осени проржавела окончательно флюгарка на кирпичной трубе. Зимой снег лёг на не расчищенную от листьев щебенчатую дорожку. За зиму расшатались две нижние ступеньки лесенки в подвал. Так Хозяин к ним даже и не притронулся, просто осторожно на них наступая или перешагивая каждый раз. По весне наглая облепиха на пару с бересклетом заполонили все углы на участке, а ежевика охамела окончательно, плотно окружив фундамент. Потом вообще посыпалось: коротнула розетка в ванной, отгорел один провод, и розетка испортилась; почти начисто засорился водосток раковины – мерзкая серая вода с пеной подолгу кружила там, просачиваясь сквозь засор; на чердак навострились пробираться летучие мыши; весенний ручей намыл песка почти до подвального оконца; ветер во время весеннего урагана нагнул тарелку спутниковой антенны… Ржавели тупые лопаты и кирка в сараюшке на задворке, перегорела лампочка над входом, калитка повисла на одной петле. Дом морщился занавесками, но терпел, потому что любил Хозяина. Долго терпел, раздражаясь всё сильнее, а от любви ведь до ненависти, как известно… Хозяин почти перестал разговаривать. При этом он не был болен, Дом всегда чувствовал такие вещи. Он просто изменился не к лучшему, стал почти чужим, и Дом не находил тому причины. Да и чёрт с ним, в конце концов, с Хозяином. Вообще всё как-то дерьмово последние годы, а тут ещё он, комок в желудке... Если совсем уж невмоготу станет, можно и отделаться от него, в конце концов. Током долбануть в ванной, например, от той розетки. Или вот, пойдёт на чердак… Сам древоточцев распустил, лесенка-то только с виду такая крепкая… Или просто замок заклинить, когда он вниз по Долине соберется. Пускай на дворе колотится, гад ленивый. Разговаривать он не хочет, скотина, видите ли… Расселся на топчане… Не снисходит к нашим ничтожным проблемам, паскуда зажравшаяся. Нет уж, именно током в ванной его – так, кажется, ему будет больнее. Или всё же лесенкой? А если шею не до конца свернет?
Мужчина злился. Он сидел на своём топчане, который когда-то предпочёл мягкому дивану, привалившись к завешенной потёртыми шкурами стене и натянув одеяло до покрытого седой щетиной подбородка. Так было уютно, и чуть успокаивало, но именно что «чуть». Злился ни от чего вроде бы, и от беспричинности злость только усиливалась, пыхая острыми горячими язычками из-под золы. Вроде бы всё и нормально, всё своим чередом. Вот, осень. Рощица за рекой, ниже по долине, стала красно-багряной и жёлтой с оранжевым, как и всегда в это время года. В сарае полно дров, в подвале – угля, а в баллонах – газа. Съестных припасов к зиме заложено вдосталь. Здоровье не сильно барахлит, даже самочувствие так себе ничего. Звери не беспокоят, камни с утёса за домом во двор не сыплются, речка из берегов не выходит. Откуда же такое раздражение, глухое и совершенно беспричинное? До дрожи в кулаках? До желания разбить что-нибудь об стену? Дом вокруг потрескивал и поскрипывал, как капризный ребенок, требующий общения. Это тоже раздражало и даже злило. Как застарелое одиночество, как бессмысленность суеты по хозяйству для себя самого, как зачитанная до потери страниц книжка. Как жизнь, из которой небесный зубодер щипцами выдернул коренной смысл. Годы сменяют друг друга, тупые братья-близнецы, с одинаковыми манерами и привычками. Приходят и уходят бурой чередой. Льют одинаковые дожди, идут одинаковые снега. В зеркале каждое утро одна и та же рожа, осточертевшая до судорог за минувшие десятилетия. Одинаково воняет скошенная к лету трава, сграбленная в кучу у забора. Даже о деньгах переживать не приходится. Тех, что уныло-регулярно пополняются пособием и авторскими отчислениями на счету в каком-то далеком, а потому почти мифическом, банке, вполне хватает на еду, книги и хозяйство. Ничего другого не хочется. Ничего вообще не хочется. А ведь когда-то это все называлось «Покой» и очень даже нравилось. Да потом, если не такая заплесневелая однообразщина – то что? Путешествия? Насмотрелся. Приключения с экстримом? Накушался в свое время, здоровье уже не то. Охотой заняться, что ли? Ружье прикупить недолго. Зверей жалко убивать. Шевелиться неохота, читать лень, выпивку организм не принимает, по хозяйству усердствовать – а зачем? Помру через несколько лет... пусть через десяток даже, или два... всё равно всё пропадет. Бриться не для кого, работать незачем, окружающие пейзажи изучил так, что уже тошнит. И дом туда же… Трещит, будто собрался развалиться. Будто не навсегда строен, не на диких валунах, не из пропитанного антисептиком бревна; будто не на совесть сработан… В последнее время вообще такое ощущение, что дом злится. Что набычился, гад, и замышляет, подлюка, что-то недоброе. Что предал, продал, перестал быть крепостью и… Тьфу. Никак, паранойя начинается. Мужчина выбирается из-под одеяла, суёт ноги в тапочки и пару раз прохаживается от окна к столу и обратно. Половицы сварливо скрипят. В низовья выбраться? В город? Мимолетное желание умерло, толком не родившись. Собаку завести? Так ладно, если помрёт раньше хозяина. А наоборот? Возле стены стоит ящик с инструментом. Он приготовлен ещё неделю назад – чинить крылечко. Заняться? Мужчина отворачивается от ящика и снова прохаживается от стола к окну. Задёргивает занавески. Левая застревает. Мужчина зло дёргает несколько раз, потом плюёт на это дело. Окно – стол. Стол – окно. Половицы скрипят. На столе начатая и заброшенная рукопись, вокруг и на листах – пыль. Прибраться? В ванную надо бы, сполоснуться со сна…
«Всё-таки – током», – мрачно решает Дом.
Мужчина замирает на пороге маленькой ванной. Спину пробирает от злобного… Внимания? Взгляда? Отношения? Во, накатило. Совсем беда. Успокоительное пора пить, что ли? А, чёрт! Мужчина разворачивается рывком и оглядывает комнату. Никого, конечно. Как и во всём доме. Тогда он поднимает лицо кверху (почему именно кверху? Неважно) и кричит в отчаяньи: – Ты?! Что?! Ты-то что? Зачем? И так всё дерьмово! Ещё и ты! За что? Что я тебе?.. Я же тебя строил! Вот этими руками! Как надо! Душу вкладывал! Всю душу в тебя вкладывал, а ты? И ты туда же…
«Всю душу он вкладывал», – фыркнул злым сквозняком Дом. На чердаке хлопнула форточка, сорвавшись со стопора. Хозяин уронил руки и побрёл зачем-то к лесенке на чердак. Той самой, подточенной древоточцами. По скрипящим половицам. Значит, всё же не током, а лестницей? «Всю душу вкладывал…» – задумался Дом: «Всю. Душу. Вкладывал».
В окно через не задёрнутую половину занавески заглянуло солнце, пылинки заплясали в золотом свете. Пронеслась тень от какой-то птицы.
Хозяин строил свой Дом так, будто от правильности постройки зависело всё мироздание. Он придирчиво отбирал материалы. Всё самое лучшее. Не ленился выдергивать и заколачивать снова криво пошедшие гвозди. Сдерживал нетерпение и не снимал опалубок, пока бетон не только не застывал окончательно, но и не набирался максимальной прочности. Он, действительно, вкладывал в работу всю душу, и всей душой любил свой Дом ещё до того, как тот родился и взглянул на свет ясными окошечками из-под красной черепичной кровли.
Хозяин положил руку на перила и поднялся на первую ступень.
…«Душу вкладывал», – думал Дом. Вкладывал. Вкладывал? Вложил? Дом замер. Ну, лачуга-то та, вверху, Бог с ней. А это, внизу… Шале построили всего за полтора месяца весёлые расторопные рабочие в оранжевых комбинезонах с помощью подъёмного крана, бульдозера и грохочущих отбойных молотков. В столбах пыли, дизельных выхлопах и всполохах сварки. Их деловитые крики часто доносились сюда, пока стены Шале, сделанные бог знает где, из каких-то хитрых плит, поднимались над площадкой и смыкались на застеклённых торцах. В это вот Шале они душу вкладывали, оранжевые ребята?
Хозяин медленно миновал вторую ступень и задумался, поставив ногу на следующую.
…А если нет? Если у Шале вообще нет души, как и у Домика наверху? Если они только с виду живые, а на самом деле – такие же бездушные, как скалы вокруг? Бездушные.
Хозяин миновал еще две ступени. Под следующей жуки выели в древесине лестницы самые большие дырки для своих личинок.
…Может быть, соседи потому и не отвечают, что просто не могут, как не могут мёртвые камни? Если это так – получается, что мы с Хозяином вообще одни здесь, в нашем мире?
Лестница отчётливо треснула.
…И у меня нет никого, кроме Хозяина?
Мужчина поставил ногу на следующую ступеньку.
Дом вздохнул ветром в трубе под ржавой флюгаркой, напрягся и поддержал изъеденный брус, чтобы тот не переломился. В конце концов, Хозяин, наверное, просто стареет, и ему труднее работать. И он от этого расстроен. Вон он, совсем седой и хромает… У меня тоже седой мох на крыше завёлся, и я тоже, наверное, стал брюзгливым.
Мужчина вздрогнул и удивлённо огляделся, стоя посреди лестницы. Потом улыбнулся. – Отпустило, – удивлённо произнес он вслух. Затем ещё раз огляделся и поднялся на чердак, где стал копаться в сундучке с лязгающими скобяными приблудами, приговаривая: – Совсем половицы расскрипелись. Форточку закрепить… Чёрт, где вантуз для раковины? Рассопливился, пэнсионэр… Лесенка, вон, совсем гнилая стала, тетиву менять пора… Калитка опять же. И чуть позже, почти про себя: – А что я хочу от своего дома? Он же – как я. Я ворчу – и он ворчит. Я злюсь – и он злится. Мне хорошо, и ему тоже. «И верно», – подумал Дом: «Я тоже хорош. Хозяину одиноко, а я…»
Дом снова напрягся, поддерживая лестницу, пока Хозяин с материалами в охапке неуклюже спускался по ней боком.
«Правильно», – донеслось вдруг из верховьев Долины. Совсем тихо, шелестом опадающих листьев. И чуть позже, вкрадчивым шорохом землеройки: «Ты молодец». И еще, совершенно уже беззвучно: «Совсем как я когда-то»… Дом встрепенулся, будто от лёгкого подземного толчка, хотел было ответить… Но промолчал, потому что понял – лишнее. Ему показалось, что Домик наверху чуть улыбается сквозь густой серебристый мох и проросшие через старое дерево побеги.
Дом в ответ тоже улыбнулся, как мог.
|
|
РУССКАЯ ЖИЗНЬ |
|
WEB-редактор Вячеслав Румянцев |
