|
|
|
|
Алексей ПРУДНИКОВ |
|
© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ" |
|
К читателю Редакционный советИрина АРЗАМАСЦЕВАЮрий КОЗЛОВВячеслав КУПРИЯНОВКонстантин МАМАЕВИрина МЕДВЕДЕВАВладимир МИКУШЕВИЧАлексей МОКРОУСОВТатьяна НАБАТНИКОВАВладислав ОТРОШЕНКОВиктор ПОСОШКОВМаргарита СОСНИЦКАЯЮрий СТЕПАНОВОлег ШИШКИНТатьяна ШИШОВАЛев ЯКОВЛЕВ"РУССКАЯ ЖИЗНЬ""МОЛОКО"СЛАВЯНСТВО"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"РОМАН-ГАЗЕТАГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКАXPOHOCБИБЛИОТЕКА ХРОНОСАИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИБИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫСТРАНЫ И ГОСУДАРСТВАЭТНОНИМЫРЕЛИГИИ МИРАСТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫМЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯКАРТА САЙТААВТОРЫ ХРОНОСА |
Алексей ПРУДНИКОВДобрый оборотеньГде-то на севере Подмосковья жил в лесу оборотень некий. Который обычный оборотень – тот просто: либо он человек, либо волк. А этот не таковский, чтоб в простоте себя держать. Этот был артист – всё норовил как-нибудь разэдак перекинуться: то по лесу овцой пробежит, то бесхозной тачкой проедет, то одноногой вороной проковыляет. И то сказать, чтобы каким злодеем сделаться – сила нужна особая: тут такой характер надо иметь, чтоб волевой был, да упёртый. А у этого какая сила? Добряк был. Вот и превращался в какую-то всё ерунду: в мышь, в кикимору, в утку. Ну, прожил он так-то до осени. А как подступили холода, заподумывал добрый оборотень, где бы зиму прозимовать. Думал-думал и решил: а подамся-ка я к людям. Перекинулся тойтерьером и бежит в ближайшую деревню. А дворовые собаки учуяли, что по деревне нечистый дух бежит, и давай лаять: – Яв-ав! Яв-ав-ав! Яв-ава-вав! На ту беду выходит из дому дед Семён, и пошёл в сельпо сдавать стеклотару. Сейчас, думает, сдам и куплю перцовки. Вдруг смотрит, а по улице горемычная собачонка бежит. Дед Семён посвистел, причмокнул, и вот она уже за ним в сельпо ковыляет. Сдал он, стало быть, стеклотару, а перцовки-то и нет, всю разобрали. Ну что ты будешь делать? А тут смотрит, а вместо пёсика сидит в ногах у него кошак, да блох на тощем хвосте выкусывает. Мать честная! Вот ведь на старости лет, как приглючит. Ну, делать нечего, взял дед Семён что было, рябиновку и кота, и, узнав, когда в завозе снова будет перцовка, отправился восвояси. Приходит, а это уже не кот, а суслик. То есть даже и не суслик, а как будто крот. Замигал дед Семён и вдруг видит, что это совсем не крот, а опять собачонка. Правда, не тойтерьер, а теперь уже так, нечто худое, косматое и вислоухое. Дед Семён опустился на табуретку, вздохнул и ждёт, чего дальше-то будет. А дальше ничего и нет: вислоухая собачонка покрутилась на месте, легла и уснула. Тогда дед Семён очень глубоко вздохнул и стал припоминать, когда с ним и раньше такие рецидивы случались. Вспоминал-вспоминал, да так ничего и не вспомнил. Как старуха умерла – помнит, а что другое – хоть убей. Долго ли, коротко ли, наступил вечер, а тут сосед со своим продуктом в гости идёт. У тебя, говорит, основа, а у меня закусь. Сели за стол, а Николай Иваныч, сосед, о политике не рассуждал, зато любил поговорить о физиологии, кто на кого похож. Так и сейчас: – Вот что я тебе скажу, дядя Семён. Все хозяева, у кого есть божьи твари в хозяйстве, похожи на них просто лютое дело. Вот как, например, твою новую собачку зовут? – Суслик. – Как-как, не расслышал? Бобик? – А, верно, – опомнился дед Семён. – Бобик. – Ага, значит Бобик. А сколько он у тебя живёт? – Да вот сегодня утром иду, понимаешь, в сельпо, а навстречу – собачонка бесхозная. Взял да и подобрал. Отчего ж не подобрать? – Вот! – Николай Иваныч поднял указательный палец и говорит.– Подобрал сегодня утром, а уже похож на него – просто лютое дело. Чего бельмы таращишь? Не веришь, что ли? Верно тебе говорю – похож, потому как все хозяева похожи на своих собак. Вот у тёти Паши собаки нет, но есть корова. Так она и сама – вылитая корова. А у бабы Пети, Патрисии Петровны то есть, и вообще всего хозяйства – одно корыто. И ведь надо ж так: посмотришь на неё, а в ней нет-нет, да что-то корытистое и проглянет, – Николай Иваныч коротко почесался и вдруг моргнул. – Подожди-подожди, дед Семён. Откуда у тебя кролики? – Какие кролики? – Да вот, под стол юркнул кролик. – Может, это Бобик? – Да что ж я, кролика от Бобика не отличу, что ли?! Николай Иваныч полез под стол и видит: никаких кроликов под столом нет, зато между валенок деда Семёна примостился и сидит ёж. Хотел его Николай Иваныч пугнуть, сунул руку, но вдруг глядит, а это совсем не ёж, а как будто бы и барсук. Только не обычный барсук, а такой, немного с рогами. Николай Иваныч охнул и по-быстрому вылез из-под стола. Сел на свою табуретку и сидит-молчит. – Ну что, – говорит дед Семён. – Нашёл кроликов? – Нет. – Тогда давай выпьем. – Нет. Я завязал. – А что так? – А то, что мы тут пьянствуем, а сатана – сидит неподалёку и наши души подкарауливает! – Всегда так было, – вздыхает дед Семён, а Николай Иванович встал с кряхтением из-за стола и говорит: – Ты меня, конечно, извини, дядь Семён, но что-то мне... не того. Пойду-ка я домой, о Боге подумаю. А загляну к тебе завтра, или на днях, – уже из сеней добавил Николай Иванович и без оглядки ушёл восвояси. А дед Семён сидит за столом один и вздыхает: э-хе-хе, такие дела. Настойка есть, закуска есть, а пить не с кем. И решил он посадить Бобика на освободившийся табурет. Всё ж таки не один как будто квасит, а в компании. Да только глядь! – а это совсем не Бобик, а самый настоящий оборотень: морда хитрая, пёсья и просто жуть какая разбойная, а глаза прищурены и мигают как у свиньи. Что же до остального, то просто мартышка мартышкой: и на стуле сидит, как мартышка, и почёсывается, как мартышка. Принюхивается – и то, как мартышка. Ну, короче говоря, оборотень. – Эге, так вот ты кто такой... – процедил дед Семён. А добрый оборотень прячет морду, якобы от стыда, а сам подглядывает хитрым глазом, что дальше-то будет. Тогда дед Семён и говорит. – И не стыдно тебе старого человека морочить, подлая ты морда? А тот вжимает голову, дескать, ой стыдно, ой стыдно. – Вот то-то и оно. Как нахулиганить – так он и сусликом, и кротом, а как выпить – сразу нормальный облик вспомнил. Что, думаешь, коли за стол позвали, так теперь и нальют? А тот переступил с лапы на лапу и облизывается, дескать, а почему бы и нет. Тогда дед Семён плюнул с досады и говорит: – Ей-богу, ну что за народ такой. Добро бы, сразу представился: так, мол, и так, дядя Семён, такой-то я и такой-то. Так нет, ему обязательно надо напакостить, напугать, наподличать. Эх, сидели бы сейчас, на троих решали; так пожадничал, ехидный чёрт, прогнал человека. Что скажешь, вру, бесстыжие твои глаза? А добрый оборотень поджал хвост и виновато потупился, мол, ну что тут поделаешь, коли натура у меня такая. Дед Семён хотел ещё ругаться, да вдруг стало ему жалко оборотня, он и спрашивает: – Насовсем, что ли, пришёл? А тот хитренько мигает, мол, насовсем, дедушка, насовсем. – О-хо-хо, – вздыхает дед Семён. – Ну вот что с тобой делать? Проку от тебя – что с козла молока, а в лес назад не прогонишь, я не изверг, чтобы на зиму глядя... Ладно уж, оставайся. Но только смотри у меня, чтоб без шуток. А то я так пошучу, что в котлету, братец мой, превратишься, – и, сказав так, дед Семён занялся гостем уже по-хозяйски: то есть отпарил в бане, накормил, напоил, да уложил спать. А утром проходила мимо его двора коровница тётя Паша. А надо сказать, дед Семён был немного забывчив, да и простяга редкий – такой, что вовсе не помнил зла. Ну, люди и пользовались: кто бы мимо ни проходил, всякий зайдёт и стащит, что приглянётся. Так и теперь. Подошла пора капусту рубить, а у тёти Паши трёхлитровых банок не хватает. Вот она и решила: «Где-то там у Семёна стеклотара лишняя; надо бы позаимствовать баночки три». Зашла в дом, а хозяин спит и кого-то во сне ругает. Спустилась в подвал, а порожних банок – всего-то две. А в третью что-то не то засунуто. И уж хотела вытряхнуть это «не то» из банки, а оно вдруг само выскакивает – и хвать ей за руку. Что такое? А это вцепилась в неё клешня милиционера, а у той на кулаке наколка: «Ага! Попалась!» – Ох, – сказала жалобно тётя Паша. В голове вдруг сделалась барабанная дробь, по-пионерски бодрая и разоблачительная: «Тр-р-ре! Тр-р-ре! Тррре-тррре-тррре!». И под эту дробь стала исполняться русская народная песня «Как у бессовестной воровки тёти Паши, ой-люли, корову конфисковали, ой-люли». Тогда стряхнула она руку, и как можно быстрей – домой. Прибежала, легла на кровать и лежит. Ну, думает, главное сейчас – не свихнуться. И вдруг видит, что на животе у неё стоит черепаха на курьих ножках. Причём непонятно, то ли передом стоит, то ли задом. «Ну, если оттуда выглянет змеиная голова, значит передом», – подумала бедная тётя Паша. А из панциря возьми да и выгляни голова петушья. Покрутилась, повертелась и вдруг говорит: – Кукурику. – Всё верну! – завопила тогда тётя Паша. – И скатерть, и лопату, и электрочайник – всё-всё верну! И впредь ничего не трону, только уйди! Сгинь! Пропади! Залилась она злыми воровскими слезами; но глядь – а петухоголовой черепахи и след простыл. Тогда собрала она наворованное, пришла к деду Семёну и говорит: вот, мол, как-то брала у тебя, да всё забывала вернуть обратно – эва, сколько добра накопилось. Сбросила имущество, а сама бочком-бочком, да и вон. «С чего бы это?» – думает дед Семён. Но посмотрел на Бобика, а морда у того – довольная-предовольная. Тут-то и смекнул дед Семён, в чём дело. – Что ж ты под монастырь-то меня подводишь, а? – прищурился он на Бобика. – А ну как народ узнает, что в моём доме оборотень живёт, что тогда? Ведь на меня же с вилами пойдут! Но тут прибежал Николай Иваныч, и несколько заикаясь, отдал дедсемёновскую двустволку, которую взялся как-то чинить, да занести всё не было времени. Тогда у деда Семёна совсем другой с Бобиком разговор пошёл. Едва Николай Иваныч за порог, он и говорит: – Ага, октябрь на исходе; это значит, надо идти на уток. Самое такое время. Осенний у них сейчас пролёт. Ну и вот, слушай меня внимательно, Бобик. Завтра идём с тобой на охоту; поэтому сегодня вырабатываем оперативный план. Сначала ты летаешь куликом по болоту и выглядываешь, есть ли где утки. Если находишь место, спускаешься на воду цаплей, потому что цапля крупнее кулика, а глаза у меня уж не те. Ну, значит, спустился цаплей и плаваешь двухголовой уткой, чтоб я сумел тебя отличить от остальных уток, как подойду поближе. Ловим, что называется, на живца; как слетятся утки, ты начинаешь тявкать на две глотки лисицей… Что, не умеешь?! Ну так по-пёсьи гавкай. Утки поднимаются в небо, тут-то я их – пиф-паф! Дальше. Если она упадёт в камыш – ты спаниелем её отыскиваешь. А если в воду – я на лодке к ней подплываю. Так у них и пошло. От зари до зари охотятся, а вечером – перцовка под дичь. Поначалу-то дед Семён побаивался открыто ходить с Бобиком. Ну мало ли, вдруг ему приспичит в сурка перекинуться прилюдно, или ещё в кого. Но потом вдруг обнаружил, что люди не видят оборотня в упор. Бобик как Бобик, ничего особенного. Деду Семёну даже обидно стало: ведь оборотень, – настоящий живой оборотень! – а тут вон какое дело. Он и так и сяк; уже в хитрости пустился, не замечают ли, дескать, в его собачке что-нибудь такое-эдакое. А никто ничего не замечает. Собачка как собачка, ничего такого. И если, бывало, видят, что дед Семён с двустволкой куда-то пошёл, а за ним страус четырёхногий бежит, или, скажем, детский велосипед катится, то тут и ежу понятно, что вот, отправился дед Семён на охоту с Бобиком.
|
|
РУССКАЯ ЖИЗНЬ |
|
WEB-редактор Вячеслав Румянцев |
