|
|
Владимир ПРОНСКИЙ |
|
2011 г. |
МОЛОКО |
|
О проекте "МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Владимир ПРОНСКИЙЛюбимый цветок ВероникаРассказ Писатель Алексей Шустов оказался на литературном вечере в Коломне почти случайно, приехав к другу из Москвы. С Валентином он учился в институте, поэтому изредка ездил в гости вспомнить молодость. Вот и в этот раз приехал к нему, а попал с ним и его женой в культурный центр «Дом Озерова», располагавшийся в старинном особняке классического стиля, на представление новой книги местного поэта. Стихотворец оказался немолодым техником, работавшим в каком-то исследовательском институте. Стихи его ничем не удивили, как и сочинения его товарищей по литобъединению, бойко поздравлявших виновника торжества в меру сценического умения и поэтического дарования. Всё шло к благополучному завершению выступлений, когда Алексей Дмитриевич залюбовался светловолосой девушкой, мягким овалом её спокойного лица. Она показалась необычайно серьёзной, даже строгой, и строгость подчёркивало бирюзовое платье с глухим воротником и холодно блестевший серебристый медальон. Но более всего всколыхнуло имя: Вероника! Он заслушался её стихотворением, показавшимся свежим, искренним — оно сразу перевернуло душу. Особенно доверительно прозвучала последняя строфа: Соберу я букет вероник, Одарю тебя цветом любви, Чтобы тотчас ко мне ты приник, А иначе умру! Не губи! Шустов сразу вспомнил Веронику своего детства, но не мог понять, как может знать нынешняя Вероника, что он сорок лет назад собирал эти цветы с её тёзкой?! Она даже внимательно поглядела ему в глаза, словно и она вспомнила! Что может быть приятнее такого взгляда, что сравнится с ним, когда всё так совпало?! …Алёша учился с Вероникой в одном классе, и так они привязались друг к другу, что и после занятий часто собирались вместе. Выучат уроки, помогут родителям и — айда гулять! Чаще всего подолгу пропадали в лесу, особенно в каникулы. День для них — самое удобное время, чтобы улизнуть от её родителей, всегда ругавших дочь, когда видели их вдвоём. Улизнуть удавалось легко, особенно летом: надо лишь выйти за огороды — и они среди берёз и сосен, где можно и земляники набрать, и грибов. Веронике же более всего нравилось плести венки из цветов. Большинство девчонок любили ромашки, а её любимые цветы — синие вероники, названные, как казалось Алёшке, в её честь! Когда у неё было хорошее настроение, она говорила: «Пошли за верониками!» — и пронзительно смеялась, зная, что в лесу они будут целоваться. Обычно целовала она — серьёзно, старательно, хмуря тёмные бровки и чуть ли не кусая тонкими губами. А в перерывах читала свои стихотворения. Чаще всего — о верониках; с ними она будто разговаривала, переплетая венок дымчатыми «кукушкиными слёзками» и украшая рубиновыми «часиками». Почти всё своё тринадцатое лето они пропадали в лесу, будто знали, что оно у них последнее. Их дружба оборвалось внезапно, когда семья Ахметовых уехала. Случилось это за две недели до начала занятий в школе. В ту пору многие покидали их мещёрский лесной посёлок, считавшийся бесперспективным, забытый властями, в котором летом хозяйничали комары, а зимой его заваливало непролазными снегами. До последнего дня Вероника ничего не говорила, а только утром в день отъёзда нашла Алёшу и разрыдалась, сказала, что уезжает к родственникам в Татарию. Зачем и почему — не объяснила, а может, и сама не знала. Лишь сказала, что напишет письмо. И действительно написала, и они долгое время переписывались, но потом переписка оборвалась. Расстояние всё разрушило. К тому же пошли слухи, что Вероника вышла замуж. Для него, тогдашнего поселкового парнишки, это было сродни предательству… Алёша, а теперь Алексей Дмитриевич Шустов, работавший в последние годы литературным редактором, лишь став взрослым, понял, что родители Вероники переехали на родину предков, видимо, преследуя какие-то свои цели. Со временем её образ стёрся в памяти, но цветы юности остались на всю жизнь. И вот они ожили в стихах, и это походило на мистику. С этой минуты Алексей Дмитриевич не сводил глаз со студентки педагогического института. Он даже спросил у Валентина её фамилию и записал, чтобы не забыть, и без конца повторял про себя запомнившуюся строку: «Одарю тебя цветом любви!» На лёгком фуршете он оказался напротив Вероники, словно сама судьба их теперь сводила вместе, исподволь рассматривал её, а когда представился момент, попросил слово и радостно отозвался о прошедшем вечере, подарил свою книгу Веронике — яркому, как он написал в дарственной надписи, представителю молодого поэтического поколения. Вероника сказала «спасибо» и внимательно посмотрела в его серые глаза своими синими глазами, а потом, будто случайно взглянула на портрет на обложке, сравнивая: похож или нет. Шустов понимал, что начал себя накручивать, но, поддавшись воображению, ничего не мог поделать с собой, когда в голове вновь закружились воспоминания. И в этом головокружении он боялся упустить Веронику, на первый взгляд скромную, даже пугливую, явно не соответствовавшую своему весьма нахальному поэтическому призыву. Поэтому он решил не перечёркивать знакомства, пообещал опубликовать стихи, тем самым окончательно расположив к себе. Он записал свой электронный адрес и отдал Веронике, попросил: — Присылайте подборку. В столице опубликуем! Вероника улыбнулась уголками губ и преданно посмотрела в глаза, не веря свалившемуся счастью. Переспросила: — Подборку?! — Присылайте, Вероника! Пользуйтесь моментом! — улыбнулся он. Когда после фуршета народ мало-помалу разбрёлся, Валентин потянул к себе домой, чтобы поговорить «за жизнь», но Шустов знал, что разговоры будут об одном: его стихах. Тем более — сегодня, когда выпили. А память у него в таком состоянии становилась на удивление великолепной. Сам Шустов и одного стихотворения подчас не мог запомнить, а у Валентина они сыпались километрами. Ему только дай волю, и весь вечер он будет разматывать эти «километры», размахивая длинными руками. Алексей знал, конечно, что все поэты говоруны, но Валентин — особенный. Поэтому они вместе дошли только до остановки. И Вероника с ними. Так получилось, что трамвай Валентина подошёл первым. Приятель, видно обидевшись, подтолкнув на ступеньки объёмистую жену, и успешно отбыл с ней, а Шустов остался с Вероникой. Когда появился нужный Веронике трамвай, «четвёрка», он обратил к ней дежурные слова, прозвучавшие, правда, совсем не дежурно: — Вас проводить? — А вам по пути?! — зачем-то спросила она, прекрасно зная, что нет. Её явное кокетство заставило ответить в тон: — Сегодня — да! Она улыбнулась и промолчала. Зато в трамвае разговорилась: рассказала о дипломной работе, о стихах. Пишет их давно, правда, одно время был перерыв, а теперь без них жить не может. А ещё увлекается музыкой, живописью, сотрудничает с городской газетой. — И когда всё успеваете? — по-настоящему удивился Шустов. — За счёт самодисциплины! — серьёзно сказала Вероника. — Удивительно! — Но это так… — Так-то, может, и так, но в современном мире достигают успеха за счёт узкой специализации. Времена Леонардо да Винчи давно прошли! — Возможно, но в молодости каждый хочет многому научиться, а уж жизнь потом сама подскажет, что нужно! — Она неожиданно замолкла, чтобы через минуту сказать: — Вот мы и приехали, конечная… Наше Колычёво! Они сошли на кругу. Вероника посмотрела снизу вверх на высокого Шустова и вздохнула: — Ну, я побегу?! А то мама ждёт! — Беги… Хотя с удовольствием проводил бы тебя до подъезда! — неожиданно перейдя на «ты», сказал Шустов. — Темнеет ведь! Он видел, что его предложение не обрадовало, но и отказаться она не смогла: — Проводите немного… Он довёл до двора, остановился у неосвещённого подъезда, сказал на прощание, опять на «вы»: — Тогда позвольте откланяться! А стихи присылайте — не раздумывайте долго! Шустов повернулся и направился к проходу между зданиями, боковым зрением увидев, что из-за дерева к Веронике подошёл мужчина, спросил басовито: — Кто это? Что она ответила, Шустов не слышал, зато прекрасно понял, что это её молодой человек, которого она по какой-то причине не пригласила на вечер. Но это уж их дело. И он, Шустов, не имеет к этому никакого отношения. Правда, от увиденного настроения не прибавилось. Смешно и даже глупо выглядел его донжуанский порыв, желание ухлестнуть за студенткой в чужом городе. Но пока добирался до Москвы, знакомство с Вероникой всё окончательно заслонило, как он ни укорял себя. Глубокой ночью Шустов заглянул в Интернет и кое-что узнал о ней. Оказалось, что она действительно печаталась местной газете, занимала первые места в поэтических конкурсах молодых, и вообще слыла в городе известной личностью. Он всматривался в фотографии, на всех она казалось разной, но легко узнаваемой, её милая мордашка могла сделать неравнодушным не только его. С этим не поспоришь. Он долго не мог уснуть, слышал, как за стенкой шебуршала бывшая жена, потом среди ночи зачем-то начала греметь в кухне посудой. Как же он устал за те десятилетия, которые теснился с ней под одной крышей, ибо никакого варианта с обменом или продажей квартиры она не признавала! Тем самым целеустремлённо мстила за то, что когда-то он развёлся, пожелав свободного творческого полёта. Он все эти годы предлагал варианты разъезда, но тщетно! Жена сама не жила и ему не давала. Родственники убеждали, что, мол, она любит его, поэтому и не хочет отпускать, на что он отвечал: «Сама себя она любит! Да с такой силой, что даже собственных детей разогнала!» Так и было: со снохами не ужилась! И Шустов убегал и пятнадцать лет блаженствовал в чужой квартире, оставленной знакомыми, уехавшими в длительную заграничную командировку. Те годы он будет помнить всю оставшуюся жизнь, как самый прекрасный отрывок жизни — и немалый! — когда делал, что хотел. А теперь, когда вернулся к себе, никакой личной жизни, хотя какая личная жизнь в его годы?! Для Шустова она заключалась теперь в одном: хотя бы её остаток пожить спокойно. Но разве поживёшь спокойно, когда появилась Вероника, приславшая через два дня стихотворения. Сразу не соизволила, и это было не понятно: обычно авторы моментально цепляются за возможность опубликоваться, а эта знает себе цену. Ну и молодец! Стихотворения, за исключением одного, того самого, в котором заклиналось «Одарю тебя цветом любви», показались ученическими даже ему, не поэту, и требовали доработки. И он начал переписываться с ней, предлагать варианты тех или иных строк, чтобы потом, когда понёсёт знакомому редактору, не получить нагоняй. Как говорится, дружба-дружбой, а лицо надо блюсти. Но переписка с Вероникой не утомляла, а радовала, он ждал её писем, и чем чаще они приходили, тем он сильнее проникался всеохватным романтически чувством, не понимая, что с ним происходит: всерьёз это или это непонятная блажь от лукавого?! И он догадался, что влюбился в Веронику, как когда-то был влюблён в свою первую любовь, и чувствовал себя совершенно разбитым неожиданным чувством, словно совершил тяжкое преступление, за которое непременно придётся отвечать. Но теперь ему всё равно, когда знал, что есть Вероника, которой надо помочь. Конечно, он тешился надёждой, искал оправдание несолидному поведению, подавляя нахлынувшие чувства. И в какой-то момент не выдержал, написал Веронике письмо и всё рассказал, попросил не обижаться, воспринять всё с юмором, тем более что на календаре в тот день значилось 1 апреля! Что ей оставалось?! Тактично скрыть чувства и вполне возможную неприязнь! Она так и поступила, сообщив, что никакой обиды нет, «всё как прежде». Всё как прежде… «Это она сейчас так говорит, пока не вышла подборка, а как будет напечатана, только он и видел эту синеглазку! Сразу забудет всё хорошее и сделает дяде ручкой!» — думал Шустов, издеваясь над собой. Он был готов к такому варианту, но всё же пугался потерять её и понимал, что необходимо не останавливаться в желании помочь, делать, что угодно, лишь бы продлить общение. Поэтому напросился, когда вышла подборка её стихотворений, приехать в Коломну, чтобы лично привезти газеты. Весна к этому времени разогрелась, и он надеялся встретиться с Вероникой, погулять с ней по кремлю, подняться на Маринкину башню. В общем, искал повода, чтобы на час-другой продлить общение. Это, конечно, так, но он до конца не понимал, зачем его куда-то несло, чего он не видел в этом городе, пусть и не столь дальнем, в котором даже когда-то учился?! Не понимал, но всё равно ехал только лишь затем, чтобы встретиться с новой знакомой, а после стремительно уехать. Хотя нет. Вероника обещала познакомить с мамой, а он и не отказывался! Ну не верх ли это глупости, которую может позволить либо болван, либо наглец, ищущий приключений. Он себя ни тем, ни другим не считал, но всё равно чувствовал так, словно его острекали крапивой, и теперь он, спасаясь от зуда, мчался бог знает куда. «Или не нагулялся за жизнь, или думаешь, что ей износу не будет, — ворчал он. — Нет, мил-человек, так не бывает, чтобы бесконечно виться верёвочке. Когда-нибудь да оборвётся!» Но был у него и моральный противовес. Ведь к этому дню Вероника о нём кое-что знала. Например, что он разведён, что всю жизнь стремится к одиночеству и всегда страдает от него, когда добивается, и процесс этот бесконечный. А Шустов никогда и не скрывал своего душевного состояния, но говорил о нём только с теми людьми, которые могли понять и не посчитать его откровения причудой или слабостью. Причуда, может, и есть, но слабость?! О собственной слабости люди обычно молчат. Да, до конца он не был уверен в необходимости визита, не покажется ли он странным?! Конечно, понятен был интерес Вероники и её мамы к возможности водить знакомство с человеком, который мог чем-то помочь. Но так ли значим его опыт, если сам носитель — так получалось — не до конца разобрался в себе самом?! И если бы не Вероника, то он прямо и честно сказал бы: вряд ли. Кому теперь нужны его знания, умение чему-то научить — сделать так, чтобы была практическая польза?! Да и какая польза в наше время от творческого человека? Вот лет двадцать назад совсем бы другой разговор был. Шустов помнил времена, когда он, молодой прозаик, выпустивший две-три книжки, уже тогда имел известность, его имя постоянно мелькало на страницах газет и журналов. Сейчас всё изменилось, и сам он изменился. До Коломны Шустов добрался менее чем за два часа. Приехал с цветами, и, выйдя из поезда, рад был увидеть Веронику, не мог налюбоваться её улыбающимся, сияющим лицом и праздничным видом, который подчёркивала нежно-розовая куртка, льняные распущенные волосы, волнами спадавшие на плечи; он сразу заметил, что её белый берет гармонирует с его белым шарфом. Вероника тотчас предложила отправиться к ним домой, но он не спешил — хотелось поговорить и побыть с ней наедине, а не под пристальным оком её матери. От станции Голутвин они ехали до кремля на автобусе, и Вероника торопливо вчитывалась в собственные стихи, чему-то улыбаясь, а он разглядывал её «музыкальные» покрасневшие пальчики. Дочитав, она вздохнула и счастливо посмотрела на Шустова; ему в этот момент показалось, что она очень хочет расцеловать его — сейчас же, немедленно! Потом, когда гуляли по кремлю, заходили в музеи, он незаметно поглядывал на Веронику, не уставая созерцать юное счастливое создание. В какой-то момент Шустов несмело сказал, что, мол, пора и честь знать, и ему надо возвращаться в Москву, но она шутливо загородила дорогу и укорила: — А разве к нам не заедете на пирог? Вы обещали! С мамой познакомлю, я много говорила ей о вас, она знает, какой вы славный. Что ответить милой девочке, как сказать ей, что мама совсем не интересует, что интересует его она сама, но он готов на все её предложения, лишь бы продлить свидание. Купив цветов и поместив их в пакет вместе с цветами Вероники, они поехали на трамвае и вскоре остановились у её девятиэтажного дома. Вероника жила на седьмом, и когда они поднимались в лифте, то невольно коснулись друг друга, а он улыбнулся. — Что-то не так? — спросила она. — «Одарю тебя цветом любви…» — многозначительно вспомнил он её строку. Вероника рассмеялась, хотела что-то сказать, но тут дверцы лифта распахнулись, и она выпорхнула, как напуганная птичка, на волю. Торопливо позвонила в дверь, словно спешила сдать спутника с рук на руки, и радостно сказала, когда дверь растворилась: — А вот и мы, мамуль! Знакомься! Румяная то ли от волнения, то ли от суеты, хозяйка показалась в сравнении с Вероникой усталой; короткая стрижка ей совсем не шла. Она словно знала об этом, немного отступила и испуганно представилась, подала руку: — Светлана Михайловна… Или просто Светлана. — Алексей Дмитриевич! — сказал в ответ Шустов и слегка пожал тёплую ладонь. — Раздевайтесь, проходите к столу — всё готово. Шустов неторопливо снял куртку, надел поданные тапочки, оказавшиеся тесными, и указал на свои руки, мол, помыть бы… Ему открыли дверь ванной комнаты, и пока он находился там, то разглядывал себя в зеркале и не узнавал: настолько смотревший на него серьёзный человек — с заострившимся носом, бледными залысинами — казался непохожим на прежнего весельчака Шустова. Прежде чем сесть за стол, Светлана показала гостю вид с балкона, с которого виднелась разлившаяся Ока, трёхкомнатную квартиру, увешанную картинами, словно он только затем и приехал, чтобы ознакомиться с её жильём. За столом же Шустов более поглядывал на Веронику, а Светлана на него. Вероника плутала взглядом между ними, боясь обидеть кого-нибудь невниманием. Все почему-то смущались, словно встретились по принуждению. И тогда Шустов перехватил инициативу, попросил Веронику прочитать стихотворения. Ему захотелось услышать понравившуюся строку из её уст, и она поняла его тайное желание, когда начала читать, слегка покраснела, дойдя до слов «Одарю тебя цветом любви», зная, как он относится к этой строчке. Но в этот момент всё-таки пересилила себя, никак и ничем не выдала волнения, старательно дочитала и потупила взгляд, то ли ожидая похвалы, то ли боясь услышать критику. В какой-то момент мельком взглянула на мать, словно спросила: «Произвела впечатление?» И та поняла её, одобрительно кивнула: — По моему, неплохо! Правда, Алексей Дмитриевич?! — Кто бы спорил! Способности налицо. Будем помогать! — Спасибо! Ей надо помочь! Вероника поздно родилась, и можете представить, что значит для матери поздний ребёнок! Поэтому всю жизнь посвятила ей. Хочется, чтобы из неё вышел гармоничный человек, пропитанный стремлением к прекрасному. Я тоже всегда стремлюсь к этому, но математический склад ума, видимо, не рассчитан на понимание тонкостей искусства. Вот и приходится, увы, прозябать в экономистах. — Перестаньте наговаривать на себя! У вас прекрасный художественный вкус, о котором можно судить по картинам, украшающим ваш дом. Не каждый способен проявить его! Он, наверное, ещё минуту поговорил тем же тоном и понял: чем дольше говорит, тем большую чепуху несёт. Хозяйкам бы самим взять инициативу, чтобы отвлечь и занять гостя, дать ему понять, что он живой человек, а не начальственная мумия, но этого не происходило. Они отведали салат из спаржи и рубленый домашний бифштекс, потом попили чаю с черничным пирогом, оказавшимся удивительно вкусным, как и говорила Вероника. Шустов ждал, когда Светлана выйдет хотя бы на минутку, чтобы договорить, досказать Веронике то, чего не успел во время прогулки. Но этого не происходило, и в какой-то момент Алексей догадался, что именно Светлана ждёт, когда дочь оставит их, чтобы самой завязать с ним разговор. Шустов видел, что понравился ей. Наверное, показался почти таким, каким видела на интернетовских фотографиях, ну, быть может, немного усталым, но усталость его легко объяснима: приехал из другого города, долго гулял по кремлю. Она ждала, а время шло. И когда после чая и лёгкого разговора гость начал собираться, она не решилась его удерживать, лишь сказала многозначительно: — Была рада познакомиться! Спасибо за помощь Веронике! Она заслуживает внимания мудрых людей. А вы всегда приезжайте. В нашем музее часто проходят выставки, так что приглашаем. Можно с ночёвкой. Свободная комната в вашем распоряжении. — Спасибо, Светлана Михайловна, за гостеприимство! Непременно воспользуюсь приглашением. А Веронику бросать не будем. Способная девочка! Когда он уходил, Вероника вызвалась проводить, но Шустов отказался, сославшись на сгустившуюся темноту; он теперь не мог спокойно расстаться со своей синеглазкой, а делать это суетно, на ходу не хотелось. Поэтому обрадовался, когда они дружно подали мягкие ладошки, довели до лифта. Вернувшись в квартиру, Вероника улыбнулась: — Мам, вот тебе достойный жених! — Не выдумывай! — отмахнулась Светлана и вздохнула: — Он ведь тебе глазки строил, а не мне! Из Москвы не поленился приехать! — У меня Андрей есть! Он, кстати говоря, вот-вот должен подойти. Шустов в это время, глотнув во дворе бодрящего воздуха, остановился, чтобы немного прийти в себя от недавних разговоров и посмотреть на всё со стороны. В какой-то момент его отвлекло движение, увиденное боковым зрением. И сразу же кто-то тяжело навалился на плечо, от чего он резко развернулся и увидел плотного мужчину, скорее парня. — Чего хотел? — грубо, давая понять, что не испугался, спросил Шустов. — Если ещё раз появишься у этого дома, то… — не договорив, незнакомец замахнулся, Шустов увернулся, но кулак всё-таки скользнул по скуле, успев обжечь кожу. Не ожидая следующего удара, Алексей сам успел вдогонку ударить потерявшего равновесие противника, после чего они выпрямились и ухватились за грудки, не решаясь на что-то большое; в этот момент Шустов услышал, как трещит его куртка. — Чего хотел? — повторил он, сообразив, что противник оказался трусоватым: ударил с испугу и сразу на попятную. — Ещё раз увижу около Вероники — на пику посажу, так и знай! Шустову не с руки бодаться с молодым — дыхания не хватит, но и спасаться бегством не к лицу. Единственное, что он мог сделать в этот ситуации, — грубо оттолкнуть противника и сказать с издёвкой: — Нашёл себе ровню?! Что ты за мужик, если к пенсионеру ревнуешь?! Шустов гадливо плюнул в сторону и пошёл, более не оглядываясь и не прислушиваясь, зная, что болтовня про пику — блеф. Ведь, чтобы показать пику, а тем более применить — характер нужен, или наоборот — полное отсутствие его, а тут ни рыба ни мясо! Да, такое расставание с Коломной настроения никому не прибавило бы. В электричке Шустов осмотрел куртку, убедился, что рукав лопнул по шву, так что ничего страшного не произошло. Пугал другой шов — на душе, который теперь останется надолго, если не навсегда. Съездил, называется, и кому от поездки польза? Веронике? Да, ей есть чему радоваться, когда не только напечатали, но и привезли газеты на дом. Светлане? Той, кажется, всё равно. Ну, приехал мужик, построил глазки дочери, думая, что никто ничего не замечает, и ладно. Зато пользу принёс. Теперь подборку стихотворений можно показывать кому угодно, тем более с напутственным словом столичного писателя. Так что женщины не проиграли, проиграл он один да ещё тот ревнивый мужик, хотя и временно. Покажет Вероника напечатанные стихи, укорит, а после сама же бросится в объятья, ну и всё такое. Так что, получалось, в проигрыше оказался только он один. От этого и настроение на нуле! Правда, на другой день по электронке пришло письмо. От Вероники. Она просила прощения за своего Андрея, и сказала, что он готов возместить ущерб за испорченную куртку… «А так у нас всё хорошо. Мама вам привет передаёт. Спрашивает, когда приедете… У нас тут выставка намечается!» Прочитал Шустов письмо и подумал: «Спешу и падаю!» Но обиды на Веронику не имел. Более раздражал её воздыхатель, не сумевший сохранить их стычку в тайне. Героем, что ли, себя выставил? От обиды, от собственного неустроенного настроения Алексей на письмо не ответил, даже пожалел, что ввязался во всю эту историю. Но вот минули ещё два дня, на улице растеплилось, согрелась душа и у Шустова. Он всё-таки написал, извинился за опоздание с ответом, сославшись на сломавшийся компьютер (как будто нельзя было позвонить?!), и сказал, что обиды на Андрея не держит. Письмо Шустов завершил словами Вероники, так, как она однажды ответила ему: «Всё как прежде». И не удержался, добавил: «Дорогая Вероника!» И это было действительно так, если она по-прежнему оставалась самым дорогим человеком в теперешней жизни, потому что связывала с ранней юностью, с теми её днями, когда он плёл венки из синих цветов, оставшихся на всю жизнь самыми любимыми. Не сразу, но отношения восстановились. Он даже начал позванивать в Коломну, и так получалось, что всё чаще говорил со Светланой, потому что Вероника всегда либо отсутствовала, либо была занята. Это тянулось, наверное, месяц, когда Светлана вдруг сообщила, что в «Доме Озерова» открылась художественная выставка, и неплохо бы побывать на ней. Идея понравилась Шустову, она могла стать неплохим поводом, чтобы повидаться с Вероникой, поговорить с ней, тем более что к этому времени она защитилась. Необъяснимая сила постоянно притягивала к ней, хотя он теперь прекрасно знал о необыкновенной ревности Андрея. Поэтому, если приедет по приглашению Светланы, поездка будет вполне уместной и объяснимой. Ну не Вероника же должна приглашать?! Хотя было бы, конечно, неплохо, чтобы она сама догадалась. А то Светлана так туманно говорила о выставке, словно думала о чём-то другом. Но неожиданно всё прояснилось, когда она позвонила через день и то ли проговорилась, то ли сказала с умыслом — так, словно награждала орденом: — Завтра Вероника и Андрей улетают в Турцию! Но лучше бы не говорила, потому что совсем не знала настроения Шустова, не имевшего сил признаться, что если и поедет в Коломну, то только лишь для того, чтобы увидеть её дочь. А без неё и делать нечего в их городе. И всё-таки внутренне собрался и попытался спокойно воспринять сообщение Светланы и похвалил: — Молодцы! А Вероника вдвойне молодец — сам Бог велел после института отдохнуть! Он похвалил, а сам почувствовал, что в нём словно что-то хрупнуло. Шустов вдруг понял, что Светлана подбивает его стать предателем по отношению к Веронике, и непонятно с какой целью: то ли оберегая своего ребёнка и отводя от него угрозу, жертвуя собой, если это можно назвать жертвой, то ли как хищница, решившая воспользоваться моментом! Ведь любому понятно, чем закончится посещение выставки в отсутствие Вероники: приглашением в гости, застольем, ночёвкой! Не зря же Светлана показывала квартиру, говорила о свободной комнате… Будь он в другой ситуации, с другими действующими лицами, возможно, принял бы приглашение, но теперь не мог этого сделать ни при каких обстоятельствах. Ведь в таком случае моментально разрушится романтический дворец, построенный его воображением, и похоронит под грубыми обломками и юношескую увлечённость, и теперешнюю влюблённость к Веронике, которую он, на своё горе, не может проявить по-настоящему. А теперь, получалось, Светлана предлагала перешагнуть через то, что он так лелеял, забыть всё то, чем жил последнее время. Перешагнуть, конечно, можно, но дальше что? Тогда и Вероника прощай! Прощай то трепетное и неповторимое чувство, так неожиданно пришедшее к нему и заставившее почувствовать себя окрылённым, счастливым человеком! Разве этого мало, разве можно чем-то заменить это состояние?! Когда Шустов обо всём подумал, то и решение пришло сразу, наполнило душу радостью и надеждой, будто он стоял на краю пропасти, но вовремя отшатнулся и теперь мог сполна радоваться чудесному спасению и носить в душе любовь, о которой никто не знает и не должен знать. Даже Вероника. Зачем ей портить жизнь, если она стоит на пороге широко распахнутой двери, за которой остались годы учёбы, а впереди вся жизнь. Внутренне всё решив, он всё-таки не посмел намекнуть об этом Светлане, продолжавшей о чём-то говорить. Да и как скажешь, не обидев человека, принимавшего в своём доме?! Нет, уж лучше святая ложь, ложь во благо! Он так и поступил: сказал, что охотно побывает с ней на выставке, а сам решил, что завтра «заболеет». Например, радикулитом. А что: очень правдоподобная причина, чтобы никуда не ездить?! Утром так и поступил. Грустным голосом сообщил, что его «прихватило», и в скрюченном положении он, конечно же, ни на какую поездку не отважится. — Но, думаю, у нас не всё потеряно… — Всё-таки не стал он окончательно убивать надёжду, прекрасно понимая, что творилось на душе у Светланы, у которой, как он давно понял, тоже проблемы с личной жизнью. — Тогда выздоравливайте! — грустным голосом попросила она и положила трубку, а он на какое-то время даже проникся её печалью. Через два дня она позвонила. Спросила о здоровье и порадовалась, что ему «полегчало», предложила: — Может, потихоньку доберётесь до Коломны? А тут уж я вас непременно вылечу! Будете потихоньку редактировать рукописи и никаких забот не знать?! — Через два-три денька, может, и доберусь, а пока это невозможно. Она так и не дождалась его, а у него не хватило сил прямо и честно сказать о своём решении, потому что сказать о том было невозможно. Ведь не скажешь, что ему нужна та, которая обещала «одарить цветом любви». Поэтому теперь и хандрил, и хандра его могла продолжаться бесконечно. Прошло время, и он знал, что Вероника вернулась из-за границы, и очень хотел услышать её голос, но остерегался звонить, опасаясь попасть на Светлану, а электронная почта не отвечала. И они почему-то не звонили. Хотя ясно — почему: Светлана обиделась, вот и не звонит, и дочери, наверное, не разрешает. Неопределённость стала мучением, и было совершенно неизвестно, сколько оно могло продолжаться. Но неожиданный звонок Вероники всё изменил. — Алексей Дмитриевич! Можете поздравить — я выхожу замуж! — Едва сказав «здрасти», закричала она в трубку от радости. — Мы с Андреем приглашаем вас, надеюсь, будете моим посажённым отцом. Вы не против?! — Нет, не против! — всколыхнулся он. — Тогда запишите адрес Андрея! — И назвала день и час торжества, адрес. Шустов записал и сказал: — Обязательно приеду! — Вот и хорошо! А сейчас передаю трубку маме! Светлана вздохнула и сказала совершенно по-особенному — вкрадчиво, со скрытым волнением: — Алексей Дмитриевич, слышали приглашение?! Увы, оставляет меня дочь, улетает из материнского гнезда… Так что мы будем ждать вас! — На месте разберёмся! — неуверенно и невпопад отозвался он и ждал, когда Светлана наговорится, положит трубку. Обещание «разобраться на месте» слетело с языка само собой, но оно не значило, что всё так и будет. И вопрос — ехать или не ехать? — мучил несколько дней. Всё это время он находился словно во сне, в непонятном ожидании, которое будто могло что-то изменить. Увы. Для него всё оставалось неизменным от понимания того, что Вероника окончательно отдаляется от него. Хотя и не могло быть по-иному, и он всё понимал, но всё равно становилось не по себе. Поэтому и решился на одно исключение: захотел всё-таки побывать на её свадьбе, если уж обещал, и полюбоваться ею напоследок, а потом вернуться в квартиру с кашляющей от табака соседкой, вернуться к беспорядку, который умело создал в своей комнате, заваленной книгами и бумагами — к себе прежнему. А уж хорошо это будет выглядеть или не очень — кому это интересно. В день свадьбы Шустов собирался отправиться в Коломну на утреннем рязанском экспрессе. Чтобы не опоздать, вечером завёл будильник, с запасом времени приехал на вокзал, а на вокзале как переклинило, даже в жар бросило от горькой мысли. Ну, как, как он будет спокойно смотреть на целующихся молодых, когда губастый Андрей будет тискать его дорогую Веронику?! Как это можно выдержать?! Нет, никогда более не поедет он в Коломну — наездился, хватит; если только к Валентину, когда тот уж слишком допечёт. И попробует всё забыть, более не поддаваться обманным романтическим сквознякам, не обольщаться внезапными чувствами, а для этого постарается стать по-настоящему рассудительным, даже мудрым, чтобы впредь учиться на чужих ошибках, не допуская при этом своих. Минут пять он стоял серым каменным столбом, но так и не отважился подойти к окошку кассы, а потом развернулся и резко направился к выходу. И ничто в этот момент не могло удержать его. Он спустился в метро, тысячи людей окружили его, и у Шустова мелькнула мысль о том, что у кого-то, наверное, происходила похожая история, а если нет, то обязательно когда-нибудь произойдёт, и тогда в каждом человеке будет звучать своя мелодия любви. Когда Алексей Дмитриевич доехал до нужной станции, то немного убаюкался этой мыслью, отвлёкся и вышел из метро с другим настроением. Ему надо было проехать несколько автобусных остановок, чтобы перебраться на противоположный берег Москвы-реки, но спешить не хотелось, и он пошёл пешком. На мосту его обдуло ветром, мысли окончательно освежились. Он долго смотрел на успокаивающую речную рябь и с прежней радостью вспомнил Веронику и понял, что она теперь, чтобы ни случилось, всегда будет с ним, всегда будет согревать теплом и нежностью незабываемых призывных строк:
Соберу я букет вероник, Одарю тебя цветом любви, Чтобы тотчас ко мне ты приник, А иначе умру! Не губи!
|
