|
|
Александр МАХОТКИН |
|
2011 г. |
МОЛОКО |
|
О проекте "МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Александр МАХОТКИНДва рассказаПарашютистКогда говорят, что у всех пьяниц и влюбленных есть свой ангел-хранитель, я очень сомневаюсь. У влюбленных — точно не у всех. А насчет пьяниц — вон их сколько, безвременно лишившихся ангельского покровительства, полное кладбище. Но у Лёни-парашютиста такой покровитель имеется. Это с гарантией. Возможно, импонирует ангелу гармоничность Лёниной натуры, ведь Леня является одновременно и пьяницей, и влюбленным. Леня пьет водку при каждой возможности, и влюблен он в нее же. Живет «парашютист», объятый хмельной страстью, в одном из южнороссийских городов (уточнять не будем, дабы не спровоцировать туристический бум), а жильцы его дома не перестают удивляться терпению ангела, которого Леня регулярно и нещадно эксплуатирует. Настолько нещадно, что хранитель, обычно предпочитающий покровительствовать не слишком наглядно, в данном случае вынужден действовать практически открыто, не оставляя ни тени сомнения во вмешательстве потусторонней силы. На свою кликуху - парашютист - Леня не обижается. - С парашютом и дурак сможет, - резонно замечает он, ибо прыгает Леня без парашюта. Даже не прыгает. Не знаю, как и назвать сей аттракцион... Беспарашютный спорт? В общем, выглядит это так. В период лирического запоя, в самый разгар, со дна Лениной натуры всплывает... нет, вовсе не банальная потребность взаимоуважения с собутыльником. Когда все чувства уже утонули в напитках, на поверхности его души, как на болоте, расцветают кувшинки романтики. И Леня выходит на балкон. Стоит долго, глядит хоть и мутно, но далеко... Поворачивается спиной к перилам, подпрыгивает и садится на них. Закуривает и мечтательно смотрит на свое отражение в окне. Смотрит, смотрит... веки тяжелеют, глаза слипаются, и он устало валится на спину, как на диван... А живет Леня на пятом этаже... И только благодаря непрочным, ажурным, как паутина, конструкциям для сушки белья на трех нижних балконах, его путь до газона слегка отличается от свободного падения. Сказывают, после первого прыжка он даже не проснулся. Так и храпел в клумбе до середины ночи. Выспался и пошел искать кухню, где оставил водку. Кухни среди цветов не оказалось, отчего Леня сильно огорчился и устроил дебош. Однажды сидим с друзьями на лавочке у подъезда. Слышим, как будто кто у арфы струны рвет: брям, брям, брынь. Потом ба-бах! Оглядываемся — с земли неуверенно встает Леня. - Тю, й-йе... - отряхивая брюки, негодует он на сугубо устном наречии, в том смысле, что экая вот незадача... ...А сверху тихо оседает недосушенное белье... И все же грозное предупреждение от ангела-хранителя наш романтик-таки получил. Доподлинно неизвестно, по какой причине на маршруте Лени не был вовремя выставлен полагающийся бельевой такелаж. То ли жильцы еще не успели смастерить новые сушки после предыдущего прыжка, то ли надоел им этот цирк настолько, что уж решили взять грех на душу... Но в тот раз Леня достиг поверхности планеты абсолютно беспрепятственно. Ш-шлеп! - влип в кормилицу, словно сто лет не виделся. Ну и что? А ничего, на зависть каскадерам — всего два месяца в больнице! Лежал на растяжках и ежечасно клялся каждому входящему в палату, что «усе, завязал», что «ни-ни...». Только выписался — прямиком в магазин, а оттуда — обратно в травматологию. Магарыч медикам принес. Водку, разумеется. И ну пытаться всучить ее какой-нибудь сестричке или врачу. «Я-то в завязке, а вот вам — пасиба!» Те - ни в какую. В конце концов, сам ее и откупорил — не пропадать же добру! Второе предупреждение, сдается мне, исходило от дьявола в образе вполне реального соседа. Зовут соседа Макарычем, поскольку он весьма серьезного вида и гораздо ворчливее своих лет. Надо сказать, что после того «беспрепятственного» прыжка атеист Макарыч, покачав головой, сходил-таки в церковь... А затем соорудил сушку из особо толстых стальных трубок и натянул прочные капроновые канатики. Его примеру последовали соседи с третьего и четвертого этажей. И что бы вы думали?... ...Когда мы оглянулись на уже знакомый «брям», Леня как раз проходил третий этаж. Но конструкция на четвертом, выдержав «бараний» вес «парашютиста», вытолкнула его с той привычной вертикали, что вблизи балконов. Не смея заподозрить жильцов в коварном расчете, я понял, что Леня падает мимо, дальше сушилок, и что на этот раз ему окончательно не повезет. Но не тут-то было. Каким-то чудом (тем же самым, обыкновенным) Леня зацепился ногой за дальний тросик сушилки третьего этажа, отчего его маршрут резко изменился. Голова описала большую дугу, и Леня со звоном скрылся в балконном окне этажом ниже. И тут же, без паузы, ногами вперед и животом книзу в то же окно вылетел обратно... ...Он двигался по длинной траектории, словно плыл брассом в противоестественном направлении, с запасом огибая новенькие капроновые канатики, а из свежеразбитого окна ему вслед грозила могучим кулаком внушительная фигура Макарыча. Какими обещаниями подкреплял Макарыч свои и без того выразительные жесты, я передать не смею, но тонкие знатоки русской словесности меня поймут. Но Леня-то, Леня!.. Представьте себя на его месте. Вы засыпаете, как вам кажется, дома на диване, а просыпаетесь в тот момент, когда вас вышвыривают из окна чужой квартиры! Однако Леня, пока его живот не опустился в ромашки, продолжал виновато разводить руками и бормотать извинения, мол, бес попутал, мол, ошибся дверью и Антонину вашу Сергеевну по-соседски ув-важаю, и она тут с-совершенно ни при... вяк! (это он совершил посадку)... ...н-нни при чем... Леня и в небе остается джентельменом, а земля встречает героя цветами.
Старики мои…Смотрю я новые фильмы о вас, бессловесных «винтиках тоталитарной системы». Как вы жили, как были? Раболепные, запуганные,с лабовольные, безынициативные, истеричные, по-казарменному одинаковые, пьяницы и придурковатые, как на подбор. Не люди — схемы. Но это по фильмам, это для молодых, чтоб отсечь... А для нас, середнячков, у кого ещё память не отшибло, кто жизнь учил не только по фильмам и учебникам? Итак, не по учебникам. Позвольте представить: мой дед Николай Александрович Осинский, маленький, курносый, сухой, но с военной выправкой, любитель математики и шахмат, прямолинейный и бескомпромиссный, рубака и вояка, прошёл Гражданскую, Халхин-Гол, КВЖД, финскую и вторую мировую войны. Сперва в кавалерии, затем артеллеристом он истопал чуть ли не весь континент от Западной Европы до Дальнего Востока. Выпускник школы ВЦИК, выпускник-отличник Военной академии имени М. В. Фрунзе, Высшего училища комсостава, а после войны — университета марксизма-ленинизма. Это он, в бытность кремлёвским курсантом (1-й выпуск), находясь в карауле, арестовал Ленина и Крупскую за незнание пароля и получил благодарность от Владимира Ильича за бдительность. А спустя годы, перед войной, рассказал об этом моей матери по секрету — время было опасное. Человек без нервов, он награждён орденом Ленина, двумя орденами Красной Звезды, двумя орденами Красного Знамени, медали моему учету не поддаются. Но... выслужится не сумел. В отставку вышел с поста начальника военной кафедры Алма-Атинского горно-металлургического института в обычном чине полковника. С середины пятидесятых я уже знаю его лично, и передо мной — совершенно другой человек. Он — любящий дед, заядлый фотограф, пишет какие-то мемуары, но недолго, а в присутствии молодых женщин тает. Эту особенность, кстати, он сохранил до своих последних дней. Может ли работать фантазия у человека, принципиально не способного врать? В течение нескольких лет (!) ежедневно (!) дед рассказывал нам о том, как он поддерживает радиосвязь с космическим кораблем, совершающим межпланетные рейсы. Мы с сестрой поначалу всё принимали за чистую монету, а когда подросли и разобрались, это продолжалось как игра. На своей лысой макушке дед позволял нам потрогать небольшую ямку — след пулевого ранения, а в районе лопатки из-под кожи торчал приличных размеров осколок снаряда — предмет нашего особого любопытства. Дед так «любил» лечиться, что понадобилось четыре пятилетки, чтобы уговорить его расстаться с этим «трофеем». Решающую роль, думаю, сыграл тот факт, что хирург была весьма молода. По этой же причине и наркоз был с презрением отвергнут. После столь экзотической операции при виде любого медика дед грозно рычал: «А ну отойди, хорроба!» Его дражайшая супруга, а моя бабка Татьяна Тимофеевна, тоже была человеком образованным. Ещё бы, за плечами два класса церковноприходской школы! Но не спешите с выводами. Для человека любопытного, с живым умом и потрясающей способностью самообучаться, преград не существует. Её кипучая натура проявлялась во всём кроме... кухни, стирки и уборки. Работают ли сантехники, телемастера, роет ли траншею экскаватор — она тут как тут. Вникает и, главное, советует, эксплуатируя терпение специалистов. Должно особо отметить бабкины габариты, ибо они заметно превосходили дедовы по всем трём осям координат, а по весу — вдвое, что позволяло «дражайшей» в возрасте далеко за пятьдесят таскать картошку с базара мешками. Изобретательность её можно продемонстрировать на следующем примере. Дед сильно курил. Нет, вы не поняли. Дверь в его комнате была завешана ватным одеялом. «Прима» и «Беломор» закупались чемоданами, чтоб часто не бегать. С улицы вокруг верхней части его окна на стене нимбом выделялось огромное зеленовато-жёлтое пятно — осевший никотин. Соседи верхнего этажа окон не открывали. Не вылив на себя полфлакона «Шипра», дед из комнаты не выходил. Теперь представляете? И вот бабушка додумалась подговорить врача, удалявшего деду катаракту, запретить старому курить под страхом потери зрения. Как отрезало! Извергавшийся 50 лет везувий потух навеки. И ни разу не вспомнил, не намекнул. Страх? Нет, зрение у него всё равно почти пропало. Было у бабули две страсти: чтение — причём читала она всё, от Гончарова до учебников, и «светские беседы», где она всегда выступала в роли главного рассказчика. Кроме импровизаций, у неё был постоянный набор историй, любимая из которых — как она лечила коров от ящура. Она безошибочно определяла на каком уровне надо вести разговор и сколько времени можно удерживать внимание собеседника. В связи с чем одна и та же история могла продолжаться от трёх до двадцати минут. Я засекал. А иногда, где-нибудь в поезде, без всякого повода со стороны слушателя, бабка переходила на украинский язык, и тот так же естественно отвечал на нём. Как она определяла знатоков украинского?! Для меня это так и осталось загадкой, но проколов не было ни разу. А как она ругалась! Нет, это не был тот семиэтажный «художественный» мат, что обрушивают на нас герои фильмов А. Кончаловского. Но по выразительности... Сидит, бывало, дед на кухне и ест свой любимый салат оливье, который он почему-то называл «Бангладеш», а бабушка чихвостит его за что-то, всё равно за что, повод у неё всегда под рукой. Ест и тихонько напевает: - Серд-це кра-савицы склон-но к-из-ме-е-не... - Сталинский садюга! - гремит бабуля, а голос, надо сказать, у неё был не чета японской аппаратуре. Как раз приспособлен под русские просторы. - Ирод царя небесного! - И к пе-ре-ме-е-не, как ветер ма-а-я... - Сабацюга проклятая! Дед жуёт, продолжая мурлыкать арию из «Риголетто» и блаженно щурится, наслаждаясь то ли салатом, то ли редкостным подбором метафор. Наконец минут через десять она утихает. Иссяк, что ли, запас комплиментов. И видя, что эффект от её усилий неотличим от нуля, она трясёт деда за плечо: - Ты слышишь? Я тебе говорю... Она называла это «говорю»... - Сударыня, - дед удивлённо подымает брови, - вы уже здесь? - А гром бы тебя побил! - с новой силой взрывается бабуля. - А чтоб тебя разорвало, ехидна морда! - Пла-чет-сме-ёт-ся, в-люб-ви кля-нёт-ся... - дед обладал безупречным слухом, при полном отсутствии каких бы то ни было вокальных начал, отчего пение у него получалось отрывистым, бравым, похожим на марш. - Сдыху на тебя нет! - Ма-ма-ша, не-воз-ра-жай! - так же отрывисто, не прекращая петь, вставлял дед. - А, чтоб тебе повылазило! Пигмалион! «Пигмалион» в бабушкином понятии был то ли мужской род от слова «пигалица», то ли разновидность пигмея. Всё равно что, но дед понимал — это намёк на его рост. Такого оскорбления артиллерия не прощала. Не меняя беззаботного настроения, дед вонзал палец в небо: - Ма-ма-ша! Поце-луй меня в-в-в... - палец описывал дугу назад книзу, затем округлял её вверх и упирался в нос - … в носик! - Гад ползучий! Иуда проклятущая! - Ма-ма-ша, вы стройны, как жандармская кобыла. - Пиночет! Чайканши! - Дражайшая, не нервируй меня — и он победно удалялся. - Но-из-ме-ня-а-а- (это козлетоном) -а-а-ю им-пер-вый-я! Однако и бабуля не склонна была считать себя побеждённой. Да и с чего бы? Ведь не она, а противник бежал с поля брани. И чтоб никто больше не поколебал её уверенности в успехе, она разделывалась со свидетелями: - А ну марш из кухни, гавна собачьи! - так во множественном числе (считай, на «вы») она величала меня и сестру, когда обращалась сразу к двоим. И если успевала, кричала деду вдогонку: - Пёс шелудивый! - А подать мне шляпу и шпагу! - Я тебя в следующий раз отравлю, вот увидишь! - И не задерживайте, и не упрашивайте, всё равно не останусь! - И что вы все до мене скачете? - обиженно заключала бабуля. Хоть и шумная была бабка, но ругалась без злобы. А ведь какой век прожит! Примерьте на себя хотя бы это: началась война, вы — за Уралом, а ваша 15-летняя дочь на Украине в оккупации. И три года никаких вестей. А когда все опасности позади и дочь рядом, вы узнаёте, как она рисковала. Волосы встают дыбом! Например, как её чуть не угнали в Германию. Спасла родственница, научив симулировать незаживающие язвы. Как пошла работать машинисткой в немецкую комендатуру, а по ночам ходила в лес, так как была связной между партизанами и подпольем. Как по заданию отряда средь бела дня рубила топором телефонный кабель в двух метрах от сторожевой будки, где сидели немцы, вооруженные отнюдь не игрушечными автоматами. Хотя это не избавляло от варианта попасть в лапы гестапо... Мне всё это представить легко и жутко, ведь эта девочка — моя мама. Жили-были дед да баба... Такие разные. Сорок лет вместе. Они и умерли по-разному. У Татьяны Тимофеевны признали раковое заболевание. Отказавшись от операции, она вылечилась народным средством — яичным белком. Вскоре после смерти мужа — паралич. Тяжело, долго, но выкарабкалась и ещё лет восемь с костылём пропрыгала. Детей соседских нянчила. Затем второй инсульт и несколько месяцев мучительного умирания. Боролась! У Николая Александровича тоже определили рак кишечника. Но узнали об этом за несколько часов до смерти, когда он весенним утром в любимый свой праздник — День космонавтики — впервые в жизни пожаловался на плохое самочувствие и без долгих уговоров согласился вызвать ему «скорую». Как же надо владеть собой, чтобы скрывать рак?! Врач заключил: «Осталось не больше часа», - но он протянул до вечера, и, приходя в сознание, шутил и пытался напевать свою любимую арию: - Серд... це-кра... склон-но... Старики мои... «Ретрограды», «косные», «привыкло старшее поколение к халяве», «покорные», «не способные понять», «их используют как бревно»... Когда я слышу это, мне хочется врезать по холеной тупой роже! Кто мы такие, чтоб их судить? На что сами способны? Лучшие из нас, прошедшие Афган и Чечню, и те почти все лечат нервы. Шапки долой! Поклонитесь, идут старики! И учитесь, учитесь у них, пока не поздно, пока они ещё живы.
|
