Имам Хомейни

2011 г.

МОЛОКО

О проекте
Редакция
Авторы
Галерея
Книжн. шкаф
Архив 2001 г.
Архив 2002 г.
Архив 2003 г.
Архив 2004 г.
Архив 2005 г.
Архив 2006 г.
Архив 2007 г.
Архив 2008 г.
Архив 2009 г.
Архив 2010 г.
Архив 2011 г.
Архив 2012 г.
Архив 2013 г.

"МОЛОКО"

"РУССКАЯ ЖИЗНЬ"

СЛАВЯНСТВО

РОМАН-ГАЗЕТА

"ПОЛДЕНЬ"

"ПАРУС"

"ПОДЪЕМ"

"БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"

ЖУРНАЛ "СЛОВО"

"ВЕСТНИК МСПС"

"ПОДВИГ"

"СИБИРСКИЕ ОГНИ"

ГАЗДАНОВ

ПЛАТОНОВ

ФЛОРЕНСКИЙ

НАУКА

Вино любви («Баде-йе эшк»)

Шесть газелей из Дивана Имама Хомейни

Предисловие и стихотворный перевод Геннадия ЛИТВИНЦЕВА

Современный Иран не отделим от имени Хомейни. На философии аятоллы основаны законы и идеология Исламской Республики. Его взгляды на историю и современность по сей день определяют внутреннюю и внешнюю политику государства. Чтобы осознать масштаб и сложность личности человека, вдохнувшего новую жизнь в древнейшее государство и в ислам в целом, недостаточно прочитать созданные им или о нём книги. Надо побывать в стране Хомейни.

Духовное величие имама Хомейни ярче всего ощущаешь не в мавзолее, громадном сооружении на пути из иранской столицы в священный город Кум, не в аэропорту его имени, не в музее Исламской революции, а в неприметном саманном домике в Джамаране, на северной окраине Тегерана, в котором имам прожил безвыездно последние десять лет жизни. Не имея собственного жилья, глава государства арендовал его за пятнадцать долларов в месяц. Из центра города до этих мест добраться не так-то просто. Заканчиваются широкие проспекты, за ними тенистые кварталы богатых особняков, дорога поднимается в гору, кривые не асфальтированные улочки предместья становятся всё теснее и уже. А дальше, на улицу шахида Хасана, автомобилем вообще не проедешь, надо спешиваться, чтобы за неохватным древним вязом найти небольшую дверь в глинобитной стене. В глубине двора ничем не примечательная мечеть и низкий домик из двух комнат. Комната на двенадцать метров, в которой обитал с женой основатель современного Ирана, сохраняет установленный им уклад: из всей обстановки низенький столик, потёртый серый коврик да в углу застеклённый шкаф с небольшим собранием книг.

Вот такие стихи сложились у меня после посещения домика на улочке шахида Хасана.

В жилище Хомейни

С прищуром взгляд, со строгой добротой
Он принимает гостя, как, наверно,
И раньше принимал, когда живой
Всех простотой дивил нелицемерной.
 
Он жаждущему наливал воды,
А страждущему подавал лепёшку.
Будь нищий, будь король – в его сторожке
Для всех один обряд без суеты.
 
Я опоздал – имам уже ушёл,
Иные слышит голоса приветствий.
Страна его парит, как молодой орёл,
Как чистая душа, какой бывает в детстве.
 
И я гляжу смущённо на наследство,
Оставленное старцем на миру:
Две стопки книг и посошок в углу.

Имам Хомейни оставил соотечественникам и поэтические опыты, набросанные им в минуты отдыха от политической, государственной и религиозно-философской деятельности. Говорят, он не собирался публиковать их и относился к ним скорее как к духовным упражнениям, медитациям, традиционным для мыслителей страны Руми, Саади и Хафиза. Сборник его стихов «Вино любви» («Баде-йе эшк»), собранных воедино невесткой имама Фатимой, увидел свет лишь в 1989 году, после смерти автора. Впоследствии был издан более полный “Диван имама”. Составители характеризуют творчество Хомейни как “откровения мистика-поэта, фиксирующего свои состояния” и “отказывающегося от изощренной техники стиха и рифмовки”.

Стихи имама по стилю и языку близки к образцам классической персидской поэзии. Возможно, кого-то удивит то, что под пером главы религиозной конфессии, строго осуждающей спиртные напитки, воспевается винопитие, что в стихах аскета, предписавшего женщинам-иранкам скромность, целомудрие и внешнюю закрытость, звучат призывы лирического персонажа к объятиям и поцелуям – но этому находится объяснение в поэтической традиции Ирана. Надо знать, что поэзия имама глубоко символична, и за образами земной красоты, любви и вина открываются иные горизонты и глубины, суфийское постижение Бога, сущности бытия и смерти. При таком понимании газели духовного наставника иранского народа воспринимаются как непрестанный поиск Истины, трудное восхождение к её вершинам, духовные открытия на горном пути, как поэтическая исповедь и завещание.

Свидетелем сердце

Чаша из рук Твоих слаще всех чаш.
Дверь отворишь и Сам мне любезно подашь.
 
Ко многим дверям приходил - но запор находил.
Только здесь, в мейхане, говорят мне "ты наш!"
 
Тот, кто к чаше сухими губами приник,
Знает: трезвости мир - только бренная блажь.
 
Смотри на веселие здешних пьянчужек, смотри!
Им простится сегодня немыслимый прежде кураж.
 
А Ты, Виночерпий, достоин любви и похвал:
Бродяге и шаху один Ты напиток подашь.
 
Путь мой горек и в сердце жестокая боль.
Потому и стучался к Тебе, блаженства небесного страж!
 
Ты милосерд. А я слаб и изранен любовью.
За терзанья мои Ты попойкою нынче воздашь.
 
Желания весны
 
Я там же, где всегда, у погребка,
Любовью полон, не похож на старика.
 
Когда сады цветут – какая старость!
Забудь про осень, до неё века.
 
Смотри на птицу, что томилась в клетке,
А нынче в небе кружится, легка.
 
Ненастный ветер улетел на север
И благодатный дождь омыл луга.
 
Покров падёт – и лик красы весенней
Пройдёт, слепящий, будто облака.
 
Вино трезвости
 
Вот твоя чаша. Тебе ли бежать от вина?
Глядит на михраб лицемер, у нас же своя сторона.
 
Скажи виночерпию, какой тебя мучает сон?
Он чашей прогонит его, не твоя в нём вина.
 
Своей нищеты не стыдись, протяни к подаянью суму
И радуйся, если монета найдётся хотя бы одна.
 
Смотри, каландар захмелел, наливает со щедростью нам.
Держи же свой кубок, чтоб в сердце запела весна.
 
Забудем стенанья завистников и лицемерных святош –
Их жизнь в ослепленье проходит, отравой полна.
 
Мы нежных объятий не скроем и радость в душе:
Подобная ночи осенней, жизнь без Друга темна.
 
Хозяин питейного дома не скажет: ты пьян.
Душа встрепенулась, трезвея от чаши вина.
 
Наставник магов
 
С кабацким владыкой старинный у нас уговор.
Ведь я завсегдатай его погребка с давних пор.
 
Сегодня друзья за вином здесь встречают весну.
Как отстану от них? На голову ляжет позор.
 
Луноликих красавиц не в силах я сторониться в саду!
Вот спешу, чтоб услышать волшебный их хор.
 
Жаль мне дервишей, показную не чту нищету.
Даровал Бог для жизни блистающий солнцем простор.
 
Шейх в лохмотья оделся – к чему он зовёт, лицемер?
В одеянье любимой цветов парчовых ковёр.
 
Смысла нет в поученьях не любящих свет.
Без сияния глаз Твоих дороги и я б не нашёл.
 
Я с любимой сбежал от всех мудрецов в погребок,
Чтоб не слышать, не знать суетливой молвы приговор.
 
Кроме слов о любви и стихов о блаженном вине
Не услышать иного от Хинди с тех пор.
 
Сгоревший от любви
 
Чадру долой, яви себя, не мучь насмешкой и лукавством!
Изнемогая от любви, в твоём лице ищу лекарство.
 
Я за руку тебя держу, не отпущу, и не надейся.
Мне легче сердце потерять, пойти на вечное мытарство.
 
Другие девы пред тобой, пред красотою несравнимой,
Как мошкара перед луной, уносит ветер их в пространство.
 
Птица, попавшая в силки, спалившая от зноя крылья,
Уж не взлетит, не запоёт, добыча огненного царства.
 
К тебе, Возлюбленная, путь открылся в солнечной купели.
Чу, отправленье! Караван уж подгоняет ветер странствий.
 
Солнце совершенства
 
Гуляки, ринды, празднословы! Прошла беспутная пора.
Начальник жизни, душ водитель явился, солнечный, с утра.
 
Стремясь к лучам, раскрылась роза, трепещет песней соловей.
Разлука с Ним – терзанье мира и жизни горечь и хандра.
 
Так некогда Синай увидел, как радугой теснило тьму.
Муса явился фараону – и лжи закончилась игра.
 
Ударь в колокола, сметая нетопырей за горный склон.
Пусть все услышат, что настала весны сияющей пора.
 
Бегите, слуги Аримана! Иссякла сила тёмных чар.
И всё, что замышлял он злое, порушилось ещё вчера.
 
Исы дыханье оживляет цветеньем прежде мёртвый дол.
И в небесах голубок стаи резвятся, будто мошкара.
 
Пловец, забудь о непогоде, уж близок радостный причал.
В ковчеге Нуха будет место всем кроме зависти и зла!

--

Необходимые пояснения:

Мейхана – погребок, заведение, в котором продавалось и потреблялось вино.

Михраб – ниша в стене мечети, показывающая направление на Мекку, куда должны быть обращены лица молящихся.

Каландар – бродячий дервиш (исламский монах).

Хинди («Индиец») – поэтический псевдоним имама Хомейни, который в юности провёл некоторое время в Индии со своим отцом. В поэтической традиции Востока поэт как бы ставит свою подпись в последнем бейте (двустишии) газели, упоминая своё имя. Однако Хомейни редкопридерживался этой традиции.

Ринд – человек свободных нравов, нарушитель формальных установлений религии и законов. В персидской поэзии – гуляка и пьяница, мистически опьяненный вином Истины.

Муса, Нух,Иса – исламские транскрипции имён ветхозаветных пророков Моисея, Ноя и чтимого как пророк Иисуса Христа.

Ариман – предводитель сил зла в зороастризме, древней религии иранцев.

Об авторе: Литвинцев Геннадий Михайлович в 1971 году окончил исторический факультет Уральского госуниверситета, в настоящее время живёт в Воронеже. Пишет стихи и прозу. Публиковался в литературных журналах, альманахах и коллективных изданиях. Издал стихотворный сборник «Часы, которых нет на циферблате». Увлекается культурой Востока, в частности, иранистикой.

РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ

Гл. редактор журнала "МОЛОКО"

Лидия Сычева

WEB-редактор Вячеслав Румянцев