|
О проекте
Редакция
Авторы
Галерея
Книжн. шкаф
Архив 2001 г.
Архив 2002 г.
Архив 2003 г.
Архив 2004 г.
Архив 2005 г.
Архив 2006 г.
Архив 2007 г.
Архив 2008 г.
Архив 2009 г.
Архив 2010 г.
Архив 2011 г.
Архив 2012 г.
Архив 2013 г.
|
Татьяна ЛЕСТЕВА
Страницы истории
К 120-летию со дня рождения Осипа Мандельштама
Осип Мандельштам в представлении Николая Радлова.
В 1937 году Осип Мандельштам пишет большую ОДУ. Как Вы думаете, кому она
посвящена? Кого поэт называет отцом? Приведу стихотворения этого раздела
полностью, учитывая, что сейчас многие из них практически забыты и почти не
цитируются.
Ода
Когда б я уголь взял для высшей похвалы —
Для радости рисунка
непреложной,—
Я б воздух расчертил на хитрые углы
И осторожно и
тревожно.
Чтоб настоящее в чертах отозвалось,
В искусстве с дерзостью
гранича,
Я б рассказал о том, кто сдвинул мира ось,
Ста сорока народов
чтя обычай.
Я б поднял брови малый уголок
И поднял вновь и разрешил
иначе:
Знать, Прометей раздул свой уголек,—
Гляди, Эсхил, как я, рисуя,
плачу!
Я б несколько гремучих линий взял,
Все моложавое его
тысячелетье,
И мужество улыбкою связал
И развязал в ненапряженном свете,
И в дружбе мудрых глаз найду для близнеца,
Какого не скажу, то
выраженье, близясь
К которому, к нему,— вдруг узнаешь отца
И
задыхаешься, почуяв мира близость.
И я хочу благодарить холмы,
Что эту
кость и эту кисть развили:
Он родился в горах и горечь знал тюрьмы.
Хочу
назвать его — не Сталин,— Джугашвили!
Художник, береги и охраняй бойца:
В рост окружи его сырым и синим бором
Вниманья влажного. Не огорчить отца
Недобрым образом иль мыслей недобором,
Художник, помоги тому, кто весь с
тобой,
Кто мыслит, чувствует и строит.
Не я и не другой — ему народ
родной —
Народ-Гомер хвалу утроит.
Художник, береги и охраняй бойца:
Лес человечества за ним поет, густея,
Само грядущее — дружина мудреца
И
слушает его все чаще, все смелее.
Он свесился с трибуны, как с горы,
В бугры голов. Должник сильнее иска,
Могучие глаза решительно добры,
Густая бровь кому-то светит близко,
И я хотел бы стрелкой указать
На
твердость рта — отца речей упрямых,
Лепное, сложное, крутое веко — знать,
Работает из миллиона рамок.
Весь — откровенность, весь — признанья медь,
И зоркий слух, не терпящий сурдинки,
На всех готовых жить и умереть
Бегут, играя, хмурые морщинки.
Сжимая уголек, в котором все сошлось,
Рукою жадною одно лишь сходство клича,
Рукою хищною — ловить лишь
сходства ось —
Я уголь искрошу, ища его обличья.
Я у него учусь, не для
себя учась.
Я у него учусь — к себе не знать пощады,
Несчастья скроют ли
большого плана часть,
Я разыщу его в случайностях их чада...
Пусть
недостоин я еще иметь друзей,
Пусть не насыщен я и желчью и слезами,
Он
все мне чудится в шинели, в картузе,
На чудной площади с счастливыми
глазами.
Глазами Сталина раздвинута гора
И вдаль прищурилась
равнина.
Как море без морщин, как завтра из вчера —
До солнца борозды от
плуга-исполина.
Он улыбается улыбкою жнеца
Рукопожатий в разговоре,
Который начался и длится без конца
На шестиклятвенном просторе.
И каждое
гумно и каждая копна
Сильна, убориста, умна — добро живое —
Чудо
народное! Да будет жизнь крупна.
Ворочается счастье стержневое.
И
шестикратно я в сознаньи берегу,
Свидетель медленный труда, борьбы и жатвы,
Его огромный путь — через тайгу
И ленинский октябрь — до выполненной
клятвы.
Уходят вдаль людских голов бугры:
Я уменьшаюсь там, меня уж не
заметят,
Но в книгах ласковых и в играх детворы
Воскресну я сказать, что
солнце светит.
Правдивей правды нет, чем искренность бойца:
Для чести и
любви, для доблести и стали
Есть имя славное для сжатых губ чтеца —
Его
мы слышали и мы его застали.
Январь — март 1937
Правда, в 1933
году он совсем иначе представлял себе вождя:
Мы живем, под собою не чуя
страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на
полразговорца -
Там помянут кремлевского горца.
Его толстые пальцы,
как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны.
Тараканьи смеются
усища
И сияют его голенища.
А вокруг его сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто мяучит, кто плачет, кто хнычет,
Лишь один он бабачит и тычет.
Как подковы кует за указом указ -
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него, - то
малина,
И широкая грудь осетина.
К сожалению, ода 1937 года не
помогла. Судьба поэта была предрешена заранее. А что написано пером, то не
вырубишь топором.
Впрочем, в вынужденном низкопоклонстве поэт был не
одинок. Вспомним не слишком часто цитируемые, почти забытые, два стихотворения
Анны Андреевны Ахматовой, посвящённые семидесятилетию «учителя и друга».
21 декабря 1949 года
Пусть миру этот день запомнится навеки,
Пусть будет
вечности завещан этот час.
Легенда говорит о мудром человеке,
Что
каждого из нас от страшной смерти спас.
Ликует вся страна в лучах зари
янтарной,
И радости чистейшей нет преград, -
И древний Самарканд, и
Мурманск заполярный,
И дважды Сталиным спасенный Ленинград
В день
новолетия учителя и друга
Песнь светлой благодарности поют, -
Пускай
вокруг неистовствует вьюга
Или фиалки горные цветут.
И вторят
городам Советского Союза
Всех дружеских республик города
И труженики те,
которых душат узы,
Но чья свободна речь и чья душа горда.
И вольно
думы их летят к столице славы,
К высокому Кремлю - борцу за вечный свет,
Откуда в полночь гимн несется величавый
И на весь мир звучит, как помощь и
привет.
21 декабря 1949
И Вождь орлиными очами
Увидел с
высоты Кремля,
Как пышно залита лучами
Преображенная земля.
И с
самой середины века,
Которому он имя дал,
Он видит сердце человека,
Что стало светлым, как кристалл.
Своих трудов, своих деяний
Он видит
спелые плоды,
Громады величавых зданий,
Мосты, заводы и сады.
Свой дух вдохнул он в этот город,
Он отвратил от нас беду, -
Вот отчего
так тверд и молод
Москвы необоримый дух.
И благодарного народа
Вождь слышит голос:
"Мы пришли
Сказать, - где Сталин, там свобода,
Мир
и величие земли!"
Декабрь 1949
Была ли поэтесса в числе того народа, который выразил уверенность, что
«...где Сталин, там свобода». Думаю, что нет, вряд ли, но ... что было, то было,
и сохранится навечно.
Да и будущий нобелиат, почитаемый ныне и присно, Борис Пастернак не мог не
послушать свою музу, нашёптывающую ему в 1935 году стихотворение с весьма
«скромным» названием «О Сталине и о себе».
Мне по душе строптивый норов
Артиста в силе: он отвык
От фраз, и
прячется от взоров,
И собственных стыдится книг.
Но всем известен
этот облик.
Он миг для пряток прозевал.
Назад не повернуть оглобли,
Хотя б и затаясь в подвал.
Судьбы под землю не заямить.
Как быть?
Неясная сперва,
При жизни переходит в память
Его признавшая молва.
Но кто ж он? На какой арене
Стяжал он поздний опыт свой?
С кем протекли
его боренья?
С самим собой, с самим собой.
Как поселенье на
гольфштреме,
Он создан весь земным теплом.
В его залив вкатило время
Все, что ушло за волнолом.
Он жаждал воли и покоя,
А годы шли
примерно так,
Как облака над мастерскою,
Где горбился его верстак
А в те же дни на расстоянье
За древней каменной стеной
Живет не человек, —
деянье:
Поступок, ростом с шар земной.
Судьба дала ему уделом
Предшествующего пробел.
Он — то, что снилось самым смелым,
Но до него
никто не смел.
За этим баснословным делом
Уклад вещей остался цел.
Он не взвился небесным телом,
Не исказился, не истлел.
В собранье
сказок и реликвий,
Кремлем плывущих над Москвой,
Столетья так к нему
привыкли,
Как к бою башни часовой.
Но он остался человеком
И если,
зайцу вперерез
Пальнет зимой по лесосекам,
Ему, как всем, ответит лес.
И этим гением поступка
Так поглощен другой, поэт,
Что тяжелеет,
словно губка,
Любою из его примет.
Как в этой двухголосной фуге
Он
сам ни бесконечно мал,
Он верит в знанье друг о друге
Предельно крайних
двух начал.
1935
Трудно сказать, как долго протекали у Пастернака «боренья с самим собой», да
и были ли они вообще у поэта, поглощённого «гением поступка». В этом же году он
живо всё поймёт и публично скажет «спасибо вождям».
Я понял: все живо.
Векам не пропасть,
И жизнь без наживы —
Завидная часть.
Спасибо, спасибо
Трем тысячам лет,
В трудах без
разгиба
Оставившим свет.
Спасибо предтечам,
Спасибо вождям.
Не тем же, так нечем
Отплачивать нам.
И мы по жилищам
Пройдем с
фонарем,
И тоже поищем
И тоже умрем.
И новые годы,
Покинув
ангар,
Рванутся под своды
Январских фанфар.
И вечно, обвалом
Врываясь извне,
Великое в малом
Отдастся во мне.
И смех у
завалин,
И мысль от сохи,
И Ленин, и Сталин,
И эти стихи.
Железо и порох
Заглядов вперед
И звезды, которых
Износ не берет.
Правда, Пастернак в 1957 году, после ХХ съезда, вдруг прозреет и гневно
осудит культ личности.
Культ личности лишен величья,
Но в силе —
культ трескучих фраз,
И культ мещанства и безличья,
Быть может, вырос во
сто раз.
Культ личности забросан грязью,
Но на сороковом году
Культ зла и культ однообразья
Еще по-прежнему в ходу.
И каждый день
приносит тупо
Так, что и вправду невтерпеж,
Фотографические группы
Одних свиноподобных рож.
И видно, также культ мещанства
Еще
по-прежнему в чести,
Так что стреляются от пьянства,
Не в силах этого
снести.
Ну, что же, поэты живо откликаются на те ветры перемен, которые дуют из-за
стен Кремля, находя вдохновенные строки в соответствии с политической
конъюнктурой. Не зря стала расхожей фразой о том, что «поэт в России больше, чем
поэт». Конечно, в то время, когда приходилось делать выбор между жизнью и
смертью, можно было и музу поставить на службу режиму. Меняется время, меняются
песни. А стремление идти в ногу остаётся. Когда-то Георгий Иванов в порыве
отчаяния написал:
Я научился понемногу
Шагать со всеми – рядом, в ногу.
По пустякам не
волноваться
И правилам повиноваться.
Встают – встаю. Садятся - сяду.
Стозначный помню номер свой.
Лояльно благодарен Аду
За звездный кров над
головой.
Современные поэты конъюнктурщики благодарят не ад, а нашу достославную РПЦ.
Сейчас, вроде бы в «демократическое» время, у них вдруг наступило прозрение,
если не сказать озарение, и бывшие политработники, воспевавшие «черную
пилотку и красную звезду» вдруг понимают, что «уполномоченный Господа Бога – / В
тёмной России поэт» (Борис Орлов «Россия куполами светится», СПб, 2009 г.) и его
«...ведёт к собору/ Православный крест».
Некогда и Ломоносов, и Державин, и Сумароков воспевали императриц, посвящая
им свои оды. Но, читая их, кажется, что поэты того времени были искренними, ведь
стихи написаны поэтами – мужчинами хотя и о венценосных, но о женщинах. А вот
это? Это что, сохранение традиций классической литературы? Или её величество
конъюнктура в самом явном и неприкрытом виде. Некогда, после знаменитого ХХ
съезда бытовала в народе частушка со словами: «Ой, скандал на всю Европу/
Темнота мы, темнота:/ Тридцать лет лизали жопу,/ Оказалось, что не та/. Но не
плачь, моя родная,/ Будет всё наоборот/ Наша партия родная/ Нам другую
подберёт!». Мне кажется, что уже подобрали: есь и «Единая Россия», есть и её
«генеральный секретарь». И, следуя господствующему курсу, скажем в заключение:
«С богом!».
Санкт-Петербург
Далее читайте:
Мандельштам Осип
Эмильевич (1891 - 1938), поэт.
Осип Мандельштам. Сухум.
Глава из кн.: О. Мандельштам. Собрание сочинений в четырех томах. М., 1994. Том 3.
Игорь Фролов. Откровение
Мандельштама ("Бельские просторы").
Игорь МАРКИН. Дары данайцев.
11.01.2010 (о памятнике Мандельштаму).
|
