|
|
Александр КОСТЮНИН |
|
2011 г. |
МОЛОКО |
|
О проекте "МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Александр КОСТЮНИНБелая птицаХабар режиссёра...Всесильная Судьба распределяет роли, К лику «Народных» театр был причислен задолго до рождения. Вышло как? Начальнику Дома райкультуры в Махачкале удалось договориться: красавчикам его, за песни задорные и танцы яростные, присвоить звание «Народный ансамбль». Но бланков на все коллективы не хватило. Вручили, что осталось, – «Народный театр». Танцоры со временем разбежались, и почётное звание перешло спустя три года нам – по наследству. Как-то вечером, незадолго до премьеры спектакля «Божественная комедия», возимся с реквизитом, подгоняем костюмы, и тут Айшат (она Еву играла) спрашивает: – Ниям Алиевич, как мы свой театр назовём? Неужели останется «безымянным»? Актёры, в предвкушении таинства, притихли. – Хм-м... Имя – это слишком серьёзно, чтоб сочинять на ходу. Имя театра – горное эхо, отклик сердца на пылкое чувство. Название должно вызреть. А ты... как бы назвала? – Я бы... «Белая птица», – Айшат мечтательно подошла к окну. Все молчали.
***
Настоящий спектакль я видел ещё будучи школьником в Махачкале. Аварский театр поставил пьесу «Ленин в октябре». Отец достал билеты. Пришли заранее, долго не могли найти свои места... в «партере»?! Наконец угнездились, сидим, глазеем по сторонам. Публика в нарядной одежде плывёт, до потолка заполняет высокий зал. Почему-то редко кто в папахе. Люстра над головой огромная сверкучая. Раздался звонок, второй... Приглушили свет. Так загадочно... Я крепче вжался в бархатное кресло. Широко раздвигается багровый, золотом шитый занавес. Прямо передо мной на сцене – Ленин... Живой! Из-за кулис выбегает ликующий Бонч-Бруевич: – Ворч Iами*, Владимир Ильич! – здоровается по-аварски. Ленин в ответ: – Ворч Iами! Как принялись все смеяться: «Ворч Iами, Владимир Ильич!.. Уааа-ха! Ленин, оказывается, аварец!» Минут десять зал не мог угомониться. Пришлось закрывать занавес. Кое-как успокоились. Открывают занавес повторно: сидит мрачный вождь, заходит Бонч-Бруевич, не здоровается, виновато разводит руками: – Революция. Ленин хватается за голову: – У-вах! Зрители согнулись пополам. За животы держатся, ржут в голос. Артисты пытаются перекричать, взывают к светлому, но их уже не слышит никто... Отец не стал дожидаться развязки. Почти на весу он тащил меня за руку к автобусной станции: – Э, бараны! Не дали насладиться взором.
А в армии знакомство с театром продолжилось... Волею судьбы к нам в отделение попал служить русский товарищ после театрального училища. Приметил меня. Я несколько раз прикидывался пьяным, старшина, разумеется, ловил, начинал костерить. – Да трезвый я! – выдыхаю ему в лицо, во все лёгкие. Урус подивился: – Для чего комедь ломаешь, Ниям? – Когда на самом деле выпью, старшина внимания не обратит. С этого наше знакомство и завязалось. Он был настолько увлечён Мельпоменой, что и мне голову вскружил. Труды Станиславского подсовывал, рассказывал много. Этюды понуждал делать: – Садись на стул, изобрази: «холодно». Я садился, потирал руки, как над костром... – Нет. Руки, если замёрз, будут двигаться по-другому, – и показывал. Баловались просто. Разные сценки демонстрировал, изображал то одно, то другое. Нашёл в молодёжно-эстрадном журнале сценическую композицию: – Всего-навсего про берёзку, а сколько сказано. Вот послушай! И – ну читать. Я жадно внимал. Неужто про берёзу можно столько всего знать? Там и Ленин в эмиграции: сидя в далёком Лондоне, рисует на полях рукописи берёзку – трепетный символ русской красоты. Затем война. Великая Отечественная. Радистка. Во время жаркого боя открытым текстом по всему фронту летит тревожный девичий голос: «Я – Берёзка! Я – Берёзка! Я – Берёзка! Отвечайте. Дайте огонь на меня! Не успею сжечь документы, огонь на...» Прерывается. У самого глаза блестят... Так меня растрогало... Читал он необыкновенно, с интонацией. А я буквально видел все картины. Что меня особенно поразило? О чём говорил, всё – перед глазами: Ленин, стопка рукописей, как берёзку рисовал на полях – скучал. Я будто бы рядом. И войну видел. Занозил он меня театром и сагитировал ехать после службы во Владивосток учиться на театрального художника. Я до последнего отнекивался: «Не получится, всё-таки дагестанец! Там ни родителей, ни родственников». Против романтики не устоял... Мобилизовались, повёз меня к себе. Сводил в приёмную комиссию училища. Я загадал: получу двойку на вступительном – судьба уехать. (Поступал-то чисто из уважения к нему.) Что ты думаешь – одни пятёрки. Приняли. Ну, коли так, надо учиться. Пошёл одновременно в театральный кружок при заводе «Радиоприбор». Тоже он насоветовал. Коллектив восемьдесят человек. Казалось бы самодеятельность, кружок, но какие люди преданные искусству. Режиссёр Зоя Петровна. Таких людей редко встретишь... Знающих своё дело, влюблённых. Сперва на меня внимания не обратили: «Ну, пожалуйста, приходите, массовки много. Будете маршировать за сценой». Потом доверили эпизодическую роль. Одну, другую... Я с таким удовольствием, таким рвением брался за них. Меня начали подтягивать. Год проходит, предлагают главную роль. Пьеса испанского драматурга Лопе де Вега «Изобретательная влюблённая». Роль капитана Бернардо. Шляпа, шпага, сеньоры. Действие происходит в Мадри-иииде! – Любофь мая, прашупащады! До сих пор от стыда сгораю, режиссёр мне замечание сделала: «Николай, акцент убрать!» Я-то полагал, никто не замечает. Играл в дублирующем составе. Потом ведущий актёр бросил репетиции. Сам по себе красивый парень, комсомолец, высокий, статный. А там танцы-реверансы. Платок упавший нужно поднять элегантно: нагибается, шпага халат задирает, тыкает в живот. Он до этого своей красотой играл. Себя играл. Танцульки, поклоны, паясничанье недолюбливал. Тем более в стихах. Опять же по комсомольской работе сильно загружен, освобождённый секретарь... Пришлось мне и в основном, и в дублирующем составе играть. Премьеру ждал с нетерпением, в страхе... Но опытные коллеги, готовые поддержать, всегда были рядом. Вспомнили быль. Накануне спектакля дебютант пригласил знакомого: – У меня бенефис. – Кого играешь? – Оруженосца. Говорю положительному герою: «Валабуев, вот вам меч!» – Давай поспорим: ты вместо «Валабуев», скажешь «Валах... ев». – Не может быть... – Точно. Всю ночь актёр в панике зубрил проклятую роль. Не спал, ходил по комнате, твердил, как заклинание: «Валабуев, Валабуев, Валабуев». Еле дождался утра. Премьера. Его выход. Весь бледный, в холодном поту, появился из-за кулис, решительно шагнул с мечом к главному герою: – Валабуев! Ф-фуу... Вот вам ...уй!
В отличие от былинного героя у меня, на счастье, всё прошло гладко.
На завод по блату устроили фрезеровщиком, чтоб вечером мог подхалтурить. Разряд, выше, выше. Коллектив прекрасный. Зарплата под конец – четыреста. Какие-то премии, чуть не каждый месяц. В месткоме уговаривают: – Ну, напиши заявление. – Какое заявление? – На материальную помощь. – Не буду. – Пиши-пиши. Пятьдесят рублей, семьдесят рублей плюс к основной. Как-то интересно было, хотелось жить. Такой добродушный народ. Чуть не женился там. Родители письма слали: «Когда домой? Сколько будешь пропадать?» Всё такое. А надо было жениться, остаться... Квартиру предлагали. Парням выделяли охотнее. Одно условие: «Делай фиктивный брак!» Для меня это было очень странно – «фиктивный брак». И я свою очередь уступил. Мне в общежитии нравилось. Там ребята весёлые, компанейские. Умные ребята. Любят труд. Понимаешь? Девять лет с ними прожил. В то время у меня другие полушария «функциклировали», так думаю. В России совсем-совсем другой народ... Открытый, добродушный. Позавчера по Интернету отыскал родной Владивосток. Так далеко. Чуть не расплакался. Возвратиться бы...
Театр – оттуда. Въелся он в меня!
Домой в Дагестан судьба вернула в восемьдесят пятом. Сразу же буквально, как в отдел культуры оформился, стал организовывать театральный кружок. Я знал своих учителей, даровитые люди, некоторые из них... Помню, как вели уроки, действительно могли бы прекрасно играть. Приехал: они постаревшие, с сердечными болезнями. Преподаватель истории с горечью: «Чуть бы пораньше». Сперва я декламировал со сцены рассказы. Затем куклу-ослика сделал. Смотрел, смотрел по телевизору Никулина в цирке. У него лошадка была. Я сделал ослика. Получилось гораздо интереснее. Ослик глазастый такой, забавно фыркал. На празднике Первой борозды устроили скачки. Я решил: пристроюсь в конец, побегу сзади, порадую народ. Анекдот есть такой. Мужчина рассказывает приятелю: «Ходил вчера на ипподром. В толпе развязался шнурок, нагнулся поправить, кто-то положил на спину седло». – «И что?» – «Первым пришёл». Здесь, конечно, было совсем не так. Не дали мне даже до трассы дойти, на скачки никто не смотрел. Обступили, облепили, будто пчёлы. Дети уставились на ослика, угощают его, заглядывают вниз: как ходит? Все желают сфотографироваться верхом. Две попытки сделал пробиться, не удалось. Пришлось костюм скидывать и спасаться бегством. Мне сразу прозвище дали – Клоун.
А мечта о создании театра не отпускала. У нас в горах всегда танцы красивые были, песни. Но чтобы вам выразительные монологи, сценки... Не принято. Ничего драматического. И хотелось привнести. Театр – это-ж такая культура... Целый мир. Бурная река – в кувшине! Рай – на земле.
Репетировали то у меня дома, то в сарае. Реквизит?.. Жена бухтела: «Не знаю, куда от тебя вещи прятать?» Простыня ли, колготки, шарф, старый чемодан – всё уходило в театр. Поехал в город, в русский драмтеатр. У них там склад огромный: парики, грим, декорации, причиндалы. Всегда есть что-то списанное. На базаре таких вещей не бывает. Уговорил художников по свету: уступили прожектора, плёнки всякие – свет-тень делать, иллюминацию. Ну вот так с миру по ниточке... Глава района дал добро. Проникся: «Дело хорошее!» Клуба в селе нет, так мы договорились, что представления будут в зале администрации. Начал с деревенских рассказов Шукшина. Объединил их... несколько сюжетов. Там герои схожие, ситуации. Они как бы из образа в образ переходили. Постановка на русском языке. Иначе никак! В районе шесть национальностей: жители соседних сёл друг друга не понимают, когда говорят на родном. Поэтому текст приводил к общему «знаменателю». Тут всё ясно. А вот с «актёрским материалом», скажем так, тяжко было. Лицедействовать люди не привыкли... Понятия не имели: что такое интонация, тембр голоса, мимика... На Чехова пытался замахнуться... Нет. Бесполезно. Не осмыслить образы до конца – скрыта глубина. Не удаётся довести идею, зыбкую грань чувств до исполнителей. Приходилось учиться на этюдах... Один плюс: все поголовно стали читать. Сами поражались: «Вроде бы Чехова в школе проходили, а ощущение такое, словно знакомимся впервые».
Я продолжал искать близкий по духу материал, агитировать соратников. Театр – творчество коллективное. В одиночку можно только мечтать.
И вот однажды в библиотеке попалась на глаза пьеса Иссидора Штока «Божественная комедия» с подзаголовком: «подробная история сотворения мира, создания природы и человека, верного грехопадения, изгнания из рая и того, что из этого вышло». В двух актах. Вообще-то она написана для кукол... Думаю, что если её самому перевести на местный материал? Не требуется большой фантазии, чтобы представить: жизнь на земле пошла именно отсюда, из Дагестана. И где, как не здесь, строили Вавилонскую башню люди, возомнившие себя богами? (Не зря аксакалы уверяют, что если бы «понты» светились, то в Дагестане стало бы светло без фонарей!) Где ещё живут на крохотном пятачке более тридцати национальностей, которые говорят на своих, непохожих языках? Где ещё отыщешь древние следы четырёх мировых религий сразу... Мне один старожил, по великому секрету, издали показал на высокогорном склоне остатки Ноева ковчега, причём с отметкой Российского морского регистра на борту. Самое трудное было написать первую страницу пьесы, но я не отчаивался. Ведь даже Бог не смог создать всё за один присест. В первый день он сотворил лишь небо и землю.
Итак, порешил Бог создать землю... Ангелы по команде стали сбрасывать камни вниз. Накидали целые горы. Красиво получилось, хоть сверху смотреть, хоть снизу. Однако нет там ни кустика, ни травинки. Неприступные ледяные вершины, и по ним дикие туры носятся, как угорелые. Одно хорошо, летом комаров нет. Да вот напасть – зимой холодрыга... Бог часть вершин раздробил, сдвинул вниз, разгладил. Ангелам дал указания, вручил проектно-сметную документацию, всякое такое, но к сроку они не успели с благоустройством. Бог постановил: пусть люди сами проложат шоссейные дороги, проведут газ, воду. А то – всё наготово! Хоть что-то они умеют делать самостоятельно или только воевать друг с другом? Организовали ангелы гвай, типа субботника: понасажали деревья, кустарники, устроили водопады, развели сады с абрикосами и черешней; загодя выпустили на душистые цветочные луга тучные стада спортивных коров, отары овец. Всё – на благо человека! Днём в этих местах намного теплее, ночью – прохлада. Спится хорошо. Рай Господь как раз и наметил здесь сотворить: на высоте тысячи метром над уровнем моря, с филиалами в Ахтынском районе, Хивском, Шамильском (одно время его будут именовать «Советским») Хунзахском, Левашинском районах. И чтобы рай был похож на рай, Бог оставил на видном месте рецепт бузы*. Не зря веруют, что алкоголь в умеренных дозах полезен. Не могут ошибаться миллионы мужчин! А для туристов Бог распорядился наполнить Каспийское море, отсыпать золотым песком побережье. Чтобы гости могли, хотя бы на пляже, не париться в штанищах, а разгуливать в шортах, купаться и, разъехавшись по домам, прославлять солнечный Дагестан. Да ещё виноградников повелел развести видимо-невидимо. Дабы лучше слагались песни у Расула Гамзатова. Ну и чтоб свадьбы отличались от поминок. А один вредный падший ангел втихаря слепил лысого плохиша с кляксой на лбу. Чтобы он виноградники те – под трактор, и – заново возрождать. Ну, чтоб людям на земле жилось веселее... Не было тогда ни ночи, ни дня... Одни серые будни. Неба нет. Солнца нет. Создатель и ангелы лежали на мягких белых облаках, скучали и от нечего делать хабарничали. (Почему-то все забыли, что слово «хабар» – рассказ, молва, слух – пошло именно оттуда. Это уж потом аборигены всего мира перевели его на русский, английский, китайский, немецкий языки.)
Работа над пьесой заняла у меня цельное лето.
Подобрал несколько артистов. Все разные. Айшат – ученица десятого класса. Она Еву играла. Такая стеснительная, до невозможности. Когда по сценарию они с Адамом уже ВСЁ... Там есть диалог: «Адам, ты идёшь на рыбалку?» – «Да». – «Поймай мне селёдочку». Она бездумно произносила этот текст. Спрашиваю её: – Ты понимаешь, что именно говоришь? – Ну, «селёдочку». – А зачем тебе селёдочка? – Не знаю, здесь так написано. – Речь идёт о том, что ты беременна, тебе захотелось солёненького. Она вообще перестала эту фразу произносить. Чуть совершенно не замкнулась... Начали с ней со стихов из школьной программы. Чтобы правильно могла читать. Постепенно страх преодолела. Втянулась. Понравилось. Расправила крылья! И однажды откровенно призналась: – Ниям Алиевич, оказывается сцена – космический корабль!
Тимур. На год постарше её. Смышлёный такой. Адама играл. На волейбольной площадке нашёл его. Говорю: – Приходи! – А кто ещё будет? Ему же интересно. Учителя поначалу ревновали, что я детей на репетицию заманиваю, а потом когда заметили: дети стали другими, открытыми, приветливыми – успокоились. Некоторые даже сами записались. Преподаватель физкультуры Мизам Гаджиевич. Набожный человек, с такими строгими принципами... А ему нужно было играть падшего ангела. Для него придумали короткие панталоны, шарф оранжевый длинный, словно комета. – Неужели выйду к людям в этом наряде? Вышел. Ещё согласились работники Дома детского творчества, врачи. Среди них один я культработник. Таланты выискивал по всему селу, уговаривал, приводил. Они не подозревали в себе артистических способностей. Случались, конечно, и добровольцы. Но с ними без толку работать. Они где-то что-то перед зеркалом намудрят себе. Всё время роль изображают. Просто хотят покрасоваться у всех на виду. Я много бывал с ребятами в походах, на соревнованиях. Там хорошо познаются люди. Смотришь, как они общаются друг с другом, шутят. Отмечаешь, у кого получается оригинально. Самого Бога играл я. Он реже всех появляется на сцене, и это позволяет наблюдать за игрой всей труппы. Костюм для Творца сделал балахонистый, из золотистой парчи. Падшему ангелу – из синего велюра, немаркий. Ведь по сюжету он между небом и землёй. Трудно ему живётся, вечно в командировках. А правильному ангелу пошил воздушные пинетки из ваты и спецодежду с крылышками. Сочетание жёлтого, голубого с белым. Чисто белое у нас воспринимается не как внизу... Полностью белый – лишь саван. Когда Айшат назвала театр «Белая птица», я так и объяснил ей: белый цвет в горах – символ смерти. В Махачкале профессиональный режиссёр заявила: «Вы эту пьесу поставить не сможете. Адам и Ева голые. Что будете делать? Да вас засмеют». Я всё продумал: нашёл для них байбак – такой плотный материал. Сначала Создатель как бы лепит «пионера». Из-под стола появляются руки, какие-то детали – идёт создание первого человека. Потом Господь вдыхает жизнь в плоть. Тело оживает. Ну, понятно, Адам совсем налегке, и в то же время не обнажённый. Условность. Дело совсем не в этом. Главное, что потом ему операцию сделали, ребро вынули. Из ребра состряпали Еву. Они влюбились. Стали едина плоть. И пошли на земле люди... Мне показалось, к началу премьеры главные герои сами стали не равнодушны друг к другу. Во всяком случае, Тимур старался, как мог, не смотреть на Айшат, не замечать её, реплики произносил в сторону... Она смущённо алела.
*
Представление было назначено на пятницу. Через два часа после общего намаза в джума-мечети селяне стали подтягиваться к зданию администрации. Занавеса в зале заседаний не было, поэтому весь реквизит мы заранее расставили на сцене. А для того, чтобы актёрам выходить, менять по ходу пьесы картины, условились выключать общий свет. Участники спектакля собралась в боковой комнатке и, кажется, не дышали. Через приоткрытую дверь шёл нарастающий гул. Зал набился битком, человек триста. Кто сидел-стоял, кто висел на подоконниках, на двери. Никто, что такое театр, не знает. Гвалт стоит. Нужно представление начинать, а публика не может утихомириться... Мизам Гаджиевич сквозь зубы процедил: – Сейчас оторву ножку стула, начну усмирять... – Пора! Шум не замечайте и главное не смотрите в зал. А сам боюсь: микрофонов нет. Мизансцены разные. Ведь иногда нужно, чтобы шёпот до последнего ряда слышен был. Стараясь занять свои мысли, я принялся осматривать у всех костюмы, поправлять головные уборы, причёски... Тимур украдкой сунул в руку Айшат сложенную из тетрадной страницы белую птицу... Всё. Пора. Я включил магнитофон. Из выносных динамиков полилась волшебная музыка, по моему сигналу погасили свет, я торжественно вышел на сцену, плавно поднял руки, свет включили, представление началось...
Зал затих.
– Акт первый! Не было ни ночи, ни дня... Серые сумерки. Неба нет. Солнца нет. Создатель и ангелы лежали на мягких белых облаках и скучали... Пока я говорил, Айшат и Тимур на четвереньках, чтобы зрители не увидели, пробрались из боковой комнатки на сцену, спрятались под тканью. – Пе-еервый а-аангел! – патетично, на распев воззвал я. Мизам Гаджиевич явно нехотя, как-то бочком, вылез на сцену. – И физкультурник туда же! – в зале радостно загудели, потом кто-то грозно шикнул, опять стало тихо. – Расскажи-ка нам, любезный, что творится в нашей и соседних галактиках? Я дважды на разные лады, настойчиво повторил вопрос. Мизам Гаджиевич, неприлично бледный, молчал по-мхатовски. – Ле!!! Зачем выпустили немого? Пришлось выкручиваться: – Не знаешь что сказать? Это потому, что ни единой души, кроме нас, нет кругом. Откуда же быть новостям. А вот мы сейчас создадим человека. Я тихонько обошёл Мизама Гаджиевича, боясь спугнуть его, навис над кучей ткани, точно хирург, и начал колдовать, делать руками пассы, тихонько невнятно бормотать себе под нос таблицу умножения... Из складок появилась рука, потом голова... – Смотри, смотри, кукла глазами моргает! В зале стало невыносимо душно, открыли настежь дверь, окна. Когда Ева по сценарию должна была поцеловать Адама, чувствовалось по всему, спектакль достиг высшей точки напряжения. Кто-то, давясь от смеха, крикнул отцу Айшат на весь зал: – Мирзабек, твоя дочь сама полезла целоваться с сыном Раджабова. – Харам! Кто возьмёт такую замуж? Она опозорена навсегда! – змеёй шипела из первого ряда тётка Айшат. Я видел: Мирзабек горделиво вскинулся, взгляд его иглой репейника уколол дочь; он зло хлопнул сиденьем и, опустив голову, стал пробираться к выходу. Я внутри дрожал: по адатам села девушка-горянка не смеет подойти к мужчине ближе, чем на три шага, посмотреть прямо в глаза. А поцеловать... Но ведь это театр! Не знаю, чем бы всё кончилось, но тут раздались настойчивые голоса: – Дайте посмотреть. – Не мешайте! – Не нравится – уходите! Подбадривающих, заинтересованных горцев оказалось значительно больше. В конце пьесы они одарили артистов дружелюбным смехом, возгласами и щедрыми аплодисментами. Односельчане горячо уверяли, что понравилось, однако какое-то беспокойство... червоточинка... остались у меня в душе. На следующий день Айшат не пришла. Через школьную подругу узнали: отец запретил ей на улицу показываться. Впереди было лето, хотелось верить – к осени всё утихнет, забудется. Спустя месяц на годекане хабарничали, что к Айшат приезжали свататься из соседнего аула. «Ударь дочь со всей силы папахой, если устоит на ногах, значит, пора выдавать замуж», – такова дагестанская народная мудрость, которой на протяжении столетий руководствуются отцы в горных селениях. Сейчас, когда Советская власть кончилась, старику, по слухам, обещали за Айшат ещё и богатый калым. Жених посватался из семьи почтенной, состоятельной. А в сентябре, за два месяца до свадьбы, случилась беда... Тётка Айшат чёрным вороном, переваливаясь с боку на бок, ходила по людям от одной сакли к другой, поджидала женщин у родника, каркала вслед: – Забрюхатила потаскуха. От сына Раджабова. Скрыла от матери. Не углядел за ней Мирзабек. Вай, всему нашему роду горе! Старики на годекане живо обсуждали происшествие. Сначала между собой. Затем послали за старым Мирзабеком, призвали к ответу. Для порядку. Хотя решение есть готовое. Веками, из поколения в поколение, горцы неукоснительно исполняли адаты. Потому и сохранились в этом изменчивом кипучем мире. Законы гор требовали: виновным – смерть! И тётка Айшат не унималась, натравливала: – Дочь опозорила тухум... Надо отомстить. Паршивца убей или её. Смерть! Старик, опершись на посох, стоял, ожидая приговор аксакалов. За всех сказал самый почтенный: – Мирзабек, убить Тимура, – значит развязать кровную месть. Его и так накажет Аллах. Смой позор со своих седин, со всего аула. Убей дочь!
***
Айшат сидела запертая в тёмном пыльном чулане... Свет едва пробивался через крохотную щелку плотно закрытых ставней. «Совсем как человеческая жизнь, – грустно думала она. – Лучик света, стиснутый двумя чёрными бесконечностями». Старалась заснуть. Не могла. Чувствовала: один раз к двери подкралась мать, долго стояла, также крадучись ушла. Временами Айшат гладила свой живот, пытаясь угадать новую жизнь, и тогда счастливая улыбка пробегала по её лицу. Потревожив налитую грудь, она достала бумажную птицу, приложила к сухим губам. Айшат понимала, что её ждёт, но ни о чём не жалела. Любила, как прежде. Папу и маму просила в мыслях прощения и почему-то была уверена, что ещё увидится с ними... там... И они уже не расстанутся никогда.
Стемнело. Она слышала: вернулся отец. Отбивая на каждом шагу коваными сапогами отрывистый бой, он подошёл к чулану, долго... нестерпимо долго гремел стальной цепью, замкнутой висячим замком. Айшат укрыла на груди белую птицу. – В горы пойдём, дочка, собирайся. Дада* вывел из сарая ишака, накинул грязную попону.
Луна поднялась над саклей. Круглая, яркая, жёлтая, словно овечья брынза. Айшат смотрела на неё с интересом, будто видела впервые... За спиной раздались быстрые шаги. Рот крепко зажала мозолистая рука отца. Сверкнул кинжал...
Последнее, что Айшат увидела, была красивая белая птица. Она тихо летела к луне, с каждым взмахом делаясь всё меньше, меньше, пока не растворилась совсем.
***
Свои попытки создать театр я на этом прекратил. А лет через десять в Каякентском районе создали. И назвали... Почти, как мечтала Айшат: театр «Синяя птица». Удачи и высокого полёта райской птице счастья.
горный район Дагестана, 2010 год
Словарь:
Ворч Iами! (авар. к мужчине) – Здравствуй! Доброе утро! буза – национальный божественный спиртной напиток; джума-мечеть – соборная мечеть для коллективной молитвы, совершаемой всей мусульманской общиной в полдень пятницы; дада (авар.) – папа;
|
