|
|
|
|
Семён КАМИНСКИЙ |
|
|
© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ" |
|
|
К читателю Редакционный советИрина АРЗАМАСЦЕВАЮрий КОЗЛОВВячеслав КУПРИЯНОВКонстантин МАМАЕВИрина МЕДВЕДЕВАВладимир МИКУШЕВИЧАлексей МОКРОУСОВТатьяна НАБАТНИКОВАВладислав ОТРОШЕНКОВиктор ПОСОШКОВМаргарита СОСНИЦКАЯЮрий СТЕПАНОВОлег ШИШКИНТатьяна ШИШОВАЛев ЯКОВЛЕВ"РУССКАЯ ЖИЗНЬ""МОЛОКО"СЛАВЯНСТВО"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"РОМАН-ГАЗЕТАГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКАXPOHOCБИБЛИОТЕКА ХРОНОСАИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИБИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫСТРАНЫ И ГОСУДАРСТВАЭТНОНИМЫРЕЛИГИИ МИРАСТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫМЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯКАРТА САЙТААВТОРЫ ХРОНОСА |
Семён КАМИНСКИЙБоб, форшмак и рок-н-роллМы сидим с ним в небольшой пивнушке – это будка и четыре столика, врытых в землю под открытым небом Севастопольского парка. – Я никогда не женюсь на женщине, которая не догоняет рок-музыку, – изрекает рыжий Боб. Тему мы начали обсуждать ещё за первой кружкой пива, часа два назад, и не очень далеко продвинулись в этом обсуждении. Зато количество пустых кружек и останков сушеной рыбы на нашем столе уже достигло предела, и надо либо подзывать бабушку-уборщицу, либо нашу беседу завершать. – Всё, пошли, – резюмирует Боб, – мне ещё на репетицию в общагу, команда ждёт. А завтра – в Москву. Надо съездить в «яму», хочу взять свежих дисков... я там вроде нашел клёвый вариант. И бабок подсобрал – летом откосили выпускной и хасню в балке у цыган. Кстати, может, поедешь со мной? Трофим отказался, а одному мне ехать стремновато. – А что, – радуюсь я, – могу. Когда назад? – Ну, в тот же день и назад – вечерней лошадью. Мне там долго торчать нечего. Возьмем диски, это где-то в Чертаново, и назад – на Курский. Два дня наша альма-мутер без нас, я думаю, переживет. – Думаю, она переживет и подольше, – я весело прикидываю, что «придется» прохилять начерталку, физику, сопромат... Что ж, повод для очистки совести у меня находится вполне серьезный – приобщение к источнику рок-н-ролльных новинок, можно сказать, из первых рук.
Боб был для меня... всем. Он владел черной с серебром гэдээровской «Мюзимой»*, он играл в ВИА (считай, рок-группе) нашего факультета и, самое главное, у него водились фирменные диски, которые он переписывал всем желающим прикоснуться (за трешку) к сокровищам мирового рока. Именно от него я услышал такие слова, как «темная сторона луны» и «чайлд ин тайм»**. Именно он утверждал, что две самые нежные мелодии на свете – это песня Сольвейг и «блюз из третьего Цеппелина»***. Именно у него, в двухкомнатной квартирке четырехэтажного дома, где он жил с маленькой мамой Асей Львовной, стояла на самом почетном месте совершенно потрясающая вещь – радиола «Эстония» с напольными колонками, снаряженная алмазной иглой польского производства. Под окнами дома, сотрясая его дореволюционные стены, визжал и грохотал трамвай на повороте к проходной металлургического завода, но за постоянным рёвом музыки это не всегда было слышно. А когда мы, большой джинсовой компанией, приходили «балдеть» от очередного альбома кого-то из рок-небожителей, Ася Львовна незримо присутствовала где-то в районе крохотной кухни и появлялась только после финального аккорда пронзительных гитар и убойных барабанов, чтобы раздать вечно голодным студентам бутерброды из свежего белого батона и украинского сыра.
Познакомились мы с Бобом почти случайно. В воскресенье днем я шел из гастронома с авоськой, в которой лежали плавленый сырок, французская булка и треугольный пакет молока, и на углу Центральной наскочил на знакомого, Володьку Трофимова (мы когда-то занимались с ним вместе во Дворце Пионеров в кружке моделирования). Теперь у Трофима были волосы до плеч, он промышлял «фарцовкой» дисками, постерами, иногда «джинсой», и как раз направлялся на то место, где по воскресеньям собирались дискоманы. Место это было в соседнем скверике, прямо напротив магазина. Трофим познакомил меня с товарищем – это и был Боб. Разговаривая, мы перешли дорогу и только приблизились к плотно стоящей группе этих самых дискоманов… Сирены! Крики! Облава! Дружинники! Милиция… Я и сообразить толком ничего не успел, как меня вместе с другими парнями запихнули в душную железную коробку милицейской машины. А в участке – досмотр (в мою авоську с плавленым сырком разные чины заглянули, наверно, раз пять), допрос (где учишься, что там, на углу, делал, не может быть, чтобы случайно, как не стыдно комсомольцу торговать пластинками западной музыки, вот мы напишем в институт)... и слушать ничего не хотят. Еле разрешили домой позвонить, продержали часа четыре, постращали (поймаем еще раз – вот тогда!..) – и отпустили. Сырок мой – ну никак не попадал ни под какую статью. Одновременно со мной выпустили и Боба, и у него в этот момент ничего крамольного с собой не оказалось. Мы вместе вышли из дверей милиции, вместе пошли по улице, потом оказалось, что номер трамвая нам нужен один и тот же. Короче, познакомились поближе. А когда, держась за верхний поручень в трамвае, он произнес магическое слово «битлы», и проявил энциклопедические знания того, какая вещь в каком «битловском» альбоме находится, и не просто так, а по порядку, я уже отлипнуть от него не мог. Мои же знания о «роке» в то время были весьма скромными. Пара вырезок из «Комсомольской правды» про то, какая это вредная музыка, и как она растлевает нашу молодежь. Польские журналы с публикациями «Горячей десятки Биллборда», нерегулярно покупаемые из-под прилавка у знакомой киоскерши «Союзпечати» (всего лишь прочтение этого списка названий альбомов и групп вызывало состояние, близкое к эйфории). И журнал «Лайф», целиком посвященный «Битлз», который на один вечер – чудо! – кто-то дал моей маме специально для меня. Я просидел почти всю ночь, рассматривая цветные фото и изучая со словарем подписи к ним…
Ансамбль Боба назывался «АнЭлГи» – звучит по-иностранному, а означает – «Ансамбль Электрических Гитар», так что никакой худсовет не придерется. Сначала на их репетициях мне доверяли только сматывать шнуры. Несколько месяцев спустя мне случилось посидеть за пультом старенького «Бига», когда «звукооператор» Костя после неудавшейся накануне вечеринки пришел с фингалом такой величины и с такой головной болью, что был не в силах даже крутить ручки. А когда на танцах в спортзале института у Боба поломалась самопальная педаль-«квакушка», я, сидя рядом на гитарной колонке, до конца выступления извлекал отверткой из поломанной педали звук «way-way» почти на каждом аккорде его гитары. Мне казалось, что играю я сам. К дискам Боб допустил меня тоже не скоро, но со своей «стипухи» в 40 «рэ» я как-то раз умудрился помочь ему купить редкий альбом Джимми Хендрикса... Теперь меня нередко стали брать в поездки и на концерты, через меня на танцах девчонки просили исполнить ту или иную песню, а когда Боб объявлял белый танец под «Нет тебя прекрасней», какая-то из этих девчонок обязательно подходила ко мне.
У нашей с Бобом московской экспедиции две задачи: купить новых дисков и… хорошей селедки. Представляю, как Ася Львовна говорит ему, провожая к двери: – Боренька, я прошу тебя, не забудь там купить хорошей селедки – я хочу сделать настоящий форшмак. – Я помню, – раздраженно отвечает Боб, захлопывая дверь. Но ослушаться маму он не может при всей его любви к рок-н-роллу. Вот поэтому у нашей экспедиции – две задачи... Первым делом из автомата на Курском мы звоним в «яму», и Боб, коротко поговорив с каким-то Сашей, начинает прокладывать наш маршрут. Это очень долгий маршрут: метро, ожидание, автобус, еще одно ожидание, еще один автобус. И выясняется, что это не в Чертаново, а где-то еще... Мне даже чудится, что поездка с Украины на поезде заняла у нас чуточку меньше времени. «Ямой» на языке дискоманов тогда называлось место, где можно было купить западные пластинки в большом количестве и по оптовой цене. Ходили разные слухи о том, как диски попадают в «яму», мол, везут их матросы, дипломаты... Оказывается, что «яма» – обычная квартира в синей панельной многоэтажке. Открывшая дверь незаметная женщина проводит нас в комнату, где мы ожидаем увидеть стеллажи пластинок, стены, увешанные метровыми плакатами с изображением длинноволосых кумиров, и, конечно, какой-нибудь «Грюндиг» или «Филипс» с колонками до потолка. Увы, кроме потертого раскладного дивана и стола в углу, накрытого клеенкой, мы не видим ничего... Впрочем, стопка запечатанных дисков на столе присутствует. Где-то хнычет ребенок. Появившийся полный кучерявый Саша, как бы нехотя поздоровавшись с нами, показывает на стол, буркает: «Смотрите», – и опять исчезает за стеклянной дверью. К моменту, когда хозяин появляется вновь, мы успеваем отобрать и сложить в отдельную стопку все, что можем себе позволить по нашим, вернее, Боба, финансам. – Эти – по сороковнику, эти – по пятьдесят, – сообщает Саша. Сделка происходит, и назад к автобусу мы, оглядываясь, тащим по тяжелому портфелю, набитому свеженькими мировыми хитами. В нашем городе их пока еще никто не слышал. Разве что отрывки в западном радиоэфире – по ночам, вместе с хрипами и воем «глушилок». – Знаешь, Флойд, Квины и Юрая Хип могут уйти по восемьдесят, – тихо рассуждает Боб в автобусе.
Доходит очередь и до селедки. Вразумительно объяснить современному человеку, почему хорошую селедку нужно было покупать в Москве и везти через полстраны, видимо, невозможно. Ну, с зарубежными пластинками – еще ладно, это как-то можно понять. Но селёдка? Почему ее нельзя было купить дома? Ответ только один: потому что дома хорошей селедки не было. Там тогда ничего хорошего не было. И примите это утверждение на веру, если хотите. Потому что других объяснений у меня нет и не будет. Мы отправляемся по московским гастрономам. И выходит, что и здесь не каждый магазин может удовлетворить наш (Аси Львовны) высокий потребительский спрос на селедку. Наконец где-то на Ленинградском проспекте мы находим нужный сорт – я не имею никакого представления, какой сорт мы ищем, но Боб, похоже, изучил селедочный вопрос не менее досконально, чем положение того или иного исполнителя в «горячей десятке». Я же помню только, что селедку нужно купить развесную, а не баночную. Вечером три килограмма драгоценной соленой снеди в двух полиэтиленовых кульках, вложенных один в другой, и в холщовой сумке с изображением Боярского запихиваются под нижнюю полку купейного вагона рядом с драгоценным рок-н-роллом. Боб сразу же застилает эту полку постелью, садится на нее, и так будет сидеть всю ночь: – Я в поезде никогда не сплю, – говорит он. Ну, не знаю, так ли это, но веских причин бодрствовать, чтобы стеречь добытое, более чем достаточно. И в этом деле Боб не может довериться даже мне. Несколько раз я просыпаюсь среди ночи от болтанки, неясного света, блуждающего по лицу, и, свесив голову с верхней полки, поглядываю на рыжую макушку. А он, упершись невидящим взглядом в черное окно, чуть покачивается, бьет в такт большим пальцем правой руки по животу, как по воображаемой гитаре, и тихо напевает на мотив из «Дыма над водой»: Се, лед, ка, Се-лед, ка-а, Се, лед, ка, У-у… И колеса повторяют почти то же самое. Запах в купе стоит... удивительно, что соседи спят, ничего не замечая. Ранним солнечным утром мы возвращаемся в нашу родную провинцию. Тысячи примерных комсомольцев уже сделали утреннюю гимнастику и отправляются в школу, на работу, в институт, а два отщепенца на красно-желтом чехословацком трамвае едут к Бобу домой, везут чуждую, идеологически вредную музыку, купленную у спекулянта за баснословные деньги… – Привез? – встречает нас Ася Львовна и, довольная, утаскивает Боярского с селедкой на кухню. A мы, наскоро перекусив Асиной яичницей, еще долго рассматриваем шикарные глянцевые конверты, затянутые прозрачным пластиком, в уголке которых есть небольшая круглая дырочка: говорят, что так прокалывают конверты на таможне, когда ищут наркотики. С благоговением вскрываем один за другим привезенные шедевры, вдыхаем сладкий иностранный запах и читаем даже самые мелкие надписи – всё вплоть до Copyright. Первый диск бережно, двумя руками придерживается за края и укладывается на проигрыватель «Эстонии». Вот он начинает крутиться, вот уже игла прикоснулась к черному винилу и отражается в нем. Мы садимся прямо на пол у противоположной стены и молчим. Молчим, внимая мистеру Людвигу, сэру Хаммонду, мастеру Гибсону, лорду Стратокастеру и «языку вероятного противника»…****
Последний раз «АнЭлГи» собираются в полном составе в банкетном зале Дома быта – в качестве гостей на свадьбе Боба. Институт окончен, и многим вскоре нужно уезжать по распределению. На свадьбе играет ресторанный ансамбль. Невесту зовут Алена. Она – на пятом месяце и немного похожа на большой белый кочан капусты, растущий в конце грядки пышного стола рядом с рыжим цветочком головы Боба. Ася Львовна в розовом кримпленовом платье тихо сидит недалеко от молодых, и больше никого, кроме нее и четырех «анэлгов» среди гостей я не знаю. По-моему, все остальные – это многочисленные родственники невесты. Все крепко напиваются, орут и задорно пляшут под «Ягоду-малину». Я – тоже, но периодически настойчиво пытаюсь узнать у невесты, знакома ли она с творчеством Джимми Хендрикса? А Дженис Джоплин? А Эрика Клэптона? Она всё хохочет, широко открывая ярко-красный рот, Боб сердится, и в конце концов меня утаскивают «подышать»…
Проходит полжизни, и еще немного. Я с женой и уже довольно взрослыми детьми оказываюсь на концерте Ринго Старра в большом крытом чикагском стадионе «Роузмонт». Ощущение абсолютной невозможности происходящего, постоянно живущее во мне с момента прилета на американскую землю, становится еще явственнее, когда худой, бритый налысо, с седой щетиной на лице и одетый во всё черное Ринго начинает петь простенькие «битловские» песенки. В нем нет никакого «рокового» апломба. Временами он даже не совсем чисто интонирует и немного смешно подергивается возле микрофона – головой, руками, – будто неопытный кукловод управляет откуда-то сверху куклой, изображающей знаменитого Ринго. И народ в зале почему-то постоянно бродит: встают с мест прямо посередине песни – excuse me! – выходят в холлы, где продают пиво, попкорн, хот-доги и нарезанные куски пиццы, и опять – excuse me! – возвращаются к своим местам. Правда, потом я понимаю, что эти бестолковые зрители знают наизусть слова абсолютно всех песен. Поют и уморительные семидесятилетние бабушки, и дедушки в джинсах, жилетках и широкополых шляпах, и совсем юные ребята и девчонки с красными и зелеными волосами, в бесформенных кофтах с капюшонами. Ринго исполняет «Небольшую помощь друзей», и я по старой привычке прикидываю: это – вторая вещь на «Сержанте». А вот сейчас – «Сад осьминога», должно быть, шестая на «Монастырской дороге»… или все-таки – пятая?
– «Octopus's Garden»? Пятая вещь на первой стороне «Abbey Road», – уверенно говорит Боб. На кухне в белой щербатой эмалированной миске вымачивается селедка – хороший форшмак не должен быть очень соленым. Низко наклонив седую голову к столу, Ася Львовна увлеченно крошит крутые яйца и старательно терпит «борину музыку», почти беспрерывно орущую в квартирке четырехэтажного дома. А на улице, делая поворот, визжит и грохочет трамвай. И кажется, что трамвай за окном и гитарист-виртуоз на диске пытаются заглушить друг друга. Но трамвай сдаётся. Он уезжает, он увозит набитые раздраженными людьми вагоны к проходной старого завода, а рок-н-ролл остаётся навсегда. Чикаго, 2008
* Электрогитара производства восточной Германии, изготовленная по форме гитары знаменитой фирмы Fender (США). ** Dark Side Of The Moon – культовый альбом группы Pink Floyd, Child In Time – композиция группы Deep Purple. *** Since I've Been Loving You из третьего альбома Led Zeppelin. **** Торговые марки музыкальных инструментов Ludwig, Hammond, Gibson, Fender Stratocaster.
|
|
|
РУССКАЯ ЖИЗНЬ |
|
|
WEB-редактор Вячеслав Румянцев |
