|
|
Екатерина ГЛУШИК |
|
2011 г. |
МОЛОКО |
|
О проекте "МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Екатерина ГЛУШИКЗапах ночиРассказ Л.Б. Когда поняла? Ночью. И запах… Не только ночной, но ещё и весенней свежести. Весну узнаёшь по запаху. Еще и снег лежит, и мороз. А воздух - весенний. Как с бельём, которое сушишь на улице. Запах не передаваемой, ни на что не похожей свежести. А это - чувство и запах вкрались одновременно. Именно вкрались, что называется под покровом ночи. И весну почувствовала ночью. И любовь. Легла поздно, была усталой - спи! А вот вертелась. Какое-то томление, и непонятно, то ли радость, то ли печаль. То ли душно, то ли грудь изнутри теснит. Вздыхала. Помогало. Заплакала. И бессильно так искала причину: чего реву? А когда отплакалась, поняла, что это - от любви. Как будто слёзы смыли наносы забот, проблем, каких-то дел, усталости. И нате вам - любовь! Новорождённая. Мама-то есть. А вот папа? Папа и знать не знает, что он - родитель этого чувства. Да и не узнает, скорее всего. Она не откроется, а сам он и не заметит. Марина изнывала от томления. То ли это физиология, то ли душевное томление. Какая разница, от чего такое состояние, если противоядия всё равно нет? Только о нем и думала: вспоминать было приятно. Вот он зашел, поздоровался. Вот пошутил с девчонками. Они смеются. Вот он уходит, прощается, и ей тоже говорит: «Марина Геннадьевна, до встречи». Да, именно в тот момент в ней что-то ёкнуло. Ну и ёкнуло и ёкнуло. Казалось бы. И вот ночь… И вот - понимание. Утром - невыспавшаяся, заплаканная - картинка просто. А он пришёл к ним в контору в этот день. И надо же - к ней именно ему понадобилось. Спросил: «Что-то случилось?» Не скажешь: «Вы случились». Нет, мол, ничего, зуб ночью болел. Он, улыбнувшись, пошутил насчёт того, что весной девушки от других болей по ночам плачут, потом стал сочувствовать, и Марина слёз не смогла сдержать. Он подумал, от его сочувствия. Через пару дней он опять был у них, а к Марине подошёл уже просто, спросить: «Как зуб?» Её в краску бросило: да он же догадался! С такой скрытой иронией спрашивает. Издевается или подтрунивает. Ну, пролепетала что-то. Он как солнце. Разве оно хочет опалить или сжечь? Оно есть, и всё. А ты уж сам спасайся, зная, как палит. Сможешь уберечься - твоё счастье. Нет - твоё несчастье. Марина не убереглась - сгорала. Наваждение? Да. Болезнь? Да. Помрачение рассудка? Да. Чего хорошего? Ни-че-го! Но хочешь и болеть, и пребывать в наваждении, и согласен с помутнением рассудка… За ту сладость, которая - в каждой клеточке тела, как только подумаешь о нём. А что мешает думать о нём постоянно? Ничего. Даже работа не мешает. Ты как в сиропе. В кипящем, правда. Но и в рот попадает. Сладко! Марина не сводила глаз с мобильного. Потому что сначала загорался экран, а потом уже - сигнал. Только загорался экран, впивалась - кто? Первым реагировало сердце - колотилось. Когда оказывалось, что номер - его, вся дружная компания органов начинала дрожать, зудеть, выбрасывать адреналин, принимать адреналин… Они-то, бедные, ради чего страдают? Сидели себе спокойненько внутри, и вдруг - стресс, стресс и стресс… -Алло. Это Милосердцев. Не отрываю от дел? В ответ он слышал ерунду, из которой можно было выудить смысл: «Нет, не отвлекаете». Он, наверное, думал, если вообще думал на её счет, что она - дура. Такой сумбур всегда в ответ. Хотя, если бы считал дурой, то не обращался бы время от времени. Слава Богу. Он иногда приходил. Садился возле неё, что-то говорил. Всегда по делу. Обаятельный, умевший себя держать в любой компании, но всегда на дистанции… И чувствовалась закованность его. В безупречную причёску, костюм, галстук или шейный платок, баретки - во все это была закована какая-то боль. И выходила она не через глаза, почти всегда ироничные, не они были зеркалом души, а через уголки губ. Под седой щёточкой усов нежно-розовые губы. Таких у взрослых мужиков и не бывает. Марина не видела, по крайней мере. И напряженные. Слово боялись что-то выболтать. Марина не любила курящих мужчин. Но ей нравилось, как Милосердцев курит. Он и это делал изящно, не изящничая. Доставал коробку сигарилл «Давыдофф», открывал крышку, извлекал тонкую темную сигариллу, проводил ею по губам, затем доставал зажигалку, затягивался, вытягивая губы трубочкой… Затянувшись, поднял глаза. Его взгляд выдержать было невозможною. Невозможно! От него, наверное, и неодушевлённые предметы способны разволноваться. Его мужское естество выражалось так явно во всём! Но он при этом никак его не проявлял, что называется, «поведенчески». Он не делал комплиментов, не играл глазами, не делал поз, не приобнимал девчонок, не целовал ручки дамам. Но источал невероятный мужской аромат, наполняя им все пространство вокруг. При нём невозможно ощущение «унисекса». Когда он был рядом, ты чётко осознавала, что ты - женщина. Марине казалось, что карие глаза ничего не излучают, а только вбирают, как «чёрные дыры». А у него были светло-карие, и действовали как дефибриллятор: посмотрят, и так тебя тряхнёт! Ведь думала, что её жизнь с заботами, обязанностями, радостями, работой - этакий монолит. Куда там втиснуться не то, что большому чувству, а даже небольшой интрижке. А вот нашла зазор - просочилась. И уже всю тебя оккупировала, во всех клеточках сидит. Он сам назначил встречу в кафе. Надо было помочь посмотреть некоторые бумаги. Вот во время обеда… «Вам не затруднительно, Марина Геннадьевна?» Нет. «Тогда в два часа». Зашла в кафе в два пятнадцать, хотя прибежала за полчаса и выдерживала паузу в соседнем ювелирном, пялясь в прилавки. Наверное, даже подозрение вызвала у охранника. Взяла бумаги, перемолвились, что не здесь их будет смотреть, а на работе - сразу сверить можно с базой данных. И после того, как этой парой фраз перебросились, и надо бы повести беседу или болтовню ни о чём, она замолчала - ни слова не выговорить! Сидела и смотрела перед собой - на чашку с капучино. Милосердцев тоже молчал. Он не говорлив, но и не молчун: то шутит, то рассказывает что-то, не угодничая. А тут отдал бумаги, и молчит. И вдруг слёзы полились у Марины. Совсем некстати! Тихая слёзная истерика. И на зубы уже не сошлёшься. Он взял её за подбородок, поднял: - Не надо. Для нас это дорога в никуда. - Иногда важна не цель, а сам путь. - Он для меня закрыт. Марине не нравились дурацкие фильмы с такими вот диалогами: «Это тупик». «Мы не должны забывать о долге». Ну, кто так говорит в жизни, казалось. Оказывается, говорят и так. И вроде, не дураки говорят, а фразы дурацкие. И стыд! Как девка себя предложила, а тебе: «Спасибо, не хочется». «Звонить не буду, - подумала.- Даже если по работе. Попрошу кого-нибудь». Он позвонил через два дня. -Это Милосердцев. Мы можем увидеться? Там же, если удобно. - Бумаги? - спросила Арина. - Кофе,- просто так ответил. - Если вы не возражаете. Она, если бы и хотела, не возражала бы. Вот откуда этот сказочный сюжет! Когда любящий или любимый касается заколдованного, чары спадают. Или волшебница касается своей палочкой, происходит расколдование. А ведь действительно так кажется. Тоже думала: только коснется - он ли до неё дотронется, она ли - и спадёт это наваждение. Она сама дотронулась до его руки, которую он будто призывно протянул, положив на стол. - Не надо, - он убрал руку. - Знаю, что не надо, - почти шёпотом сказала Марина. - И я знаю, что и приходить не надо было. А вот пришёл. - И я. - Если бы ты отказалась, мне было бы больно. Хотя бы так. Ну и что эта палочка волшебная? Это расколдование? Дотронулась, и еще туже затянула удавку. …Марина уже не дышала, а вздыхала. Уже не жила, а ждала: звонка, встречи. Они иногда заходили в кафе и сидели, обмениваясь какими-то приходящими на язык фразами. Но эти встречи нужны были, видимо, обоим: и ему, если он звонит и назначает свидания. Наверное, так больные диабетом нуждаются в инсулине, как она в его голосе, в повороте его головы, в улыбке. Она физически нуждалась в нём. Да, недалеко мы ушли мы от дикой природы... Он просил её сделать копию паспорта. Она и сделала. Одну оставила себе, вырезала фотографию и везде носила её с собой. Положила в книгу, раскрывала в метро, смотрела. А как-то раз девчонка рядом, видимо, читать стала книгу. И вот смотрит недоуменно на Марину: мол, что так долго читаешь на одной странице? Не умеешь, или уснула? Если болит сердце, вазелин не поможет. Хоть сколько его втирай. Каждому недугу - свои примочки. За Мариной ухаживал партнёр их фирмы, итальянец, живущий в Австрии, Рудольф. У них уже 3 года был роман и договорённость: если она беременеет, они сразу заключают брак. За ней пытались ухаживать. Молодой сосед, коллега… Но у неё была работа и устоявшиеся, совершенно устраивавшие её отношения. Хотя… Обзаводиться ребёнком-то она медлила. Рудольф приезжал каждый месяц на три дня, и она брала выходной по понедельникам. А тут по телефону всё отговаривалась: много работы, плохо чувствую себя, не приезжай... Правда, Рудольф подумал, что она забеременела, и заявил, что летит немедленно. Но она Марина отболталась, не приехал. Разрушала существующие очень хорошие, как казалось, отношения, ради отношений не существующих. А что с Милосердцевым? Ходили в кафе. Сидели там часа по два. Она смотрела, как он курит. Слушала, не воспринимая даже и смысла - голос слушала, сама подавала голос. Вот спроси, о чем она ему говорила - она и не скажет. Через два месяца Рудольф, отвергаемый навалившейся работой, плохим самочувствием, спросил: -У тебя кто-то появился? Она и ответить не могла: человек есть, а отношений нет. Врать не хотела. Так и сказала: есть тот, с кем ничего нет. Рудольф выдал снисходительно: - О, очередные проделки твоей загадочной русской души. Но ты меня успокоила. Лучше, если есть человек, и нет с ним отношений, чем отношения есть, а человека нет. - Дурак ты, - сказала ему беззлобно. - А ты от большого ума, конечно, страдать взялась по весне. Начали болтать, как будто ничего и не случилось. И Марина обрадованно подумала, что зависимость от Милосердцева у неё прошла. Ну, хоть отчасти. Вот болтает беззаботно, и в душе не саднит, грудь не теснит. Как хорошо! Оковы спали! А только положила трубку - и хоть вой! Ведь уже два дня не звонил. …Рудольф приехал ночью. У него был ключ. Марина не спала. Вертелась. И вдруг-ключ в замке. Чуть с ума не сошла. А он - с инспекцией. Пережидал где-то до ночи, шпион. Она отбивалась. Даже кусаться начала. А его это только раззадорило. -У вас, леди, мазохистские наклонности - так себе вредить без достаточных психических оснований не будешь. А у меня, как выясняется, садисткие. И это хорошо! Были бы оба садисты или мазохисты, надо бы было на стороне забавы искать. А тут - все под боком, - и он опять стал её мучить. Мучить! Какие перемены за пару месяцев! И не рассердился за её моральную измену. Даже сказал, что рад. А то, мол, думал, что баб без придури не бывает. А Марина за три года ни разу «не соскочила с катушек». Всё ждал. Дождался. Это не так страшно в её исполнении, жениться хочет немедленно, не дожидаясь никаких беременностей. Хороший характер у Рудольфа, вообще с ним хорошо. Но новорождённой любови хоть что втолковывай! Она к своему папке тянется. Пока Рудольф был в Москве, Марина отключала телефоны. Когда проводила, как сама ему сказала, «выпроводила», чем насмешила (вот ничем не проймешь его!), включила - «этот абонент вам звонил 17 раз»! Она не знала, от чего кричала. От радости, от огорчения, что могла столько раз его услышать, а не услышала? Хотя, если бы ответила на звонок, то он бы и не звонил столько раз. В кафе встретились не в обед, как обычно, а до работы. Не было сил ждать и несколько часов. Милосердцев первым протянул руку, сжал её ладонь, перевернул и поцеловал в запястье.
|
