|
|
Дмитрий ЕРМАКОВ |
|
2011 г. |
МОЛОКО |
|
О проекте "МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Дмитрий ЕРМАКОВЦвела сиреньРассказ Густо пахло свежекопаной землёй, а ветерок наносил ещё и сладковатый запах из палисадов… Весна выдалась затяжная. Давно уже и посевную закончили (зерно-то и в земле до срока долежит, а попробуй-ка к указанному сроку не отсейся – райком голову с председателя снимет), а вот с картошкой на личных огородах затянулось дело аж до второй половины июня. Пока ячмень сеяли – не до того было, а и потом – пробовали мужики землю, растирали в широких, как жернова ладонях: нет, рано… То утренники с инеем, то дожди... Лишь третий день, как установилась тихая солнечная погода, и в деревне Гореловке, как и во всей округе сажают картошку… - Что ты как настёганный-то, Колькя! Копай ровнее, да не части, шире лунки-ти делай, картохе свет нужен!.. Куды торописси-то?.. - ворчала-покрикивала мать Кольки Савостина Ефая… Муж её, Колькин отец, колхозный пастух с красивым именем Павлин, пасёт сегодня в дальней выгороде, вот вдвоём и сажают – мать и сын. Колька лихо перелопачивает гряды и делает ямки под картошины, мать идёт по-за ним с корзинкой с посадочными клубнями, бросает в ямки, присыпает землёй… - Колькя, боровки-ти прокапывай толком, да охлапывай, охлапывай!.. Колька, здоровенный белобрысый парень восемнадцати лет, в белой, темной от пота между лопаток рубахе, в закатанных под колени штанах и каких-то чунях на ногах лихо орудует лопатой и на слова матери не отвечает, будто и не слышит. Он, и правда, торопится… И в соседних огородах такая же работа кипит. У соседей Поляковых ребятишек полно, что-то там около десятка – дак как муравьи на грядах-то. Отец дома у них сегодня – высокий, кудреватый, моложавый еще Михаил. Он сам грядки копает, боровки прокапывает, старшие ребятишки кидают картошку в ямки, присыпают, ровняют граблями, охлапывают края высоких гряд деревянными лопатами… Младшие – под ногами путаются. "Сенька – портки потеряешь!.. Лидуха – крапивой-то его!.. Кто поработает, тот и поест!.." Слышен громкий голос Михаила. Жена его Вера вышла на крыльцо: "Девки, исть!" Места в избе маловато у них, так по очереди обедают… Ефая Савостина, соседям, не то чтобы завидует – и у нее сын хорош, но вот больше-то детей Бог им с Павлей (так зовет мужа) и не дал… Другая соседка Савостиных – баба Шура. Одна живет с внуком Александром. Дочь её умерла при родах этого самого Александра, а его отец, зять бабы Шуры, «шелапутный» по её же словам мужик, ещё три года назад подался на заработки на какое-то строительство и с тех пор – ни слуху ни духу от него. Сашка, ровесник Кольки Савостина, но они не дружат. - В Никольское-то пойдешь завтра? – спросил Сашка у Кольки ещё утром, когда встретились у огорода, разделяющего их дворы. - Пойду… - буркнул Колька. И больше не говорили. …Чуть ли не каждое воскресенье в окрестных деревнях «обещанные» праздники. С давних пор в день памяти какого либо святого, «по обещанию», справлялись они в деревнях Никольского прихода… А завтра праздник в самом Никольском. Молодежь уже и не знает, а старые люди помнят, что будет это День всех святых. Церковь в Никольском закрыли лет пять назад, священника арестовали и загнали куда-то, говорят, «на севера», бывший дьякон работает на колхозной пасеке. И забываются церковные праздники, только гулянки молодежные и остались от них…
…Сашка копает один, бабушка суетится на дворе, хотя «из скотины у них только куры», как сам Сашка и шутит. Весёлый он парень… Кое-кто уже и закончил сажать. Летуновы так ещё вчера. И, Колька видел, поутру Полинка уже бежала в Паршино, недалекую деревеньку, где живёт её бабушка, наверное, тоже помогать сажать картошку… "Ничего – завтра в Никольском гулянье, так что придёт к вечеру, обязательно придёт…", - так думал Колька Савостин. Так точно знал и внук бабы Шуры Сашка Спиридонов… Ефая пошла топить баню, как принято у них по субботам: к тому времени как Павля пригонит скотину на колхозный двор – в самую пору будет. Колька один досаживал. Всё поглядывал на соседний огород, где работал Сашка, взглядывал и на дорогу, по которой должна вернуться из Паршина Полинка… Колька снова глянул в соседний огород и не увидел Сашку. С силой вогнал лопату в землю и, не выходя во двор, через жерди огорода махнул на зады деревни, Сашке наперерез… Но тот уже дошел до старого моста через шуструю каменистую речонку и свернул в кусты сирени, густо разросшиеся здесь. Колька видел, как вылез он оттуда с большим букетом и пошёл в сторону Паршина… «Догоню, намну шею!» - первая мысль мелькнула. А потом подумал: «Ну, и что?.. Не с ним надо, а с Полинкой разговаривать…» Так думал и все же шёл по накатанной тележной дороге стиснутой в этом месте ольховыми зарослями… И услышал из-за зелёного листвяного поворота её смех. Не обидный, а радостный… И видел, сидя в кустах, как прошли они по дороге: Сашка рядом идёт, что-то говорит, руками даже машет, а она смеется, пряча лицо в букет… …До четвертого класса они в одном классе учились в Никольской школе – раньше церковно-приходской, а в их время уже семилетке. После четвертого класса Колька пошёл в колхоз работать. Не настаивали и родители на дальнейшей учёбе… «Читать-писать умеет – и ладно. Пусть работает – больше толку будет», - так Павлин Савостин рассудил, выслушав отказ Кольки от дальнейшей учёбы (да и знал его упёртый характер). А ведь Колька и в пятый класс сначала пошёл. Надел в первый учебный день перешитый матерью отцовский пиджак. Радостный шёл – ну-ка, пиджак, как у взрослого! Пиджаку-то, видать, и позавидовал Сашка Спиридонов. И начал дразнить: «Батькин пиджак, батькин пиджак, батькин пиджак – Колька дурак…» Да ещё так кривлялся при этом (он «артист», Сашка-то), так смешно изображал загордившегося пиджаком Кольку, что тот не досидел и до конца учёбы, убежал. Но вечером, подловил Сашку на пути из школы, дождался, когда дружки его к своим домам разойдутся. Окликнул. Подрались крепко. Оба с разбитыми рожами домой явились, но оба и молчали, ничего никому не сказали. С тех пор Колька в школу и не хаживал. А Полинка и Сашка до седьмого доучились… Но Мишка на Полину до нынешнего-то года и не смотрел особо: ну, девчонка и девчонка, много их по деревне бегает… А на Рождество, когда тоже была большая гулянка в Никольском, и разглядел её – как огнём опалило! Тут и заметил, что и Сашка-то вокруг неё крутится. Да и другие парни, даже и старшие, с ней заигрывали. Но она никому предпочтения не оказывала, над всеми смеялась, никто из парней не провожал её домой… С той поры Колька не давал ей прохода. «Осенью в армию пойду. Ждать будешь?» - спрашивал, хватая за руку в тёмных сенях избы, в которой собирались девки на беседу. «С чего это? Никого я не буду ждать!» - громко, чтобы слышали в избе, отвечала Полинка. И смеялась – не так, как вот сейчас, Сашку слушая, обидно смеялась… И сейчас, идут они по дороге и смеются… И смех их злым огнём ему нутро жжёт… Вечером он не хотел идти с отцом в баню. «Ты чего, Николай?», - отец немногословно удивился. И Колька всё же сходил – не парился, наскоро поплескался и ушёл на повить, где ещё оставалось прошлогоднее сено для козы и овец. Корову они не держали с тех пор, как отдали свою Зорьку в колхоз. Не захотел отец новую заводить, хоть и разрешили уже, признав, полное изъятие скотины у колхозников «перегибом»… Он лежал, на старом, пахнущем уже, кажется, не травой а пылью и мышами сене, а из палисада наносило, сильный, дурящий запах сирени… И видел в себе, в своей обиде, как идут они, Полина и Сашка, по дороге, и она опускает лицо в букет, который он ей подарил; и представлял, как завтра она с ним пойдёт в Никольское… И вспоминалась давняя, не прошедшая школьная обида… Отец ещё был в бане, мать в избе самовар вздувала. Старое, от деда ещё, ружьё и патроны к нему хранились в горнице. Колька частенько уходил вечерами или на утренней зорьке пострелять уток. Больше двух патронов никогда не брал – дорого. А сегодня взял лишь один патрон. Из дома выскользнул через двор, где стояли, поблеивая, лохматые овцы, и лупоглазый баран пристукивал рогами о загородку… Павлин, придя из бани и не увидев Кольку в избе, заглянул в горницу, потом сказал жене: - На уток видно собрался, а патрон, дурной, с пулей взял… Охотник… - А как сдурел сёдня, и правда что, в огороде навалял дак, боровки-ти прокапывать ещё придётся, - недовольно отозвалась мать, выставляя на стол горячий самовар. … Михаил Поляков курил на крыльце и увидел Кольку Савостина, перелезавшего огород за домом, пригляделся – точно, с ружьём парень. «На уток что ли?» - подумал, хотел и окликнуть, но далековато было кричать, да и быстро Колька скрылся в кустах, ушёл тропой в сторону реки. Михаил затушил о подошву сапога самокрутку, и, скрипнув дверью, шагнул в избу… Кольке хотелось побыстрее скрыться от всех, об охоте не думал, просто шёл на обычное своё место к лесному озерцу: забыть всех, уйти, спрятаться… «Полинка, что ли?» Остановился на мосту. Точно, она. Одна под мостом на камне сидит, ноги в воду опустила. А на коленях-то – букет сирени! И по веточке кидает в быструю воду… - Поля!.. Оглянулась испугано. Но, узнав Кольку, улыбнулась и тут же притворно насупилась, отвернулась… - Поля, - он спустился к ней. - Ну, чего тебе? - Пойдёшь завтра в Никольское? - Пойду! – и опять лицо в букет прячет. - С ним? - Твоё-то какое дело? - А вот какое! – скинул ружьё с плеча. - Ой дурак-то, что ты… - Не пойдешь ты с ним никуда! - Пойду! Не смеши народ-то, убери… - Не пойдешь! … Сашка хотел, было, опять наломать за околицей сирени, но услышал выстрел и передумал. Ускорил шаг. А когда спустился к реке, увидел сначала Кольку, будто бы склонившегося к воде… нет, не к воде. Над ней он склонился, над Полинкой…
…Кольку оставили ночевать в конторе колхоза. (Он сам пришёл в дом к председателю: «Арестовывай меня», - сказал). Там же всю ночь сидел и председатель колхоза Корытов, крупный круглоголовый мужчина в давно потерявшей первоначальный цвет гимнастёрке. Он задрёмывал и снова вскидывался, смотрел на лежавшего неподвижно на лавке у стены Николая. Боялся, как бы ещё чего не удумал Колька и ждал участкового из Никольского, да тот что-то не торопился. Ефая сперва рвалась к сыну, но её удержал Павля, остальных не пустил Корытов. Велел ещё мужикам за Сашкой Спиридоновым приглядывать. Да его и бабка Шура крепче любого мужика держала – только рванётся из избы, она уж виснет на нём… Председатель колхоза Корытов пил крепко заваренный чай, и думал о том, какое горе пришло опять в их деревню. Вспоминал и свою непростую жизнь, в которой была и Гражданская война, и «нэп», когда приподнялись из разрухи и голода работящие крестьяне, и первый, признанный потом «неправильным» колхоз, и раскулачивание, и постоянные «уполномоченные» из района и области с приказами и указами – как пахать, да что сеять… И всегда он, Корытов был между двух огней – деревней и властью. И если за все эти годы не погорел он, разве что шкуру опалил, значит – дело своё председательское знает… Не только знает, а и любит он своё дело, своё детище – колхоз. Ведь только-только начали подниматься, только-только по-человечески зажили. Ребятишки вон какие – девки да парни – подросли. Песни весёлые в деревне запели. И такая беда… Горе-горькое… И, по-стариковски уже, понимал, что и это пройдёт, отплачется и забудется… Участковый приехал лишь к обеду следующего дня на телеге запряжённой неторопливым мерином. Увидев участкового, стали собираться к конторе. До этого у дома Летуновых народ толпился, женщины плакали, мужики сурово молчали… - Ну, архаровец, пошли, показывай, да рассказывай, как дело было, - сказал Кольке немолодой и чем-то очень похожий на своего неторопливого мерина участковый. - Разойдись-ка, - скомандовал собравшимся в комнате мужикам и женщинам, смотревшим на Кольку и с ужасом, и с жалостью… Зазвонил телефон на председательском столе. Корытов взял трубку и вдруг окаменел лицом, слушая то, что говорили ему, провёл ладонью по лысине, будто приглаживая бывшие когда-то волосы… - Да-да… Понял. – Положил трубку, оглядел всех, притихших враз. - Война, - глухо сказал. - Немцы напали. - Да что же это!.. Беда одна не приходит… Война! – послышались разрозненные голоса, опять заревела какая-то баба… - Вот она, первая-то пуля – к нам прилетела, - сказал вдруг Михаил Поляков… На следующий день за телегой, на которой сидели Колька и участковый, шли отец и мать Савостины… Из мутных глаз Ефаи уже и слёзы не текли… У моста, где густо пахло водой, подгнивающими брёвнами и отцветающей сиренью, они отстали. Павля, сам еле двигая ноги, повёл Ефаю к дому. По пути в Никольское телега с участковым и арестантом обогнала партию призванных из Гореловки мужиков. Шёл тут и Сашка Спиридонов, шёл и Михаил Поляков с меньшим сыном на руках, орава ребятишек рядом бежала, а жена Вера на руке висла… Шли ещё человек восемь гореловских мужиков, их жёны и дети. Не весело шли, без гармони, без песен, на сборный пункт, что развернул райвоекомат в бывшем Никольском храме. Никто из них не окликнул Кольку Савостина… …Никто из них не вернулся в Гореловку: ни Сашка Спиридонов, ни Михаил Поляков… Никто…
|
