|
|
Олег ЦУРКАН |
|
2011 г. |
МОЛОКО |
|
О проекте "МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Олег ЦУРКАНБедаРассказ В пятницу после работы, выйдя за заводскую проходную, мужики, как обычно, потянулись к ближайшей забегаловке. Трудовая неделя закончилась, и теперь с чистой совестью можно было расслабиться. Трофим сомневался идти или нет, но ребята из бригады уговорили, и он отправился вместе со всеми. По правде сказать, ему и самому хотелось пропустить стаканчик-другой ароматного хереса, потому-то и уговорам он сильно не сопротивлялся. Да и домой его сегодня не тянуло. Все работы по хозяйству он завершил в будни, никакого дополнительного заработка тоже пока не намечалось, поэтому, чем заниматься в ближайшие выходные он себе просто не представлял. Если бы дома его ждала большая семья, парочка пацанов-шкодников, дочка-умница – все, наверное, было бы по-другому. Однако детей у Трофима не было. Жена уже много лет не могла забеременеть. Обиднее всего, что при мягком характере и романтическом складе ума, детей она любила безумно и всегда мечтала о большой семье, в которой бегающие по квартире сорванцы наполнят дом веселым неумолкающим гомоном. Судьба же распорядилась иначе. После многочисленных способов лечения, изнуряющих проверок, часовых ожиданий в больничных коридорах, врачи, наконец, вынесли свой страшный приговор – никогда. Жена еще долго лечились после этого, сначала одна, потом вместе с Трофимом, но результат оставался прежним. Внутренне готовый к такому повороту дела, Трофим не столько огорчился, сколько растерялся. Четкие контуры будущего вдруг поблекли, размылись. В отупелой пустоте безмыслия с покойницким равнодушием лениво плавали прозрачные расплывчатые картинки предстоящей жизни, скучной и бессмысленной. К чести Трофима в таком состоянии он пробыл недолго. Быстро взяв себя в руки, еще толком не определив новой цели, но уже далеко, на самых задворках сознания чувствуя ее зарождение, он занялся тем, что получалось у него лучше всего - обустройством быта. Слесарное ремесло Трофима больших денег не приносило, поэтому, чтобы увеличить заработок, он перешел на двухсменный график работы. На заводе его старания оценили и, считая хорошим специалистом, нагрузили работой так, что не продохнуть. Но и этого ему казалось мало. В погоне за лишней копейкой он дома переоборудовал кладовку под маленькую мастерскую, где на выходных втихаря выполнял частные заказы. Сил, слава Богу, хватало. Другое дело жена. Для нее, казалось, с заключением докторов жизнь кончилась. Она уволилась с работы, целыми днями просиживала у телевизора, но ничем по-настоящему не интересовалась, а проводила дни в сомнамбулическом уединении, привидением перемещаясь по тесной двухкомнатной квартире. Она перестала следить за собой, распустилась, потолстела, обабилась. Ни до чего ей не стало дела, жизнь опостыла, а пытавшийся привести ее в чувство Трофим только раздражал. Семья как таковая перестала существовать. Трофим, однако, не сдавался, и все тормошил махнувшую на себя женщину. Он пытался увлечь ее домоводством, надеясь, что мелкая, непрекращающаяся работа по дому отвлечет ее от тяжелых мыслей и поможет сохранить семью. И первая бессильная ярость и отчаянные завывания жены в пустоте ночи – все должна была поглотить рутина. Примешивался к этому и несколько корыстный интерес. Трофим рассчитывал, что, увлекшись хозяйством, жена по достоинству оценит его старания и сделает объектом своего заботливого внимания. Поэтому он всячески подбадривал супругу, неустанно твердил ей об ожидающем их благополучии, байками из жизни знакомых разжигал в ней надежду на авось и терпеливо ждал чудесного преображения. Любой пустяк, будь то поливка цветов, или попытка приготовить завтрак, восхвалялись Трофимом, как героический поступок, и тогда он заговаривал с женой особенно ласково, всем видом, показывая, что счастлив от того, какая молодец его вторая половина. Жена же оставалась к его замечаниям безучастной и шла на уступки не затем, чтобы вернуть жизни краски, а чтобы ее оставили в покое и не досаждали ненужным ей вниманием. К супружеским обязанностям, так терпеливо и настойчиво приучаемая мужем, она относилась столь небрежно, что даже ко многому привыкший и многое прощавший Трофим, и тот выходил из себя и, не в силах скрыть накопившегося раздражения, вступал с женой в бесконечную, бесполезную брань. Неупорядоченные взрывы Трофимового недовольства не могли побороть непробиваемого равнодушия жены. Оставаясь каждый сам по себе, они так и шли по жизни: формально вместе, духовно же порознь, потеряв надежду на перерождение в ком-то другом, не видя больше смысла в супружестве, его великой цели и жертве. Обычно, придя домой, Трофим слегка перекусывал и, при наличии работы, запирался в мастерской. Если же работы не было, он позволял себе поесть более плотно и, завалившись на диван, проводил остаток вечера в созерцании различных телепередач. Набитый желудок вызывал сладкую сонливость и вскоре Трофим засыпал. Не обмолвившись с мужем ни словом жена тихо засыпала на раздвижном кресле в соседней комнате. Случалось, жена выходила из своей прострации. Заламывая руки, она ждала возвращения Трофима, чтобы учинить ему шумный, с битьем посуды скандал, заканчивавшийся обычно истерическим припадком жены, вызовом неотложки и последующим, тяжелым для Трофима, ночным разговором. Эти эмоциональные вспышки изматывали Трофима, выводили его из состояния равновесия. Он уставал от них больше, чем от работы. Особенно, если они происходили перед выходными. Тогда два дня проведенные с женой после ссоры, казались ему двумя днями ада. Сегодня, из-за неполадок на заводской подстанции, вторую смену отменили. Поэтому, не зная, чем себя занять Трофим и направился выпивать с ребятами, с горечью гадая, о том, что ожидает его вечером дома. Мужики же в предвкушении приятного времяпрепровождения вели оживленную беседу на профессиональные темы, чихвостили начальство и попутно обменивались шутками в адрес друг друга. Однако приличного места найти так и не удалось. Кругом все забегаловки кишели народом. Расходиться же не солоно хлебавши тоже не хотелось, поэтому всей бригадой остановились у круглосуточного магазинчика на автобусной остановке, где, скинувшись, купили водки и закуски. Пить пришлось стоя, тут же у магазинчика. Заметив маячивший вдали полицейский патруль, долго с водкой не мусолили и выпили все сразу, залпом, почти без передышки. Пустую тару благоразумно побросали в мусорку и лишь после этого, переводя дыхание, спокойно закурили. К закуске так никто и не притронулся – слишком быстро все произошло. Мимо медленно проехал полицейский воронок. Делая вид, что не замечают стражей порядка мужики, старательно отводили взгляды от патрульной машины. Беседа сразу разладилась, продолжать разговор в присутствии полицейских никому не хотелось. Выпитое еще не дало о себе знать, но все понимали, что общей цели, хотя и чересчур стремительно, они добились. Сообща решили расходиться. А тут как раз подошел автобус Трофима. Забитый настолько, что дверцы его с трудом открылись, выпуская пассажиров. Не надеясь попасть внутрь, Трофим думал повременить с посадкой, но ребята подхватили его и с шутками и гиканьем запихали в переполненный салон. Дверцы автобуса скрипнули и с усилием захлопнулись, придавив Трофима к спине впередистоящего пассажира. Теперь оставалось только ждать пока автобус, покружив по промышленной зоне, и, собрав свою часть работяг, направится с городской окраины в центр. Было душно. Безжалостное июньское солнце сквозь грязные стекла прошивало насквозь салон автобуса, накаляя все внутри. Спертый воздух наполняли запахи пота и сивушного перегара. От царящего вокруг душного зловония у Трофима кружилась голова. Скользя по мутным волнам опьянения, он наблюдал, как мир вокруг постепенно угасал, терял реальность. Автобус двигался плавно, без рывков, и также плавно Трофим погружался в клейкое забытье. Лишь невероятным усилием воли он заставлял себя держаться за липкие поручни и не сгибать обмякших ног. А люди вокруг входили и выходили, толкались, распихивали окружающих локтями. Поддавшись людскому течению, Трофим вскоре оказался в глубине салона прижатым двумя подпитыми мужичками к поручням автобусного прицепа. Кругом галдели, смеялись, весело матерились, потешаясь над попутчиками. Молодой кондуктор, опасаясь ссоры с подвыпившими пролетариями, осторожно протискивался между пассажирами, бархатным голосом архиерея выпрашивая плату за проезд. Встречая мытаря недобрым словом, ему снисходительно протягивали деньги. Общий рокот еще более усыплял Трофима. В густом киселе опьянения он терял связь с действительностью и, раскачиваясь в такт автобуса, то и дело засыпал, роняя голову на грудь. Однако те же два мужичка, что прижали его к поручням, совсем упасть ему теперь не давали. Нисколько не обращая внимания на состояние Трофима, они оживленно беседовали между собой. Вдруг водитель резко затормозил. Скрипя тормозами, автобус остановился. Народ сильно качнулся, но чрезмерно уплотненный быстро вернулся в исходное положение, так что никто по-настоящему не пострадал. Не разбираясь, хором обматерили водителя. - Э-э, так вот в чем дело! – воскликнул, глядя в окно, сосед Трофима. У столба светофора, в шаге от капота автобуса, копошились четыре человека. Женщина лет тридцати, подросток и малыш-первоклассник пытались убрать с дороги пьяного в стельку мужика. Не держась на ногах, тот висел на женщине и подростке, но, буйный, все порывался пройти на красный свет. Еле удерживая пьяного, женщина и подросток тянули его назад к спасительной кромке тротуара. Малыш-первоклашка, помогая матери и брату, толкал обеими руками отца в зад. Мужик брыкался, бессвязно что-то горланил и пытался вырваться, чтобы самостоятельно перейти дорогу. Женщина плакала и ругала мужа, первоклашка ныл и умолял, подросток, пытаясь взять на себя всю тяжесть отцовского тела, молчал и хмурился. “ Кормильца несут”, - уважительно произнес сосед Трофима. “ Умаялся праведник”, - согласился его товарищ. Водитель автобуса терпеливо дождался пока семейка уйдет с дороги и снова тронулся в путь. Происшествие у светофора немного взбодрило Трофима. Сонливость отступила и теперь, чтобы снова не попасть в ее вязкие объятия, он старался не расслабляться. Для развлечения он прислушался к разговору соседей. - Счастье, счастье, - передразнивал один из мужичков другого. - А что счастье, спрашиваю я? Как не было его, так и нет. Будь ты хоть трижды богат, хоть каждый день пол в церкви выцеловывай – счастья тебе не прибавится. Потому что постоянно человеку что-то надо. То одно, то другое. А что действительно ему надо, так это, чтоб его чаще под нож пускали, как скотину какую-нибудь. Тогда бы он научился жизни радоваться! Забегал бы тогда барашком по лужку. - Что-то я не заметил, чтобы бараны шибко жизни радовались, - неуверенно возразил второй мужичек. - А это потому, что барана другая скотина карает! Человек то бишь. А права у него на то нету. Потому что сам тварь, и от скота не далеко ушел. Забыл человек, что тлен он. Прах. Пыль придорожная. А у пыли нет основательности. Куда ветер веет, туда и она несется. А раз натура человеческая неосновательная, то и слово его ненадежно. И одно всегда щепотью других пересыпать можно. Сам погляди! На скромный десяток правил книжники столько лишнего насочиняли, что нормальному человеку и не разобрать уже, где первое слово было, а где потом уже умники свое додумали. А я рассудил так. Коль я один перед Всевышним предстану, без попов и адвокатов, то и жить я стану по тому слову, что само мне откроется. Я тут почитал кой чего, разузнал малость. И понял. Мне, к примеру, люби – не люби, а в стакане полнее не станет. Значит не мне то слово было! А мое слово, так прямо по заповеди. “Пей!”, - говорит. “Это кровь моя!” – говорит. Трофим с интересом слушал забулдыг. Дело в том, что жена его тоже с некоторых пор увлеклась религией. Ходили по квартирам проповедники из секты Покаяния, раздавали брошюры, всячески заманивали к себе. Жена брошюры брала, но дальше порога никого не пускала. Одно это пока и успокаивало Трофима. Он терпеть не мог присутствия чужих людей в доме. А от свечей, икон, распятий его вообще воротило. Выпивая, как и большинство работяг по церковным праздникам, он духовно оставался далеким от религиозной веры в сверхъестественное. Следованию церковным традициям он не уклонялся, но и близко к сердцу не принимал, интуитивно разделяя заповеди на Божьи и человеческие. - Ты думаешь, чего это Он нам обещал, что потопа больше не будет? Почему водную казнь заменил огненной? Еще радугу дал, как залог слова Своего? – продолжал разглагольствовать первый. - И почему? – интересовался второй. - А что с бараном после забоя делают? – с ехидцей спросил первый и поднял палец к потолку. – Жарят! Трофим ухмыльнулся, подумав: “Тоже мне пирушка”, но встревать в разговор не стал. - Я вот о чем думаю, - грустно изрек первый. – Коль нас огнем казнят, то это точно смерть. Стопроцентный верняк. Амба! И никакого Ноя не останется. - Да ну! – продолжал удивляться второй. - А-то. Я как кумекаю, - охотно отвечал первый. – В воде-то жизнь есть. Так что махонькая надежда на то, что после потопа выживем все-таки остается. Прокормимся как-нибудь. Рыбалка, все такое. А вот в огне человеку жизни нету. И значит это действительно конец. И на кой нужно было столько трудов, спрашивается? Из века в век с каждым человеком мучайся, каждому на пути его то так, то этак намекай, как ему правильней жить? Ради чего? Чтобы потом – хлоп! - и конец? И все старания коту под хвост? Нет, что-то здесь не так. Мужичок замолчал, переводя дух, и продолжил. - Вот я пью. А от чего? Оттого, что у меня внутри все горит. Я что ль тот огонь разжигаю? Нет. Он сам откуда-то взялся и все ест меня, ест. И так каждого. У каждого свой огонь внутри. Так может это и есть Божья кара? Может, мы уже все горим? Может нас уже казнят, а мы не замечаем этого? Как скотина на бойне: уже здесь, а еще бодаемся, место лучше выискиваем. И беда наша в непонимании, что конец света уже наступил! Но не скопом для всех, а для всех, но по отдельности. Не толпу мордуют, а лично каждому в рыло дают. Ты со мной согласен? Трофиму не пришлось дослушать разговор до конца. Чтобы не пропустить свою остановку он стал пробираться к выходу. Домой он добрался без приключений. Повезло, что ни знакомые, ни соседи не увидели его в пьяном виде. На пороге его встретила жена. Заплаканными глазами она оглядела Трофима с ног до головы и, ничего не сказав, удалилась в свою комнату. Предчувствуя недоброе, Трофим не торопясь разулся и прямиком направился к телевизору. Включив один из развлекательных каналов, он тяжело опустился на краешек дивана, а потом и вовсе лег, вытянувшись во весь рост. Если бы не постигшее их с женой несчастье, он так и вел бы простую жизнь рядового труженика, оставаясь вполне довольным своей профессией и бытом. В спокойном течении жизни он не испытывал необходимости в острых ощущениях. Телевидение с лихвой заменяло ему и погружения в морские пучины и странствия по экзотическим уголкам планеты. Но вот пришла беда и исчезло спокойствие, пропал душевный покой. Обрушился на шею занесенный топор, но и жизни не лишил и смерти не обозначил. В пустой житейской маете осталась ясной только мука. Все остальное выцвело и поблекло. И ничто не могло перебить ту негасимую душевную боль, что горячими углями тлела у самого сердца, выжигая все остальные мысли и желания. И чем не занимайся – от нее не спастись. Трофим попытался уснуть. - Вот что, - вдруг услышал он голос жены. Она стремительно вошла в комнату и встала между Трофимом и телевизором. В руках она держала стопку брошюр, взятых у сектантов. Лицо ее раскраснелось и блестело от слез. Губы ее дрожали. - Вот что я тебе скажу, - нервно проговорила жена. Зная наперед, чем все может обернуться, Трофим не спеша сел. На жену он старался не смотреть. А она, потрясая перед его лицом тонкими корешками брошюр, торопливо произнесла: - Все чушь. Все глупость. Все жестокая выдумка. Никому не верю. Ни им, ни книжонкам. Трофим встал, стянул с дивана плед и, подойдя к жене, широким движением накинул плед ей на плечи. - Успокойся. Ты дрожишь вся, - сказал он, кутая супругу. - Неужели им совсем не жалко Его? – глядя куда-то за плечо Трофима, всхлипнув, спросила жена. - Кого? – не понял Трофим. - Его, - жена кивнула на брошюры. – Как можно было распять ребенка? Объясни мне. - Ну, уж ребенок, - поправляя сползающий плед, неуверенно возразил Трофим. – Ему-то за тридцать тогда было. - Какая разница сколько Ему там было?! – запальчиво вскричала жена. – Для Бога Он был ребенком и останется Им навсегда! И как только они смогли, как осмелились выдумать такое! И ради чего?! Ради кого?! - Ради людей, - тихо ответил Трофим. – Ради тебя, ради меня. - Не верю! Никому не верю! – закричала жена. – И тебе тоже не верю! И не люблю тебя! Потому что ты такой же, как и они! Ты тоже жесток и кровожаден! А ничего – слышишь?! – ничего нельзя променять на своего ребенка! А если они выдумали обратное, то у них нет сердца! И тогда они враги мне! И тогда я ненавижу их! Жена дернула плечами, чтобы сбросить плед, но Трофим сильно обхватил ее и, не давая пошевелиться, прижал к себе. - Растить, кормить. Радоваться первому слову, первым шагам, а потом - убить?! Какой больной мозг выдумал это?! Какому душегубу не терпелось выплеснуть такое на бумагу?! - Ну, тише, тише, - попытался успокоить жену Трофим. Он прижал ее голову к своему плечу. Обнимая жену одной рукой, он другой гладил ее по волосам. – Не надо. Успокойся. - Не верю, - всхлипывая, шептала жена. – Никому не верю. - И не надо, - соглашался с ней Трофим. – Не надо. Чего только люди не напишут. Он поцеловал ее в висок и, не отпуская, ждал пока у жены пройдет истерика. - Младенцев они режут, - сдерживая рыдания, шептала жена. - Им для красочности детская кровь понадобилась. Людоеды! Литераторы! Она уронила брошюры. Стопка шлепнулась об пол и рассыпалась у ног. Жена просунула руки под плед и, уткнув лицо в ладони, вытирала пальцами глаза. Выговариваясь, она потихоньку успокаивалась. - Твердят о человеколюбии, а сами, глазом не моргнув, отняли у Бога Сына. - Ну, не переживай ты так, - тихо сказал Трофим. – Его же потом воскресили. - Воскресили, - нервно подергивая плечами, согласилась жена. – Ловкачи. – Она уголком пледа отерла себе лицо. – Это все ваши мужские игры. Женщина на такие трюки не способна. Внезапно она отпрянула от Трофима. Кутаясь в плед и, наступая на валявшиеся под ногами брошюры, она направилась в кухню. - Чаю хочу. Оставшись один, Трофим подошел к окну и прислонился лбом к стеклу. Несмотря на жару, поверхность стекла оказалась прохладной. Горячим лбом соприкоснувшись с ней, Трофим слегка вздрогнул. И эта маленькая боль вдруг вызвала в душе его такую сильную волну тоски, так накатило на него, что он готов был закричать на весь мир о своей беде. Поделиться, излить душу, чтобы помогли, чтобы поддержали, спасли! Но упругость стекла не пускала наружу и боли миру не передавала. И мир, оставаясь по-прежнему невозмутим, продолжал существовать в стороне от горя человека. Внизу на детской площадке весело резвилась детвора. Девочки играли в бадминтон, прыгали через резиночку. На огороженном футбольном поле пацаны азартно гоняли мяч. Мальчики помладше, стоя у ворот, с тайной завистью наблюдали за игрой старших товарищей. Совсем маленькие под присмотром заботливых мамаш копались в песочнице. Жизнь бурлила, унося в будущее свои воды. И в этом потоке не было места для Трофима. - Господи, – прошептал Трофим, и ком подкатил у него к горлу. – Господи, и за что мне казнь такая? Вдруг на кухне раздался звон разбитой посуды. Трофим вздрогнул, оторвался от стекла и поспешил к жене.
|
