|
|
Владимир ПОТРЕСОВ |
|
2010 г. |
МОЛОКО |
|
О проекте "МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Владимир ПОТРЕСОВАХ, АРБАТ... МОЙ АРБАТ?
Строительство Нового Арбата. Арбатская моя юность, счастливо совпавшая с годами хрущевской оттепели, переплелась с очень модными тогда в "узких кругах" песнями Булата Окуджавы, И хоть в ранних не было еще арбатского двора - он появится позже, когда полетят щепки от бывших арбатских особняков, - я почему-то знал, что живет бард на Арбате; "Вчера он в угловом докторскую покупал", - клялся, щеголяя деталями, школьный приятель. Тогда, наивно соединив автора с его лирическим героем, верно, и решил узнать, где на самом деле жил на Арбате Булат Окуджава, в какую он ходил школу; захотел увидеть сквер, где он лепил снежную бабу или встречался с любимой девушкой, А все оказывалось недосуг, суета, - как позже не раз повторял бард на своих выступлениях. Потом появились песни с прямой адресацией в арбатские дворы, даже некоторые прежние лирические произведения необычный автор перестроил на арбатский лад. Когда же еще позже он спел о выселении со старинной московской улицы на окраину в Безбожный переулок, где его талант приходит в полный упадок, и вовсе стал нехорошо думать о московских властях - арбатский певец все-таки. А недавно работал над книгой об Арбате нашего детства для одного московского издательства весьма, кстати, щепетильного к точности, и вдруг - ошеломляющие официальные сведения (от указания источника по некоторым причинам воздержусь, - кто имеет возможность, пусть проверит сам): Булат Шалвович Окуджава ни на Арбате, ни в ближайших окрестностях никогда не проживал! Директор музея-дачи Окуджавы в Переделкино Ирина Ришина философски предположила: "Очень может быть, детей могли вовсе не вписывать. Ведь на самом деле, Окуджава родился и проживал на Арбате до четырех лет (это и дальнейшие подчеркивания, мои, - В.П.), - рассказывала по телефону Ришина, - потом его родителей направили на партийную работу в Нижний Тагил. Больше он на Арбате не жил, - читайте семейную хронику Окуджавы "Упраздненный театр" и путеводитель Им. Левина. А лучше об Арбате вовсе не пишите, - посоветовала она, - все об Окуджаве и без вас давно изложено". Вообще, я заметил, другим всегда виднее, чем мне заниматься, но тут я позволил себе все-таки пойти своим путем, поскольку усомнился, - ведь, например исследователь Арбата Им. Левин (Арбат, Один километр России, М., "Галарт", 1997, стр. 150) просто вообще уклонился от хронологической точности: "Дом № 43 мы можем по праву назвать домом Окуджавы. Здесь в 1924 году родился, рос, "воспитывался двором" Булат Шалвович. До сих пор во дворе растут деревья, посаженные юным Булатом, а его песни об Арбате - будут всегда. Как сам Арбат".
Так выглядит дом 43 на Арбате сегодня. Оставим в стороне стиль: путеводитель, он - путеводитель. Но вот что примечательно: если довериться Ришиной, отославшей меня к Левину, то прямо-таки вижу как юный Булат, уверенно опираясь, словно герой восточного эпоса, на крепкие четырехлетние ножки, возделывает неподатливый арбатский грунт, а за его спиной расцветает зеленая роща. Я люблю многое из прозы Окуджавы, правда, слегка удручает рефрен психоанализа героев, вынужденных волею судеб работать на тайные государственные службы. "Упраздненный театр" (Семейная хроника, М., Издательский дом Русанова, 1995, роман, удостоенный Букеровской премии) при всем уважении к Букеровскому комитету, в этом ряду, скорее, исключение. Откровенно говоря, путаюсь в бесконечных именах родных, словно по сигналу мгновенно населивших квартиру на Арбате, куда в 1922 году из Грузии приехала юная семья, по словам того же Левина (стр. 150) "партийных лимитчиков с психологией завоевателей собственной страны", тут же воспроизведшая на свет прототипа Ванванча (Так называли в детстве юного Булата). Попытка найти в окуджавских хрониках нужные даты снова оказалась обреченной, утонув в псевдовосточном иносказательном многословии. Например, о появлении в Москве родителей, которые, будто клевреты булгаковского мессира: "возникли на улице со странным названием "Арбат", вошли в дом 43 и вселились в квартиру 12 на четвертом этаже большого грязно-бежевого дома". Впрочем, не смею судить: писать так или иначе, - право автора, а оценивать - литературоведов-букерцев. В своих интервью, рассказывая об арбатских годах, Б.Ш. Окуджава говорил примерно следующее: "Я родился 9 мая 1924 года в Москве в семье партийных работников (отец - грузин, мать - армянка). Жил на Арбате до 1940. В 1934 г. переехал вместе с родителями в Нижний Тагил. Там отец был избран первым секретарем городского комитета партии, а мать - секретарем райкома. В 1937 родители арестованы; отец расстрелян, мать сослана в карагандинский лагерь. Затем возвратился в Москву, где вместе с братом воспитывался у бабушки. В 1940 переехал к родственникам в Тбилиси", - так, например, повествует он корреспонденту "Огонька" Олегу Терентьеву, впрочем, и в десятках других интервью то же самое. Тревожит зыбкость, неясность, возможно, недосказанность. И вообще - откуда бабушка? Она что - тоже партийный работник? Недавно мне любезно предоставил материалы хроники московской довоенной жизни Окуджавы школьный товарищ, старый, также как и я, житель Арбата Виктор Юровский, библиограф творчества Окуджавы. "Посылаю обещанную "Хронику". Она опубликована в книге "Встречи в зале ожидания: Воспоминания о Булате" (Составители М. Гизатулин и В. Юровский, Н. Новгород: Деком, 2003, С. 12-21)", - пишет он и сообщает далее: 9 мая 1924 Родился в Москве, в родильном доме имени Грауэрмана на Большой Молчановке, Отец - Окуджава Шалва Степанович (Кутаиси, 1901), Мать - Налбандаи Ашхен Степановна (Тифдие, 17.08.1903) В 1922 году родители решением ЦК компартии Грузии с группой молодых коммунистов были направлены на учебу в Москву. Семье дали две комнаты, расположенные в разных концах длинного коридора квартиры № 12 в доме №43 по улице Арбат. Июль 1924 Шалва Окуджава откомандирован в Тифлис, вместе с ним уезжает семья. 1925 - 1930 В августе 1925 Ашхен с Булатом возвращаются в Москву, где она завершает высшее образование и работает экономистом хлопчатобумажного треста до конца 1929 года. В этот период Булат живет то в Москве, то в Тифлисе. В начале 1930 года семья воссоединяется в Тифлисе. 1931 Идет в первый класс тифлисской школы. 1932 Ш.С. Окуджава уезжает в Нижний Тагил, куда он назначается парторгом на строительство вагоностроительного завода. Булат с мамой возвращаются из Тифлиса в Москву. 1934 Семья получает возможность переехать к отцу в Нижний Тагил. В этом же году у Булата появился младший брат Виктор. 1935 Ш. С. Окуджава избирается первым секретарем Тагильского горкома ВКП(б). 3 февраля 1937 Арест отца. Мать исключают из партии, и она с детьми возвращается в Москву И декабря 1938 Шалва Степанович Окуджава расстрелян. Февраль 1939 Арест матери Лето 1940 Булат переезжает в Тбилиси и живет в семье сестры матери Сильвии Степановны. Его определяют учиться а русскую школу № 101 . В какой-то части эта "Хроника" представляются мне смысловой "выжимкой" семейной хроники "Упраздненного театра", взять хотя бы "комнаты, расположенные в разных концах длинного коридора квартиры 12" - калька фразы романа. Настораживает отсутствие ссылок, откуда, мол, взяты сведения. Также нет упоминания о школе, в которой учился (если учился?) юный Ванванч в Москве.
На этом месте стояла школа 69 постройки 1930-х годов. Кстати, о школе. В "Упраздненном театре" автор говорит о ней скоро и неясно, не вспоминая ни учителей, ни адрес, ни даже номер, - а ведь эта неотделимая часть «трепетно любимого» Арбата. Впрочем, также зыбко, не уточняя деталей, говорит он об арбатском дворе (в котором было много закоулков, словно на Маросейке их мало было) и ароматах той "квартиры 12", что, впрочем, вполне естественно, если иметь в виду память четырехлетнего мальчика (я склонен доверять точности музейных работников). Зато о сложных психологических коллизиях и любовных делах родственников и соседей пишет тщательно, что снова настораживает: так не мог бы видеть будущий писатель даже в 1940 году. Академик Сигурд Оттович Шмидт, считающийся «главным историком Арбата», рассказывал мне (ссылаясь на Окуджаву), что Булат учился в школе (номера не помнит), расположенной в нынешнем переулке - Каменная слобода, до того переулок Воеводина, до 1965 года - Рещиков, в начале XX века - Малый Толстовский, а историческое название - недавно возвращенное: так запутать может только Москва.
Увы, пришлось усомниться и в сообщении академика, поскольку прекрасно помню, как возводилась эта школа с характерными для середины пятидесятых прошлого века ликами классиков в медальонах на фасаде (сегодня здесь Педагогический колледж № 9 "Арбат"), - примерно в то время, когда будущий бард, завершив труд учителя в Калуге, переехал на Краснопресненскую набережную Москвы и делал первые попытки завоевания столицы.
Педагогический лицей "Арбат". Окуджава здесь не учился
никогда. "Я посмотрел в своем архиве публикации о школе 69, в которой учился Б.Ш., - сообщает Виктор Юровский, - Там написано, что здание школы было снесено в начале 60-х, во время строительства Калининского проспекта. Её номер был присвоен новостройке в Строгино, где есть музей, часть экспозиции посвящена Б.Ш., который там бывал, дарил книги и фотографии, участвовал в сооружении мемориальной доски с именами учеников, погибших в Отечественной войне. Есть публикация (Булат Окуджава учился здесь: Письмо в "МП" // Моск. правда. - 1997. - 25 июня. - С.1.), посвященная идее присвоения школе имени поэта (подписана выпускниками этой школы - А. Эшпаем, кинорежиссером С. Колосовым, искусствоведом В. Полевым, журналистом И. Окуневым и др.)". Я до сих пор помню каждый дом, снесенный при строительстве проспекта (причем, не только потому, что жил тогда на Большой Молчановке, почти напротив роддома Грауэрмана, где, согласно "хроникам", произошел на свет Дориан-Ванванч-Булат – о прозвищах см. удостоенную Буккером книгу), и смело могу утверждать, что действующих школ среди них не было. В телефонном справочнике Москвы 1978 года указан адрес школы № 69 в переулке Воеводина (про нее говорил академик Шмидт), когда Новый Арбат давно существовал. Впрочем, в эту неясную расплывчатость удалось как раз внести относительную ясность. В школе № 69 вместе с моим, погибшим десять лет назад другом, замечательным бардом Юрием Аделунгом учился Владимир Задорожный. "Прежде эта школа значилась на улице Композиторов, - пояснил он, - ее здание действительно погибло при строительстве проспекта. Но задолго до сноса школу перевели в новостройку в переулке Воеводина", Выяснить же документально когда, у кого, и вообще учился ли здесь Окуджава, увы, так и не удалось. Возможно, кому-то безразлично, жил Окуджава на Арбате или нет, а для москвичей моего и старшего поколений это важно потому, что в наше сознание поэт и бард был импортирован именно как "певец Арбата", и, разумеется, - как говорят члены общества "Мемориал", в Совете которого состоял Окуджава, - для торжества исторической правды. Пусть простят мне древний штамп, но все мы действительно родом из детства, и любой человек, взявший перо даже для того, чтобы просто на досуге позабавить рукописью потомков, неизбежно расскажет о своем детстве, по крайней мере, той его части, которая казалась самой близкой. В конце концов, можно провести в каком-то месте один день и запомнить на всю жизнь, а можно прожить век, и не увидеть, и не запомнить ни одной детали. Для профессионального писателя, топографически ориентированного "певца", такое "забвение" неизбежных арбатских атрибутов (если предположить, что они для него существовали) более чем странно. Странно не запомнить, как по соседству, буквально в двух шагах, снесли церковь Николы в Плотниках, один из трех арбатских храмов в честь святителя Николая, воспетых Борисом Зайцевым, странно никак не отметить, как на опустошенном месте возводился монстр магазина "Диета", в который, в частности, вселили писательницу М. Шагинян. Многие поклонники поэта-барда считают, что интерес к Арбату, превратившемуся спустя годы в расхожий символ (в Москве, Санкт-Петербурге, Пскове и ряде других мест существуют магазины с этим названием; есть, например, газета "Саратовский Арбат" и т.д.), связан, прежде всего, с именем Окуджавы. Здесь я вижу нарушение причинно-следственной связи. Внимание к старинному московскому дворянскому гнезду в конце пятидесятых - начале шестидесятых возникло, в первую очередь, благодаря тому, что в Советский Союз стала проникать проза Ивана Бунина, Бориса Зайцева, других эмигрантов-литераторов; появляться книги Андрея Белого (читать тогда считалось хорошим тоном), которые с ностальгической болью писали о том Арбате. Допускаю, что "Дворянин с арбатского двора" осознал общественный интерес к упоительной дворянской литературе и, вспомнив смутную причастность, создал цикл, в котором не всегда кстати зазвучало ключевое слово Арбат и даже, как я уже писал, поменял некоторые тексты. Не знаю произведений, где Окуджава уточнял бы места своего обитания на старинной арбатской улице, кроме цитированного раньше, хотя и не отрицал причастности к Арбату. Скорее, он создавал лирического героя, "невеликого человека", "московского муравья", жителя арбатской коммуналки, и сам вживался в образ, творчески дополняя "воспоминания". Я не говорю о стихах, где по понятным причинам жанра деталей маловато, но даже в "Упраздненном театре" об арбатском периоде автор говорит существенно более скупо и схематично, чем о грузинском или уральском. Если бы Окуджавой двигала та любовь к Арбату, которую он чувствовал сам, или которую ему приписывают, она где-нибудь неизбежно выплеснулась бы в те волнующие и важные детали (подобно тем, что находим в прозе упомянутых русских писателей), без которых нет литературного произведения. Скорее всего, автор - он имеет на это право, - просто мистифицирует публику. Поэтому и нет ничего удивительного, что виртуальный "московский муравей", очередной герой, оказался выселен с Арбата вовсе не в окраинные районы массовой застройки, как реальные "невеликие" арбатские жители, а в литфондовский дом в Безбожном переулке, как раз этажом выше или ниже его автора-создателя, на самом деле переехавшего туда из совсем другого района Москвы. Есть такая игра. Вы задаете знакомому простой вопрос, например, домашняя птица? И требуете немедленный ответ, "Курица", - отвечает визави. И тут вы гордо разворачиваете заготовленную бумажку, на которой написано это слово. Потрясенный знакомец недоумевает, поражаясь вашей проницательности, а вы готовите следующий вопрос. Ну, например, такой: был ли Окуджава в хрущевское или брежневское время преуспевающим литератором? Скажем, таким как Сафронов, Бондарев, Исаев, ну, хотя бы, Роберт Рождественский? Разворачиваю бумажку: да, был! Причем, те еще и мучительно завидовали, потому что помимо благосклонности вождей Окуджаву боготворила советская интеллигенция. Наш народ любит несчастных, запрещенных, и когда на сцене появлялась ломкая фигурка барда, и надтреснутый (даже у неполовозрелых девиц сразу стихийно возникало материнское чувство) голос пояснял, почему сегодня петь не будет (есть "высшие инстанции", которые не позволяют), ну, разве два-три сюжета. И запевал лишь тогда, когда зал готов был сорваться с места с криком: "Чуда!" Впрочем, «запрещенными» оказывались безобидные даже тогда песенки о дураках, петухах или пассажирах метро, которые на эскалаторе стоят справа. "Вы понимаете, что он имеет в виду?" - шептал зал. В конце минувшего, 2003 года в день рождения Андрея Сахарова канал "Культура" показал документальный фильм о жизни известного ученого и правозащитника. Соратники и друзья академика рассказывали, что в то время достаточно было одной строчки, опубликованной на Западе, чтобы вас, в лучшем случае, больше не печатали на родине. Пастернак, Даниэль и Синявский, Галич, Солженицын, Бродский, Виктор Некрасов - травля, забвение, аресты, высылки... Список можно продолжать до бесконечности. Но вот передо мной выдержка из "Библиографии Булата Окуджавы" (Рабочий материал. Ред.06.05.98, для журнала «Литературное обозрение»), авторы А. Крылов и В. Юровский: "Произведения Окуджавы переведены на множество языков и изданы во многих странах мира. За рубежом также выходили его книги на русском языке: сборники стихов «Песенка о дураках» и «Веселый барабанщик» (Лондон: Флегон-пресс, 1964 и 1966 соотв.); семью изданиями - книга «Проза и поэзия» (Франкфурт-на-Майне: Посев, 1968-1984); повесть «Будь здоров, школяр» и Песни опубликованные и неопубликованные (Франкфурт-на-Майне: Посев, 1964; 1966); Двуязычные песенные сборники выходили в США (В 2 т. Анн Арбор: Ардис, 1980-1988; 1986-1988 соотв.); в Германии («Арбатский романс». Берлин, 1985; 1988); в Польше («Двадцать песен для голоса и гитары». Краков, 1970; 1985; 1987 и «Двадцать две песни для голоса и гитары». Краков, 1988). По-русски издана также проза Окуджавы в 1970 году в США и в Германии, в 1972-м - в Париже и в 1975-м - в Тель-Авиве". Откровенно говоря, я очень рад, что на Западе Окуджаву печатали, однако, многие, быть может, уже не помнят, но в шестидесятые-семидесятые только за чтение "посевовских" изданий запросто можно было вылететь с работы, из института, а то и залететь куда-нибудь подальше. Возможно, Окуджава запрещен был в это время в стране? Нет, и проза здесь выходила, и сборники стихов. Любопытно, основное обвинение, которое в 1970-ые после обыска было предъявлено писателю Виктору Некрасову, что он (известный писатель, лауреат Сталинской премии!) держит дома именно издания "Посева". Загадка... Даже на мистификацию непохоже, скорее приходит на ум оруэлловская относительная разность животных. Надо сказать, граммофонными записями Окуджавы невеликих арбатских жителей сначала тоже не баловали (исключение составляет мягкий сингл-диск, выпущенный, по-моему, в 1967 году в журнале "Кругозор", лишь в середине семидесятых появились большие пластинки). И в то же время барда записывали за рубежом "идеологические противники" (это вам не одна строчка на Западе). Например, звукозаписывающая фирма Le Chant du Mond, "французкая фирма с советским капиталом", как недавно раскрыл ее суть известный французский гитарист Константин Казанский (Телефонное интервью Бориса Алексеева, эфир "Эхо Москвы", ночь 15-16 декабря 2003 г.). "Окуджаве официально разрешили записать пластинку, а когда мы предложили сделать диск Высоцкого, нам сказали - нет...", - рассказывал Казанский в прямом эфире. Словом, каждый пишет, как он слышит, И ничего в этом нет зазорного, тем более и переделкинскую дачу просто так не дают, а она, в конечном итоге, милее муравьиной коммуналки на так любимом, оказывается, с детства Арбате. Представляется, что не следует создавать кумиров из людей творческих, которые сами не всегда ясно понимают, где кончается миф, а где начинаются серые будни. Мостовые Арбата, унизительно превращенного нынче в ярмарку, помимо "нашего всё" отягощены лишь единственным монументом - франгуляновским Окуджавой, в почтенном возрасте выходящим из символической дворовой арки. Не говоря о том, что бард в эти свои годы вдохновенно открещивался от родной улицы (ветры поменялись, и в среде интеллигенции стало модно ругать пешеходный Арбат), меня, например, удивляет другое: здесь нет памятной доски на доме № 4, где проживал Иван Бунин, нет также грана памяти Бориса Зайцева, рассказ которого "Улица Святого Николая", без сомнения, является подлинным гимном исчезнувшему Арбату. А Марина Цветаева, а Павел Антокольский? - да разве всех перечислишь... Зато стоит памятник барду, который ловко встраивал в стихотворные тексты модное тогда слово. Оглянитесь, мы - чье становление пришлось на далекие ныне шестидесятые - сыграли спектакль, финалом которого стал овеществленный миф. Февраль, 2004 г.
От автора:Свой очерк «Ах, Арбат… мой Арбат?» я писал в конце 2003 - начале 2004-го и – во время очередного традиционного сбора выпускников – показал ее бывшему своему однокласснику Виктору Юровскому, с которым когда-то учились в 110 школе в районе Арбата. Он, как и все мы в те славные 1960-е, был весьма увлечен песнями Булата Окуджавы. Позже Виктор на общественных началах участвовал в составлении библиографических материалов, посвященных творчеству барда, словом, все мы «родом из детства», часто воспринимая его весьма идиллически. Витя, прочитав очерк, был ужасно возмущен, пытался оспаривать мои соображения, когда же арсенал его оборонных средств был исчерпан, грустно спросил: - Зачем тебе это вообще нужно? Имелось в виду – зачем, мол, вообще все это ворошить. Тогда я действительно призадумался: зачем? Есть миф, легенда, многие живут и купаются в сладком тумане юношеских воспоминаний, и вдруг возникает некий Владимир Потресов, который этот туман раздувает, и начинает проявляться то, что, ну, никак не вяжется с милым образом. И тут как-то вспомнилось, с каким единодушным упорством «демократические лидеры», борцы за правду и свободу, на знамени которых помимо многих других красовался и портрет известного барда, призывали нас говорить только правду, как бы горька она не была. Получалось, как всегда: есть одна правда, о ней надо говорить, а есть другая правда, – да, есть, конечно, но зачем она нужна? Словом, я отнес материал в «Литературную газету». Заместитель главного редактора прочитал при мне и сказал, что непременно напечатаем. - А знаешь историю с Дольским? – неожиданно спросил он. Я не знал. Оказывается, поведал мне редактор, когда в «Советском писателе» готовился к изданию сборник стихов Александра Дольского, Окуджава потратил немало сил на то, чтобы сборник не вышел в свет. И добился успеха. Не знаю, возможно, это байка, хотя ревность Окуджавы к «братьям по цеху» известна, а Дольский вошел в мир авторской песни триумфально, и в 2001 году был даже удостоен премии имени… Б. Окуджавы. Так, штрих, к слову… Но дело не в этом. Через некоторое время мне позвонил заместитель главного редактора «ЛГ» и сказал, что состав редколлегии категорически против публикации в юбилейный год (тут как раз наступил 2004, год 80-летия барда), но есть выход: они мою статью урезают до половины полосы, а другую половину отдают моему оппоненту, который напишет, что все мною высказанное – неправда. Мол, редакция предоставляет свободу дискуссии. И еще: нет ли у меня кого-нибудь, кто бы мог эту самую вторую половину написать. Я вспомнил про своего общественного оппонента Юровского. Он живо согласился, и в №12-13, 31 марта – 6 апреля, 2004 г. наш совместный опус увидел свет с редакционным врезом: «… «ЛГ» не намеревается каким-либо образом бросить тень на известного барда и писателя. Однако сегодня многие советские мифы доказали свою несостоятельность, и речь идёт об оценке этих мифов и легенд с помощью объективного анализа, а не дальнейшего мифотворчества…». Правильно, на мой взгляд, хорошо написали, - жаль, правда, что многие мои мысли оказались «урезаны», - а посередине поместили картинку переделкинского жилья поэта с подписью: «Одно бесспорно: в Переделкине Булат Окуджава точно жил». Надо сказать, возмущенных писем в редакцию, насколько известно мне, не поступило. На этом можно было бы поставить точку, если бы ни еще одно обстоятельство, касающееся меня лично. Обычно высказываю я свои мысли откровенно, если не сказать, неосторожно. Так вот, В. Юровскому я как-то сообщил, что в 1986 году, когда вышла моя повесть «Судоверфь на Арбате», а я работал в отделе литературы журнала «Огонек», встретив там Окуджаву, сообщил ему о выходе своей книги. Должен сказать, что каких-то прагматических целей я не преследовал: повесть не только вышла уже в «Молодой гвардии» принятым тогда тиражом в 100 000 экземпляров, но и в течение нескольких дней разошлась. Я наивно предполагал, что бард, увидев земляка-с-Арбата, обрадуется, и пойдет пустой, но трепетный разговор по типу, мол, а помнишь… - Пришлите мне по почте, - холодно прервал мои надежды на лирические картинки Окуджава. Я послал. Дальнейших общений не было. Допускаю, что барду книга не понравилась, и он просто тактично промолчал. А звонить и надоедать я не приучен. Однако при подготовке той публикации возникла, как бы сказать, небольшая «шероховатость». Оказывается, мой школьный товарищ передал в редакцию «ЛГ» эту историю с моей повестью, творчески переработав ее таким образом, что, мол, Окуджава разругал мою рукопись, и я на него с тех пор в обиде. Не знаю, он – библиограф, и флаг ему в руки, может, где-нибудь Окуджава и ругал ее (только не рукопись, а изданную книгу), но мне об этом ничего не известно, да, впрочем, и не интересно. Полный текст моего очерка «Ах, Арбат… мой Арбат?» публикуется впервые. Далее читайте:Владимир Потресов (авторская страница). Окуджава Булат Шалвович (подборка биографических материалов). Лидия Сычева. Прощание с Окуджавой. Лидия Сычева. Два мира.
|
