|
|
Надежда ПЛАТОНОВА |
|
2010 г. |
МОЛОКО |
|
О проекте "МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Надежда ПЛАТОНОВАО поэзии Виктора Петрова
К поэзии Виктора Петрова я впервые прикоснулась в декабре 2002 г. Помню толстый конверт, распечатанный в гостиной. В нем – веселые фотографии веселых людей. Дурашливая записка, полная рифм и прибауток. И отдельно – на нескольких аккуратных листках – стихи. Цикл "Тропы первобытного охотника", в первом варианте. Нежданный поэтический комментарий к роману "Тропа длиною в жизнь".[1] Или нет, какой там комментарий?! Комментарий всегда вторичен! Тут ответ, диалог… – Впрочем, в первый момент об этом не думается. …Глаза скользят по строчкам. Двойные, тройные смыслы, ассоциации – еще не вполне ясны. Но глубина ощущается подспудно, от нее захватывает дух. Как-то вдруг становится понятно: это философская лирика самой высокой пробы. Огонь поэзии, горящий тысячелетиями. Волшебный огонь, где живет Саламандра – огненная ящерица…
Острую мордочку вскинет огонь И улизнёт вглубь костра. Ящерку рыжую эту не тронь, Духам она сестра.
Если увидел шалунью – молчи, Створы костра горячи, Мудрым безмолвьем, пламя, замри. Ветер колдует внутри…
Человек, способный увидеть Саламандру – избранник. Но квест – путь избранничества – это не только дар. Это тяжкое бремя. Под ним стонет и волком готов завыть сильный мужчина – Аймик, герой романа "Тропа длиною в жизнь". Простой охотник-тундровик, живший в эпоху, когда на Русской равнине еще "…клубились мамонтов стада", он взваливает себе на плечи огромную ответственность, оставляет родные края, уходит в далекий путь… Но эти ли времена, давно "покрывшиеся прахом", проступают за поэтическими строфами Виктора Петрова? – Нет. "В стихах все – о себе…" – сказала Анна Ахматова. Но больше, чем о себе. Вот и за строфами Петрова стоят размышления о тернистом пути избранника; о свободе его выбора между злом и добром; о тяжести призвания и долга; о великой силе самоотречения. Все это способно найти отклик везде, в любые времена. Тем более – у художника…
Ящерка в круге огня, Что ж ты пугаешь меня?.. …Зренье уже ни к чему, Пламя уводит во тьму. Встала Земля вкруг костра. Значит, прощаться пора. Глаз загорелся живой. Ящерка, я уже твой.
Цикл "Тропы первобытного охотника" – безусловно, одна из поэтических вершин Виктора Петрова. Мне он близок особенно – и не только потому, что этим стихам я обязана первым знакомством с творчеством большого поэта. Как историк и археолог, я не могу не оценить точность художественной интуиции, родившей особый образный строй этого поэтического цикла. Основа его – семь стихотворений, объединенных под заголовком "Охотник". Эти стихи, воистину, совершенны. Через них, как будто, протянута нить, связующая времена. Очарованный странником, торившим свою тропу по Русской равнине много тысячелетий назад, поэт выплескивает на бумагу свои удивительные строфы. В них отчетливо звучит тема извечного, непобедимого одиночества избранника на его тропе – и невозможности, в то же время, свернуть с нее в сторону:
…Прахом покрылись роды, и народ Пеплом подёрнут седым. Вот одинокое солнце встаёт, Мёдом наполнив следы.
И никого с тобой рядом в пути, И никого не найти. Надо идти. К солнцу идти. Ночь свою опереди…
Но рано или поздно наступает предел: "солнце" исчезает. Путника окружает ночная тьма, которую не опередить. Былая решимость принять свое бремя сменяется воплем отчаяния и богооставленности:
Я откатился, камень голый, И утонул в своей воде, В оттаявшей беде.
Заговорённое копьё Пробило сердце и сознанье, А взгляд прирос к звезде.
И кольца жертвенного дыма Событий образуют цепь... А мог любимым Умереть.
Изначально странник лишь с трудом догадывается об особом предназначении, пришедшем к нему из глубины веков – за грехи предков, за их поражения, за дела, не успевшие завершиться. Но, чем дальше, тем отчетливей к нему приходит осознание: враг не вовне. Главная борьба – невидимая – ведется в себе самом. И именно ее исход определяет все:
…Каждый в забвенье первого дня, В каждом таится иной. Что же ты, сердце, давишь меня Лапой своей ночной?..
…Но оказалось опять, что с собой Бой этот странный веду. Намертво схвачен древней судьбой, Насмерть вцепился в беду.
Как завершится эта борьба? – Гибель всегда неминуема, но человек, принявший свой квест, выходит победителем из поединка с самим собою. Он испил свою чашу до дна. Тропа его пройдена. И тогда… происходит постижение основ во всей их немыслимой простоте и ясности, без полутонов.
Ветер пыль поднимет, понесёт, Тонким слоем вызолотит землю. Оглядится путник, припадёт К другу необманчивому, зелью.
Прошлое из фляжки заструит С бульканьем и крепким состраданьем, …И с последней каплей, без обид, Упадёт на землю старый странник…
Жук раздавлен, умер человек, Ветка сломана, – и всё ушло в пылинки… Спит страна меж двух забытых рек, В клобуке монашьем, по старинке...
Спят ли те, кто весел был и жив?.. Нам легко, мы все в лучах танцуем. Жук летит и человек дрожит, Воскрешённый звездным поцелуем.
О ком это сказано? – О первобытном охотнике? – Нет, о себе. И не только о себе… Поэтический образ путника, умирающего у лесного костра, многолик и многозначен. Тут и Аймик, ведомый духами, и старый друг – автор романа, чье имя стоит в посвящении, и поэт, знающий о другом квесте – своем собственном. Да и только ли они?.. Истинный художник не занимается банальным "сочинительством", он не "придумывает". В лучших своих произведениях Виктор Петров, действительно, поднимает глубинные пласты сознания. Поднимает их из бездны собственного "я" – иного художнику не дано. Если воспользоваться словами Андре Моруа, сказанными о Р. Киплинге – художник устанавливает связь "с самыми древними и глубокими слоями человеческого сознания"[2]. Именно в таких случаях огромное количество самых разных людей, открыв книгу стихов, могут сказать: "Это обо мне тоже!" Не могу умолчать и об одном противоречии поэтического миросозерцания Виктора Петрова, тоже нашедшем свое яркое выражение в цикле "Тропы первобытного охотника". Эта особенность мировоззрения поэта есть то, что, пожалуй, наименее близко мне в его творчестве. Стихам, как бы "обрамляющим" "Охотника" с обеих сторон, присущи совсем иной пафос и иная тональность. Автор словно спохватывается: а вдруг его не поймут? И начинает объяснять читателю, что же именно привело его сюда, на тропу, так давно забытую? Что ушедшие поколения до сих пор живы в нас, сегодняшних, и т.д. На мой взгляд, пояснения тут не требуется. Пояснения уместны в предисловиях. Некоторая дидактичность начала и концовки цикла приводит к тому, что они заметно уступают по силе и образности его основному ядру – за исключением, правда, одного великолепного четверостишия:
…Забудешься во сне жестоком – Из потаенной глубины Вдруг хлынут режущим потоком Реченья канувшей страны.
Эти стихи отражают поэтическое кредо Виктора Петрова. Свой путь он когда-то начинал, как археолог. Но затем скептицизм возобладал. Ныне поэт отстаивает один способ познания прошлого – через себя самого, через глубины собственной интуиции. Научное, рационалистическое исследование древности вызывает у него неприятие и даже издевку:
…На тысячелетья впечатана кость, Недаром сокрыто от глаз то, что было. Науки невольник, непрошеный гость, Спасительна тем, что забыта, могила.
Что ж, интуитивное познание художника играет огромную роль в постижении прошлого. С этим я спорить не стану. Но интуиция хороша там, где она имеет твердую исходную опору. Без реального знания – каким бы ущербным оно ни казалось – интуитивное постижение дней минувших неминуемо вырождается в беспочвенное фантазерство. И напротив: там, где научное и художественное познание идут рука об руку, создаются поэтические шедевры, подобные тому же петровскому "Охотнику", ставшему, воистину, рукопожатием через тысячелетия. Так что, на мой взгляд, издевки в адрес "старательного крота"-археолога выглядят в книге достаточно неуместными[3]. Несколько слов хочется сказать и о другом подлинном шедевре Виктора Петрова – поэтическом цикле "Кирша Данилов". Но о нем лучше всех, на мой взгляд, сказал сам поэт. Уместнее всего прозвучало бы тут его собственное предисловие, не включенное в настоящий сборник, видимо, за недостатком места. Постараемся, в меру сил, исправить упущенное, приведя обширные выдержки из этого блестящего эссе: "…Нет более загадочного имени в русской словесности, чем Кирша. Урало-сибирский заводчик Прокопий Акинфиевич Демидов на исходе XVIII века снял копию с рукописи, где по старинному обычаю песни и былины были записаны сплошной строкой, без разделения на стихи. На первом листе ее крупно и размашисто было выведено – Кирша Данилов. И более – ничего… …Потомок новгородских ушкуйников, «веселый человек», как называли в то время скоморохов, хранил в своей необъятной памяти тысячи стихов, сочинял свои, выправлял и вдыхал новую жизнь в те, что были созданы за тысячелетия до него, – и пел для своих современников, собратьев, сотрапезников и собутыльников. И вот родилась рукописная книга – цельное и обширное историко-поэтическое повествование о жизни и подвигах русского человека. …Сколько урожаев «сам сто» сняли русские люди с этого поля!.. Двести лет, в кои собирался фольклор, не умаляют, а, наоборот, высвечивают яркое своеобразие и верность корневой русской поэзии творений, заключенных в истинно народной книге. Я почувствовал, что и сейчас, в начале третьего тысячелетия, можно оживить эту певческую стихию, как это делали сказители прежних времен. Неужели удаль ушкуйников и дух скоморохов ныне угас? Мне захотелось собрать слова на общий корень в тех песнях, где звучат вечные темы: воинский подвиг, любовь, умная шутка, буйство пиров и тяжесть похмелья, обманутые женами мужья и обманутые мужьями жены… За два столетия ритмика, размер, образный строй, рифмы – сильно изменились. В подлиннике Киршу читать уже трудно. Безоговорочно слух принимает лишь названия песен, редкие зачины и образные словосочетания. Трудно плыть современному человеку по густому, медовому морю древней российской словесности. И все же «удалой казак Кирша Данилов, гуляка праздный… является истинным поэтом, какой только возможен был на Руси до века Екатерины…» (В. Г. Белинский). Поэзия не исчезает, она мерой гаснет и мерой разгорается. Не смог и я сдержать порыва, этого гераклитова огня. От своего горения и разумения, как это повелось на Руси, что переложил, а что и присочинил. Насколько удачен или плачевен мой замысел – судить читателю." Я – не литературовед, не критик-профессионал. Но как человек, любящий и знающий, в меру сил, русскую литературу, я прекрасно сознаю, что о поэзии Виктора Петрова уже можно (и нужно!) писать специальные исследования. Смею надеяться, рано или поздно это произойдет. А сейчас размеры предисловия попросту не позволяют мне дать одинаково подробный разбор всех частей предлагаемого сборника. Всего в книгу включено шесть циклов стихотворений, каждый из которых содержит немало поэтических жемчужин. Это в полном смысле современная поэзия – та, которой может гордиться наш XXI век. Поэзия, где очень сильна традиция русской классической философской лирики, идущая от Е. Баратынского и Ф. Тютчева к позднему Н. Заболоцкому. Во второй половине XX века то же направление проявилось в отдельных опытах и историософских поисках И. Бродского и О. Чухонцева. Но, пожалуй, со времен Ф.И. Тютчева данный поэтический жанр ни разу не находил себе столь полного выражения, как сейчас, в творчестве Виктора Петрова. Можно сказать так: XXI век "украл" Виктора Петрова у его поколения. Стоит задуматься: ведь по возрасту поэт оказывается лишь лет на 10 моложе кумиров середины прошлого века – А. Вознесенского, Е. Евтушенко и многих других. Но все их взлеты и падения воспринимаются сейчас как далекое прошлое. Все они неотделимы от своего времени. Чья-то слава гремела в период хрущевской "оттепели", чья-то в 1970-80-х годах. А вот Виктор Петров совершенно "не вписался" во времена своей молодости. Как поэт, Петров современен именно сейчас. Чисто современными являются и тематика его стихов, и их поэтический строй, и мироощущение – при всей глубочайшей укорененности творчества художника в русскую традицию:
…Мы не хуже, не лучше, Чем соседская мгла, И открыто дремучи, Беспросветны дела, То, что просим, получим, Отпылаем дотла.
По усам Черномора, Бороде Беломора Мёдом тёмным стечём. И заляжем в колоду, Чтоб иному народу Было всё нипочём.
Похожая ситуация уже имела место в истории русской литературы. Многим читателям до сих пор бывает трудно осознать, что Ф.И. Тютчев по возрасту близок А.С. Пушкину. Ведь в поэзии – это разные эпохи… А ситуацию с Виктором Петровым по-своему "прояснил" сам поэт, очень хорошо умеющий посмеяться над самим собою:
Шестьдесят.… Говорят, что на отдых пора, Что не сдержит рука топора и пера. Ну, положим, топор я и так не держал, А перо – не гусиное, а от стрижа. Я давно его в книгу судьбы заложил, Жить и далее мне, как я ранее жил. Начинается третий период судьбы, И в нем нет сослагательного: если бы…
А период мой первый был до тридцати, Ничего не достиг – и продолжил идти. А второй мой период был также богат, Был достигнут опять нулевой результат… Что ж иного мне ждать, когда ясен итог: Топора и пера удержать я не смог.
Ни тогда, ни сейчас, ни потом – никогда. Ни при чем ни периоды здесь, ни года.
Я дерзну не согласиться тут с поэтом. Его "третий период" начат уже давно. Это период конца 1990-х – 2000-х годов, когда из-под пера Виктора Петрова лавиной пошли стихи, представлявшие собой образцы проникновенной, порой обжигающей, классической русской лирики. -под пера Виктора Петрова полилась -- для уру, ристианина.накомством с поэтом. И "ждать" от него сегодня нам есть чего – новых поэтических вершин, новых публикаций.
Примечания [1] Микулов О. "Тропа длиною в жизнь" (послесловие и археологический комментарий М.В. Аниковича). – С.-Пб.: Азбука, 1999. [2] Mauruis A. Rudiard Kipling // Mauruis A. Magiciens et logicians. – Paris, 1935. P. 46. [3] Вообще, на мой взгляд, археолог со своей лопатой так же не способен осквернить прошлое, как не может повредить тайге охотник-следопыт – хотя он всю жизнь промышляет там зверя. Что же касается "тьмы духов", вылетающих из бездны… археологических раскопов (!), то, по правде, мне странно встречать такую ересь в книге поэта-христианина. К слову замечу: серьезное археологическое исследование Туринской плащаницы ничуть не повредило этой величайшей христианской святыне. Напротив, именно оно помогло осознать ее истинное значение в современном мире.
|
