|
|
Владимир ПАВЛЮЧЕНКОВ |
|
2010 г. |
МОЛОКО |
|
О проекте "МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Владимир ПАВЛЮЧЕНКОВ«Патя» и другие рассказыПатяВ утреннюю рань, как только он вываливался из зыбкого сна в мразь дневной жизни, Сергею до одурения всегда хотелось выпить самопальной водки или пива, и он крадучись, по-над заборами улиц, брел в ближайший сквер. В нём по ночам оттягивалась современная молодежь. В разбросанном мусоре - полиэтиленовых стаканах, пакетах, он находил и бутылки, в нескольких из них оставалось недопитое пиво, которое для Сереги было вожделенной мечтой. Вот он уже рядом с садовой скамьей, и вдруг из-за подстриженной живой изгороди спиреи серой тенью мелькнула женщина в отрепье. Она бежала к скамье, к двум недопитым бутылкам пива… Сергей догнал её в самом углу сквера и то лишь потому, что обе её руки были заняты бутылками. Бил остервенело, молча, с непонятным усердием. Бил, как бьют друг друга бомжи и как бьют бомжей все, кому не лень, часто забивая до смерти. И она молча каталась по газону, стараясь увернуться от побоев, пряча в первую очередь лицо в руках, подтягивая на помощь и ноги. В ободранной одежке, нечесаная, грязная, но шустрая, и кожа, как ни странно, у неё белая. Белые пятна обнажали порванные темные колготки на ногах. «Молодая, поди», - мелькнуло в сознании Сергея. Удовлетворив животную потребность забивать слабого, Сергей оставил на газоне скрюченную женщину и найдя, буквально рядом, на другой скамье, целую бутылку пива, он утолил жажду и отправился к дачам. После похмелья тянуло ко сну, и у него, как и других бомжей, была укромная дачка. Хозяева были, видимо, из богатеньких – домик как игрушечка, садик - высший класс, хоть и в бурьяне. Тут и прожил Сергей уже год. Юг все-таки. С середины марта и до середины ноября подножный корм – ешь не хочу, и тепло под боком. Для жития потребностей совсем мало: найти выпить, чем ни попадя утолить голод, всегда быть готовым к защите своей жизни (с инстинктом ничего не поделать), а из души усилием сознания вытравливать память, сострадание, отвращение к утвердившемуся в обществе порядку. Забыть, уединиться, скрыться. Боязнь быть еще раз униженным родными, начальниками переросла в животный страх. Сергей редко-редко вспоминал жену, её злые глаза и колючий приговор: - Воевать воевал, медаль и орден имеешь, а хапнуть себе, как другие, кишка тонка. Одеть меня прилично не можешь! Лифчик на сиськи стыдно одевать, весь застиран… Шурави, одним словом… Под этот приговор-предательство расстались, и покатился Сергей по жизни, как трава та – перекати-поле по бескрайним степям: куда ветер дует – туда и несет. Сам себя потерял и не узнал, а потом выпивка и время всё прежнее из жизни его стерло. Остались лишь какие-то рубцы памяти, как на местах татуировок после вытравливания. Так и носило по России таких, как он, бомжей - мужиков и баб: к теплу поднимались до Мурмана, к холоду спускались до Абхазии. Ему приглянулся этот многонациональный кубанский город, в нем относительно спокойно можно было жить осень, зиму и весну. В дождливый день августа он очнулся на даче голодным. Хотелось домашней еды. Выйдя на узенькую дачную улочку, он увидел бредущую со стороны федеральной автодороги «Кавказ» женщину-бомжиху с двумя увесистыми пакетами через плечо. Подбежал. – Жратва есть? Она скинула ношу и развязала один пакет, который был набит вермишелью «Доширак». Видимо, женщина ходила на городскую свалку и там запаслась едой. Когда выпрямилась, Сергей узнал ту, которую месяца два назад бил из-за пива. Она не испугалась, а наоборот, во взгляде он уловил толику радости. На даче нашелся электрочайник, и залив кипятком «Доширак», они в охотку съели по три штуки. Стало сытно и уютно. Захотелось её. Под юбкой ничего не было, только белое-белое, кое-где с синяками тело, с темным, загадочным, волнующим треугольником ниже живота… С того дня стали держаться вместе. Однажды она вымылась, причесалась (с лица сошли синяки) вытащила из пакета помятое, но почти новое платье. И перед Сергеем предстала красивая женщина. – Ты кто такая и как звать тебя? Не шаболдой же, как сама себя называешь? Она долго молчала, затем сняла платье, обнажив белое тело, и как-то торжественно, сделав жест рукой, произнесла: - Имя моё Патриция! В повседневности разрешаю звать меня Патей. Сергей, видишь живот мой больше стал… Забеременела я. - Да ты что бабу мать! Сдурела! Себе подобных горемык на свет божий выбрасывать! - Сергей, Сереженька, а может ребеночек нас обоих вытащит из этого небытия в нормальную жизнь! Может, получится? Будем стараться, и Господь Бог поддержит. - Жить-то где будем? Тем, что сами жрём, ребенка не накормишь! И не хочу я назад в этот продажный, лизоблюдский мир людей… Но чем больше у Пати округлялся живот, тем неотвязней корежили мозги мысли - как быть дальше. Пате уже было неудобно сидеть на корточках спиной к стене, напротив контейнеров с мусором в ожидании пакетов от жильцов многоэтажек и он все чаще добывал еду сам. Сидишь и ждешь. Никому дела нет. Люди пакет в контейнер и мимо тебя. Стыдливые отворачиваются, гадливые злорадствуют. И только бездомные собаки всё понимают и не предают. В позднюю кубанскую осень по ночам холодно, и надо было найти потаенное место - укрыть Патю от холода и от старшего по городу среди бомжей здорового и свирепого мужика по кликухе Шрот. В конце концов, он нашел приличное место в подвале девятиэтажки. И самое главное, он обнаружил потаенный вход: не через вентиляционные окошки в фундаменте, не через входную, всегда разбитую незакрывающуюся дверь, а с тыльной стороны дома. Когда под дом вели ответвление от магистрального теплоколлектора, то в траншею положили широкие лотки (других видимо не было), а сама труба была всего-навсего «сотка». Подняв люк по этому лотку теплотрассы, можно было на четвереньках проползти метров пять и очутиться в отдельном отсеке подвала. Тут и зажили. Зная коварство и мстительность Шрота, Сергей принимал максимальные меры маскировки, чтобы не выдать место. Только с наступлением темноты он проникал в подвал, к своей такой уже близкой, родной Пате. В мусорке раздобыл старенький электрочайник и, набросив «усы» на электропроводку подвального освещения, готовил Пате что-то вкусненькое. Как-то Патя наклонила его голову себе к животу: - Сереженька послушай…, - и замерла. Он не услышал, а почувствовал тихие толчки, и так разволновался, что внутри Пати уже есть Богом благословенная жизнь. Время шло, а решения твердого ещё не было, но осознание того, что Пате в подвале, в теплой сырости, в вони и грязи, при скудной объедочной еде, не место - уже пришло. Сергей начал подрабатывать. Его брали зажиточные мужики на рытье траншей, погрузку мусора. Он подумывал уже обратиться в милицию, чтобы получить паспорт. По календарю наступила зима. Погода установилась слякотная: мокрый снег, ветер, гололед. В тот день он хорошо заработал, купил Пате обновки, нормальных продуктов и в радости потерял бдительность. У люка на него набросились двое - Шрот и неизвестный. Навалились сзади, а Шрот оглушил ударом по голове. Потом схватив за волосы, запрокинул голову и заорал: - Говори, где твоя сучка брюхатая! Скажешь - отпущу не убивая, но чтобы из города исчез. Говори! Сергей молчал. Тогда Шрот размахнулся ударить по горлу, и на миг ослабил удержание головы за волосы. Сергей невероятным усилием рванулся и падая на спину пнул неизвестного в пах. Однако от мощнейшего удара ногой в лицо Сергей не увернулся. Добавил булыжником по голове напарник. Сергей, захлебнувшись кровью, распластался на ледяной земле, потеряв сознание. Женское сердце Пати почуяло несчастье. Часа в четыре утра не выдержала, выбралась из подвала, и у люка увидела бездвижного Сергея. Опустилась на колени и платком стала вытирать спекшуюся кровь, растирать холодные руки, лицо. Когда он очнулся (откуда у нее силы нашлись!), помогла подняться на ноги и почти на себе дотащила до наружной теплотрассы к другой девятиэтажке. Разорвала рубероид и теплоизоляционную скорлупу, уложила Сергея на горячие трубы, сняла с себя пальтишко и укрыла им любимого от снега и пронизывающего холодного ветра. Что делать дальше Патя не знала, но тут подошла старушка. - Женщина, вот напротив моё окно на первом этаже. Вижу у вас, что-то произошло. Старым людям в глухую ночь не спится, вот и вышла к тебе. Может, чем помочь сумею. Ой, Господи, ты и сама-то на сносях. Разве можно в такой холод беременной? Пойдем ка ко мне, голубушка. Кое-как дотащили Сергея до квартиры бабы Шуры, которая не побрезговала ими - грязными, вонючими, а ещё и выкупала в ванной. Утром прошлась по соседям и собрала не обновы, но чистое, приличное белье, одежду, обувь, а к вечеру, видя, что Сергей очень «тяжел», вызвала на себя скорую. Врач и фельдшер пошумев, всё-таки, обследовали Сергея, накололи, оставили лекарства и уехали. На следующий день приехала женщина-врач гинекологической поликлиники и обследовала Патю - впервые за несколько лет бомжевания. Через неделю Сергею стало лучше, но он подсел от переохлаждения на ноги - дала знать о себе старая болячка. Только с помощью Пати он мог передвигаться по квартире. Всё это время мысли Сергея были о Пате, и решение уже почти обозначилось. Все ускорил появившийся однажды в квартире бабушки Шуры человек (из городских начальников). Он долго говорил с Сергеем, потом попросил оставить их вдвоем, а Пате и бабе Шуре пройти на кухню, и они снова о чем-то говорили. Уходя, он обнял бабу Шуру, поблагодарил за помощь людям, посмотрел в глаза Пате, улыбнулся: - Все нормально будет, Патриция. Прорвемся! Мужик у тебя стоящий, шурави настоящий. Собирайтесь! Через день сих обирали всем миром: предприниматель А. Аветисян купил два билета на нижние места в купе-вагоне, соседи – кто курицу отварил, кто пирожков напек, Р. Варуков домашней кубанской закатки привёз на всю квартиру, казак И. Макарьев притащил мешок сахара… В поздний вечер четверо парней-спецназовцев на носилках погрузили Сергея в «скорую», туда же усадили Патю, притащили большие пакеты с вещами (даже для будущего младенца кто-то принес несколько комплектов), продукты. На вокзале все то же проделали парни линейного отдела милиции… Больше всех плакала, расставаясь, Патя, а баба Шура, помахав во след красным фонарям поезда Кисловодск-Новокузнецк, осенила крестным знамением себя, ушедший состав и расплакалась. - Господь наш родненький, помоги горемычным! И соседи, люди добрые, в беде не оставили. Бедные - не жадные. Им бы дружней быть. …В 2001 году баба Шура получила письмо от Сергея: «У нас все нормально. Я вернулся на родину к матушке, на станцию Вязовую на Урале. Работаем с Патрицией на лесном кордоне. Она у меня такая удивительная, деятельная. Первенца нашего нарекли Александром. Всегда помним и обязательно навестим Вас. Благодарны добрым людям города». апрель 2009
Бирючины ягодыМесто службы старшему лейтенанту дорожно-постовой службы Николаю Золотареву перепало самое напряженное – колечко-развязка улиц Ставропольской и Старокубанской. Часам к восьми вечера у него, не хилого мужика, плыло в глазах безостановочное месиво из разношерстных легковушек: три ряда в центр, три ряда от него и перпендикулярно им по другой улице: три туда и три ручья обратно. Бедный наш народ столько накупил машин, что не протолкнуться. Она водила машину сама. Вылетала из ворот огражденного элитного дома и, маневрируя, минут за пять до начала двухчасового бесовства автопробок, успевала протиснуться в серединный ряд. Это повторялось часто, и Николай, повинуясь какому-то зову, свою позицию регулировщика переместил чуть правей. Теперь ему удавалось за несколько секунд разглядеть её через лобовое стекло дорогущей иномарки. Она была красива, ошеломляюще красива. Через несколько дней ему показалось, будто она приветствовала его улыбкой, взглядом. - Не может быть. На какой хрен нужен я ей, - размышлял Николай. А спустя слякотную осень и зиму, у них наладилось общение взглядами, мимикой и жестами. Поднятым сжатым в перчатке кулачком – все нормально, склоненной на ладошку головкой – устала, прикрытыми глазами – на душе неспокойно. По вечерам она возвращалась поздно, и общения-диалогов не было. Когда к обычным светофорам подключили новые, с обратным отсчетом времени красного и зеленого цвета, то порядка на развязке стало больше, и он с грустью подумал, что его переведут на другое место. Но этого не произошло: водители понахальней лезли на зеленый, создавая и четвертые, и пятые ряды: работы даже прибавилось. С июля, как водится, часть сотрудников ГАИ и дорожно-патрульной службы со всех городов и райцентров Кубани отправляли в Сочи на обеспечение порядка в курортный сезон. Кому отдых и развлекаловка, а кому служба по 15 часов в сутки, после которой, добравшись до кровати в стройобщаге, Николай с напарником валились в беспробудный сон. Над головой кто-то бубнил, тряс за плечо, а сил разомкнуть глаза не было. Но настойчивость победила. И когда Николай с трудом вернулся в реальный мир, то увидел её, присевшую на край кровати: - Вставай, служивый! Не обижайся на мою настойчивость, на мою радость, на улыбки. Мне действительно радостно и хорошо. Я нашла тебя. Не ругай меня. Тебя не стало на кольце, и такая грусть накатила. Справилась, где ты, и быстрей в Сочи. Николай никак не мог понять, в чём дело. Он даже чуть отодвинулся от нее. А она наступала: - Человек под погонами! Даю 15 минут на сборы и едем ко мне. У меня тут есть уютная «двушка» рядом с морем. Она ему готовила салаты, пирожки с картошкой и капустой. В понедельник, часов в пять, тихонько собралась, поцеловала Николая и шепотом: - Я - нормальная. Не думай обо мне ничего дурного. Живи здесь. На выходные буду приезжать, пока служба твоя не закончится. Пока. Сочинская командировка закончилась в начале октября, и они вместе с Элиной (так её имя) вернулись в Краснодар. Николаю дали отпуск, и они навестили её родителей в станице Новолокинской Белоглинского района, и его - в селе Новоромановка Ставропольского края. После объятий и подарков Эля стала у плиты в летней «кухнёнке»: - Я вам такой борщ приготовлю!.. Настоящий, кубанский. Пока Элина стряпала, мать решила поговорить с сыном: - Сынок, да где ж ты такую нашел? Мамочка родная, работящая какая, видать умненькая и сердцем добрая. Ты не писал, и мне не до того было. Приехала в конце августа ко мне. Я, говорит, жена Николая. И за дела. Порядок навела, все вымыла, вычистила. Узнав про мою «болячку», тут же усадила меня в машину, и в Ставрополь в платный краевой диагностический центр, оттуда к профессору и в больницу. Сделали мне операцию, сейчас, слава Богу, здоровье в порядке. Все это она организовала в неделю и только потом уехала прямо ночью. - Мама, не я, а она нашла меня…У нас с Элиной все серьезно. - Дай-то Бог, сыночек. Береги её, - сквозь слезы пожелала им счастья мать. Утром Николай с Элиной поехали посмотреть нераспаханную осеннюю степь. Да, она пожелтела, но над сухими верблюжьими колючками, «кавунчиками», все еще перекатывался шелковистыми волнами ковыль. Лесополосы были акварельно багряны. В этой красоте они бродили, обняв друг друга, в желании слиться навсегда в любви и согласии. Вечером она прильнула к Николаю: - Мне с тобой хорошо. Ты - мужик настоящий и служба твоя мужская. Защитник мой любимый. Видишь, на моей куртке - темно-розовые пятнышки. Это мы с тобой раздавили ягоды бирючины, там, в лесополосе. Любимый мой, я чувствую уже как мать, что рожу тебе сына, такого же, как ты. - Элинушка, лучше роди дочь, такую же, как ты. Краснодар, 2007.
«Бэсамемучо»Сколько он ни пытался найти хоть какую-то причинную связь с временем года, погодой, фазами Луны, работой и своей болезнью – все безрезультатно. Причин-провокаторов под обострение не было, но в конце сентября – начале октября случался гипертонический криз. Таблетки, безотказные всегда, давление не снимали, и оно застывало на высоких цифрах. Дежурная бригада «скорой» делала магнезию и увозила в больницу. В позапрошлом году мест в кардиологии не было, да ещё «прихватило» в выходной день, и его положили в реанимацию, в самое сложное отделение в здравоохранении, как считал он. Врачи и медсестры всё, что надо сделали, и к утру он попросился в родную кардиологию. Осмотр врача, сводку на бумаге – каким доставлен, что кололи, капали в руки, и - добро получено. Впорхнула стайка девчонок-первокурсниц медицинского колледжа с каталкой: - Мужчина, дяденька, мы вас отвезем. - А в глазах страх и любопытство - реанимация все-таки. В кардиоотделении ему было всегда уютно. Внимательная, строгая-престрогая заведующая, которую он по армейской иерархии называл командиром, профессиональные врачи и медсестры. Он полностью доверял им. Ни писка, ни каприза! А заведующая – красивая женщина, и взгляд такой проницательный - она больного сразу видела и все эти анализы, диа-, кардио- и прочие «граммы» были просто для соблюдения медицинской технологии лечения. Из всех вливаний, уколов, ЭКГ, УЗИ самым неприятным он считал эхограмму сердца. И когда медсестра объявляла: - А вам, больной, завтра на ЭХО, - ему почему-то становилось грустно. - Повернитесь на левый бок, на правый бок, задержите дыхание, расслабьтесь и лягте на спину… - А сейчас послушайте свое сердце. Включаю, слушайте. Вот это ему и не нравилось. Из аппарата слышались всхлипывания с коротенькими и притом жалобными звуками, что-то посапывало в такт сердечным сокращениям, натужно и утомленно. И голос врача, как из другого измерения: - Правая ножка пучка Гиса в стадии блокирования, гипертрофия левого желудочка, Боталов проток сужен, движение крови затруднено. И т.д. и т. п. И ему становилось до слез жаль своё сердце. Не щадил, все нагружал и нагружал. Если можно было бы своим ухом дотянуться к сердцу, то сам мог слушать его и регулировать нагрузки. Одна служба в армии чего стоит! Буш с Америкой в конце ХХ – начале XXI века ПРО запускают. Ха! Да пошел он, по-русски говоря, на три буквы. Да мы её, эту систему противоракетной обороны, начали ещё в конце 1960-х, и через десять лет Москва уже была защищена! Хотя в Прибалхашье, в Казахстане, нам, офицерам, доставалось. Сборные барачные домики, летом от жары «непродых», зимой от ветра с морозом в минус тридцать «непротёп». А сердце надо беречь. Есть о ком заботиться, слава Богу! Из всего больничного бытия ему нравились капельницы. Лежишь себе, о многом передумаешь, а главное, он читал каждый год книги одних и тех же авторов – Сергея Воронина и Юрия Рытхэу. В кардиоотделении усилиями медиков и больных собралась неплохая библиотечка. Прекрасная проза обоих успокаивала и врачевала. До обеда он был в рассказах на рыбалке Чудского озера, а после – на севере побережья Тихого океана с чукчами – рыбаками и охотниками на моржей. В больницах «тянут» на себе всю врачебную работу завотделением, лечащий врач и сестрички. Особенно достается сестричкам. Умненькие, ладненькие, по частичкам отдающие себя больным. А ну-ка на одну от двадцати до тридцати больных, да каждый с особыми претензиями! Хорошо, что в кардиоотделениях лежат в основном спокойные «дохлики». А терапия, а онкология?.. Вот и раздаривают свою судьбинушку на других наши сестрички. Он искал и не находил ответ, почему у многих сестричек в жизни не сладко: как правило, или разведёнки, или матери-одиночки, без жилья, да ещё родственнички частенько наседают – помоги тому, другому. Не так много, но есть желающие охаять медиков: не так лечат, не то лекарство назначают, бездушные, пока не сунешь деньгу – хоть умри, «жратва» плохая и т.д. Особо крикливым он давал совет: - Коль так плохи наши медики – не зови их, когда «прижмёт», а лечи себя сам! Реакция бывала бурной с декларированием конституционных прав, а потом все успокаивались. Как водится, проведывали родственники, коллеги. Он «принимал» их на улице. К полудню га свежем осеннем воздухе становилось тепло. По сроку созревали грецкие орехи, растущие по всему больничному двору. Кожура-оболочка лопалась на две половинки, и на земле, перебродив вместе с листвой в дождевой воде, получалась настойка со здоровым бодрящим ароматом йода, и он, этот аромат, был лучше палатного. В сумерки думалось легко: - Жить бы и жить в этом йодном настое. Ан нет! «Мотор» не берёг, вот и всхлипывает чаще и жалобней… Армавир
|
