|
|
Екатерина МОСИНА |
|
2010 г. |
МОЛОКО |
|
О проекте "МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Екатерина МОСИНАЖуравль в рукахИ Андроников, и Катаев, и Никулин с Симоновым...Из дневника: «27 октября[1974 г.] За последние дни столько впечатлений. Леонид Жуховицкий дал автограф. Сегодня слушала живого неповторимого, очаровательного Ираклия Андроникова...» У Жуховицкого писательская карьера только начиналась, но он был уже достаточно известным. Наши организаторы пригласили его. Встреча проходила в комнате отдыха нашего корпуса студенческого общежития. В десятом классе я прочитала его повесть о журналистах «Верхом на дельфине». Для меня видеть автора повести наяву – уже событие. Я ведь не избалована таким общением. А писатель как раз и говорил о недостатке общения. Для того чтобы компенсировать эту недостачу, он предлагал ввести срочную телефонную помощь. – Есть служба 0-1, которая спасает от пожаров, есть 0-2 – милиция, есть 0-3 – «скорая помощь». Я думал, что можно ввести 0-4, которая бы спасала от одиночества и от отчаяния... – рассуждал писатель, почти наш ровесник. – Но оказалось, что 0-4 уже есть, и это Горгаз... Тогда я не понимала, зачем это надо. Как это может не хватать общения? Я забыла, что страдала от этого в степном совхозе. И совсем не предполагала, что в моём Светлом Будущем, которое непременно наступит после окончания университета, именно общения мне очень не будет доставать. И по этой причине у меня появится постоянное горькое привкусие одиночества... Теперь, с высоты прошедших лет, с гордостью могу сказать, что видела живого потрясающего Ираклия Андроникова. Но как я ни искала в своих бумагах, так и не нашла ни одной строчки из того, что говорил Ираклий Луарсабович Андроников с кафедры нашей Коммунистической аудитории. В то время на факультете училась его дочь. О ней у нас ходили всякие байки: то она тройку получила, то учится уж очень долго… Обычные, как оказалось, обстоятельства. Но вольно или невольно, а на неё указывали: ну, если дочь самого Андроникова… То нам, простым и не знаменитым… Глупость несусветная: получается, что быть ребёнком знаменитых родителей – огромная тяжесть. И то, что для других было «можно» – получать «неуды», пересдавать, пропускать лекции – «сачковать», брать «академки», для таких студентов было «нельзя». И это мнение большинства, среди которого, как известно полно серости. На факультете сложилась такая традиция приглашать известных людей для встреч с будущими журналистами. И пока Екатерина Андроникова была студенткой журфака, её отца приглашали на такие встречи. Я читала статьи Андроникова, смотрела по телевизору почти все его выступления, и, наверное, не услышав ничего нового для себя, я не стала записывать за ним. Хотя это было явной оплошностью. Обязательно нашлось бы что-то, ранее не слышанное… К счастью, последующие встречи с другими знаменитыми гостями я записывала, как считала возможным. Записи такие есть и в блокнотах, и в лекционных тетрадях, и даже просто на газете, какая в это время могла быть под рукой. Теперь трудно выстроить хронологически, кого я слушала раньше, кого позже, ведь ума иногда не хватало ставить дату под такими записями. Но записанные на бумагу слова, произнесённые знаменитым человеком, теперь имеют большую цену. Нет уже с нами писателя Валентина Катаева, и то, что он сказал тогда, возможно, кто-то не запомнил, у меня сохранилось немногое, записанное конспективно: «В. Катаев: Мы начали с журналистики (Олеша, Славин, Бабель). Работа эта очень серьёзная и здесь можно себя проявить – в маленьких масштабах. История Ильи Ильфа. Он начинал в газете «Гудок». Там был Булгаков. Ещё и Олеша, иногда заходил Бабель...» На встрече с нами в Коммунистической аудитории, он доносил важность профессионального исполнения своего дела. Я впитывала слова классика литературы, особенно те, что относились к профессии: «Плохого материала нет, а есть плохие журналисты». И я соглашалась с этим, и делала зарубки в памяти. А потом во время практики очень старалась делать свои материалы так чтобы не могли о них сказать, что их писал плохой журналист. Производственную практику я проходила на областном радио в Орле. Когда мне пришлось поехать в поле, где работал герой моего радиорассказа – молодой комбайнер, то я придумала для столь прозаического сообщения об уборке урожая свою «лирическую картинку». Среди пыли и жары, докучливых оводов и мошки, треска и грохота работающей техники никакой лирики не было. Можно было только посочувствовать молодому пареньку, который в этом полуадском окружении работал, что называется «вкалывал», и при том у него хватало желания отвечать на мои вопросы и приветливо улыбаться. Когда с сопровождающим «корреспондента областного радио» (то есть меня) работником райкома мы уезжали с поля, заметила я, что из-за горизонта выползает тёмная тяжёлая туча, а на её фоне кружит, выискивая добычу, коршун. И свой материал о передовике-комбайнере я тогда назвала «Птица над полем»… «Эта непослушная кукла Грунька» – радиозарисовка о швейном ателье, где работали молодые девушки, мои ровесницы. Я вспомнила свою куклу, подаренную мне бабушкой, когда мне было три года. Кукла звалась Грунькой – по имени маминой любимой соседки «тёть Груни», как я теперь полагаю, её имя было – Агрипина. Я сама умела шить кукле наряды. Из этого кукольного образа у меня и получилась зарисовка на производственную тему. Пришлось как-то ехать на поле вместе с агитбригадой. Я должна была сделать радиоотчёт об этой поездке. Пока нас качало в автобусе «Кубань» по пыльному просёлку, самодеятельная, но очень способная, с красивым звонким голосом певица репетировала песню о малиновке. Ну и конечно, мой отчёт назывался «Звонкоголосая птичка малиновка». Я была уверена тогда и теперь придерживаюсь того же мнения, что заголовок – это та вешалка, с которой начинается театр, и любой материал должен бросаться в глаза именно своим названием. За практику я получила отличную оценку, из Орловского радиокомитета прекрасные отзывы, а мои взрослые коллеги отмечали своеобразные названия моих материалов. Я так старалась оправдывать и мнение о том, что нет плохих материалов, и очень не хотелось быть плохой журналисткой. Да и стыдно ею быть. Как-то приходил к нам в гости на кафедру телевидения и радиовещания известнейший радиожурналист Аркадий Ревенко. Мы все читали его книжку о работе корреспондента Всесоюзного радио. Книжка начиналась здорово! Ревенко как бы предлагал свою формулу для нашей профессии. Эти слова, написанные мэтром советской эфирной журналистики, я запомнила чётко: «Работать на радио радостно!» Из беседы с Аркадием Георгиевичем запомнилось, как он сказал, что нам всем очень повезло, раз мы учимся в МГУ. «Я всегда умею распознать и отличить студента Московского университета от любого другого», – мэтр имел в виду, что у нас на журфаке особая подготовка. И для меня это было и осталось неоспоримой правдой. Иначе – зачем бы я так стремилась поступать сюда? В тот раз нас куда-то (во что-то) посвящали: то ли в студенты, то ли в журналисты. Гостей понаприглашали разных, знаменитых интересных. Вот, как они записаны в моём блокноте: «В.П. Катаев, Сергей Колосов – кинорежиссёр, Борис Рунге – артист театра сатиры, Елена Вайцеховская – мастер спорта, Александр Иваницкий – олимпийский чемпион, Бобинский – тренер, Эрнст Генри – публицист, Удальцов – зам. ред. «ЛГ», Веселовский – зав. отд. фельетона и юмора «ЛГ», Омельченко – корр. «Правды», Альберт Лиханов – гл. ред «Смены». Диктофона тогда у меня не было. Это по тем временам было дефицитной роскошью даже для профессионала. Я едва успевала записывать шариковой ручкой в блокноте все выступления. Это трудно по двум причинам: первая – надо уметь быстро конспектировать и правильно сокращать слова, чтобы потом можно было это всё расшифровать, и вторая причина – надо всё время быть внимательной и сосредоточенной. При том что такая толпа народу хоть и по пять минут говорит свои слова и речи, всё же это почти целый час в напряжении надо быть. Так что записывала я только то, что меня как-то интересовало или могло пригодиться когда-нибудь. Вот эти записи без комментариев сегодняшнего дня. – «Веселовский – о значении чувства юмора для журналиста: «Хорошо смеётся тот, кто смеётся без последствий».
– Актриса Светлана Пенкина: «Чего очень хочешь, что должно сбыться, так и будет – это правда!» – Рунге (ему долго хлопали за то, что он чихнул, и рассказал, как это делается у каждого профессионала): «…И никогда не терять чувства юмора, потому что юмор помогает выжить». – Колосов: «Надо быть смелым и писать 106 серий фильма о журфаке МГУ». – Эрнст Генри: «Если он сам скучает над своими материалами – он не публицист, если плохо знает жизнь, если смотрит только в сегодня, а не в завтра, он не публицист. Если у него нет чувства юмора, он плохой журналист. Если он слишком любит гонорар, он маленький публицист». – Лиханов. «Журналистика – это сродни театру и спорту, и медицине тоже. Никогда своим уменьем не наносить вред человеку. Сильно ранить может слово. Слово – наше оружие, которое даётся нам нашей профессией». Вот такие записи моей студенческой поры, когда была у меня прекрасная возможность впитывать чужую мудрость и насыщаться ею, чтобы потом исподволь она дала о себе знать в работе. Ну и поскольку Валера, мой муж, учился на курс старше, то я посещала с ним и все мероприятия их курса. На посвящении в журналисты 30 октября 1977 года я также ловила моменты и записывала для себя то, что могло мне пригодиться. – «Несколько слов Юрия Летунова: «Никогда не поздно подумать, можешь ли ты быть журналистом. В журналистике нельзя работать, если нет дарований. Никогда не поздно решить, быть ли журналистом или нет». Скажу, что Юрий Летунов – известный радиожурналист, поэтому за ним я записывала больше и внимала его премудростям, как именитому и многоопытному коллеге. А наставления были простые, например о трудолюбии: – «Если он не трудится, то из него ничего не получится, не надо лениться говорить». – «Самое главное – чувство неудовлетворённости собой. Люди были довольны собой, и поэтому ничего не умели, кричали красивые слова и завивали их». – «Чем человек известнее, тем больше переживает, получится ли у него материал…» Все наставления Летунова взяты из жизни, как потом и оказалось, подтверждались в моей практике не раз. Например, вот такой тезис: «Самое страшное в коллективе, когда берут пример со слабых, чтобы не терпеть конкуренции». Такое встречается сплошь и рядом. И я имею много примеров, когда на работу человека не принимали именно из-за того, что он гораздо сильнее в профессии и много талантливее. Всё оказалось жизненным в тех наставлениях, которые делались на факультете журналистики нашими известными гостями. Вот ещё небольшое творческое завещание мастера радиожурналистики Юрия Летунова: «Ошибка в том, что многие думают: «Все трудности позади». В творчестве каждый день должны быть трудности». Во все глаза смотрела я на знаменитую балетную пару Гордеев-Павлова. Это же не на сцене Большого театра, не в какой-нибудь роли, а на кафедре перед нами, без грима и в обычной одежде. Вячеслав Гордеев учился на нашем факультете, а его жена Надежда Павлова стала лауреаткой международного конкурса по балету. И уже тогда они были звёздами мировой величины. Их пригласили на встречу к нам. Артисты прекрасно танцевали, но не умели ещё выступать перед публикой. Им не повезло выступать перед будущими журналистами. В блокноте я записала: «Павлова: «Мне трудно говорить с журналистами, потому что они настырные, но не смотря на это, я желаю им всего хорошего».
Гордеев: «Я выступаю в роли наставника, но не имею на это права, я – студент-первокурссник…(к сожалению, говорил не по существу и мямлил)». Их «косноязычие» было слишком заметно, хотя мы все отнеслись к ним очень доброжелательно, с большой симпатией и гордостью: знай наших! «Золотой мальчик» и «чудо-девочка», тогда ещё муж и жена, пара, символизирующая советский балет! Как оказалось, немногословность Надежды Павловой стала притчей во языцех среди её друзей. (А мне показалось, что она просто не умеет говорить). Надежда, хотя и не училась у нас, зато её муж был студентом-вечерником журфака МГУ. А это всё равно, что она сама прославляла наш факультет… Пришёл к нам и мой кумир в журналистике того периода эрудит, остроумец, корреспондент «Комсомолки» Ярослав Голованов. Я записывала его тезисно и теперь не могу комментировать свои записи, да и не надо этого делать. И так всё ясно. – Голованов: «Мне вас жаль, что вы выбрали совершенно страшную профессию, в которой не будет выходных дней, где никогда не бывает свободы от этой профессии. – Надо иметь силу духа, чтобы сказать, что не получилась журналистика. Для девушек это вообще противопоказано. Красиво всё выглядит в лживом фильме Герасимова «Журналист». – Вы переживёте разные журналистские состояния, и каждый раз будете снова и снова чувствовать всё новое. – Если М. пишет большие статьи, то он большой журналист, а если я – маленькие, значит, я маленький журналист? Важно, чтобы ты сам себе сказал: здесь я это сделал хорошо и лучше не могу. – Гениев много, работать некому. Успех – это такой подарок, такая редкость. – Быть повзыскательнее к себе и к людям, которые работают рядом. Это священное недовольство, которое является двигателем успеха». Тогда же, на фоне таких прекрасных выступлений, таких именитых и известных людей, всё же мы сидели в ожидании главного события. И оно произошло. …Он опоздал, и вышел сразу на трибуну, как только появился в зале. Знакомый и известный по кинохронике, передачам ТВ, по многочисленным фото в газетах и журналах. Мы зачитывались его стихами, романами… В кожанке – Константин Симонов. Случилось это за полтора года до его смерти. И связано это с презентацией фильма «20 дней без войны». И опять я предлагаю свои записи из блокнота, которые отражают и мои впечатления (они в скобках), и цитируют фрагменты речи писателя. – «Симонов: Мы сегодня вместе с Никулиным приехали не только от того, что давно симпатизируем друг другу, но и потому, что нас объединила общая работа над фильмом «20 дней без войны». Вот по такому поводу и явились в ваш круг. Я начну с того, что собираюсь сделать, продолжаю работать… (О себе. Все ловят на кадр знаменитость, а он «Я» да «Я» – в чёрном свитере и кожаном пиджаке). – Я написал три начала, у меня было много впечатлений и хотелось все их впихнуть, но по ходу работы выяснилось, что мои впечатления, они не так важны… (Человек много видел, много пережил, это в его внешности есть). – Военный журналист у меня не получился, это не главное лицо на войне… – Жизнь журналиста складывается не только из его собственных переживаний, она состоит из людей, которых он видит. Это отражает характер нашей профессии. Что мне ещё сказать? Годы меняют образ жизни человека. Обязательное требование к профессии: суметь уложиться в срок и в размер и на достаточном уровне, а если не успеешь, то нечего делать… – Профессию эту я считаю сегодня своею, я её люблю… – Нельзя говорить человеку, что тебя интересует, надо говорить с ним о том, что его интересует и тогда получится беседа глубокая. Разговор с человеком не должен быть торопливым, не ограничивайся тем, что тебя интересует…
– Журналистика трудна. Она связана с документами, и здесь очень важна точность. Документ есть документ, повесть есть повесть, а не документальная повесть…» И как же можно говорить о фильме «20 дней…» без Юрия Никулина. Его скромность и сдержанность на фоне выступления Симонова особенно выделялись. Но Никулин не был бы Никулиным, если бы не рассказал нам одну из своих бесконечных анекдотичных историй. И это была ситуация, связанная с буржуазной зарубежной прессой «Никулин Юрий Владимирович: [дома, в Советском союзе, получил инструкцию]: Никаких интервью без директора цирка в Швеции. [Потому что] Однажды импресарио спрашивает [о его знаменитом номере с пожарником]: «Почему на манеже вы один, а в жизни другой?» – «Это моя профессия, и я мечтал о ней с детства». [И тогда в прессе появилась заметка]: «Мама русского клоуна плакала. Сын должен стать пожарным. Да, действительно, матери всего мира одинаковы». (Все смеялись: и Симонов, и Летунов, и все, все, все). [В Москве актёр получил замечание]: «Мало бдительности у тебя, Никулин». – О режиссере фильма Алексее Германе. Они купили специально все вещи войны, и ничего не шили, а всё, чтобы естественно было. Нельзя фильм о войне в цвете снимать, у войны нет цветов, только чёрный и белый, а это цвета хроники. – Правда, искренность – вот тогда вас будут понимать и читать». (Это было в ДК, потом был просмотр фильма. Кажется, мы его самые первые смотрели). Встреч на факультете и в «высотке» на Ленгорах было множество: только успевай на них ходить. А когда же учиться? А как же театры? Приходилось выбирать. Учёба – святое, на первом месте, выбора нет. Иначе отчислят. За непосещение, за неуспеваемость. Но как же хотелось и на знаменитостей посмотреть и их умные речи послушать. Остались по тетрадкам, блокнотам разбросанные записи о встречах с космонавтами, известными спортсменами, но больше всего с журналистами, материалами которых я зачитывалась ещё в Калаче и в Ростовской области, где жила до поступления в МГУ. Правда, к концу учёбы этот интерес прошёл. Было много других забот. Особенно это связано с семьёй и рождением сына, которому отдавали мы столько много и сил и времени, что их едва хватало на сдачу сессий. Но так получилось. Я всегда помнила, что журналист – это летописец эпохи, и должен в любом состоянии писать. На всех встречах я делала записи. Иногда – где придётся, но такого случая, какой был у меня ещё в школьные времена на выпуске, мне больше ни разу не представилось. Вернуться к оглавлению "Журавль в руках"
|
