|
|
Екатерина МОСИНА |
|
2010 г. |
МОЛОКО |
|
О проекте "МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Екатерина МОСИНАЖуравль в рукахРефлексы собаки Павлова и блистающая Элен БезуховаНам, новоиспечённым студентам, были выданы приглашения на общеуниверситетский вечер первокурсников МГУ. Эта открытка лежит в моём архиве. Отпечатано это приглашение на мелованной бумаге тем допотопным типографским способом, называемом, кажется, высокой печатью (даже не офсетной), в две краски. На малиновой обложке врезка белого цвета, на которой синее фото главного здания МГУ. На развороте пропечатано тоже синим: «Студенту I курса ордена Ленина и ордена Трудового Красного Знамени Государственного университета имени М.В. Ломоносова. 2 сентября 1974 г.» Далее идёт длинный текст поздравлений и напутственных слов. И вот окончание: «Приглашаем Вас 2 сентября 1974 г. в 18 часов в Актовый зал университета на праздник встречи студентов-первокурсников с учёными, профессорско-преподавательским и руководящим составом Московского университета. Ректор МГУ – член-корр. АН СССР Р. Хохлов Секретарь парткома МГУ В. Протопопов Председатель профкома МГУ В. Кузищин Секретарь комитета ВЛКСМ МГУ В. Калмык». Мелким шрифтом был указан тираж этого приглашения, который впечатлял – 5000 экз. И это только количество студентов-первокурсников. А сколько же народу одновременно и обучалось и работало в университете?! Да это же целый город – наша студенческая республика! Пойти в «святилище» – высотное здание на Ленинских горах, кто откажется от такого счастья? Зоя не стала меня ждать, там у неё должна была состояться встреча с Сергеем, который вернулся недавно из стройотряда. А мне пришлось отправляться в одиночестве. На мне был мой «парадно-выходной» наряд: кружевная нейлоновая блузка и брючный, только что купленный, с иголочки, костюм. Туфли я надела белые, сохранившиеся ещё со школьного выпускного вечера. Они выглядели прилично и были почти как новые, потому что я не могла их часто носить, поскольку они очень неудобные. Мы с мамой их купили совсем новыми в Калаче в комиссионном магазине к школьному выпускному балу. Это были кожаные венгерские туфли, внешне аккуратные, но простенькие и без какой-либо бижутерии. Отвалили мы за них большую часть маминой месячной зарплаты скромной работницы птицекомбината – сорок рублей. После выпускного вечера я поняла, что носить такую обувь невозможно: неудобный подъём, грубая кожа, скользкая подошва материализовались в мои разбитые и растёртые в кровь ноги. И туфли были бережно завёрнуты в обёрточную мягкую бумагу, спрятаны в коробку и отложены до следующего подходящего случая. И этот случай наступил второго сентября 1974 года, когда мне вручили приглашение на встречу первокурсников всего Московского университета. Ради такого торжества можно было и потерпеть. Я старалась не обращать внимания на растёртые в кровь пятки и набитые мозоли на пальцах. Ведь было столько интересного вокруг и более значимого: это – и торжественное настроение, витавшее, казалось, не только в актовом зале и «высотке», а и на всех Ленгорах; это – улыбчивые и приветливые лица преподавателей, каждый из которых был не ниже профессора, и имел громкое имя в своих научных кругах на мировом уровне. Это же не рядовой пед или политех – институты, которые есть почти в каждом областном городе. Это «прекрасный в любую пору» Московский университет имени Ломоносова! Туфельки всё же меня подводят в самом неподходящем месте. Когда нас всех пригласили в огромный зал для заседаний, я заспешила. На скользком, натёртом до сияния паркете, каблучок срикошетил, и я едва не упала. Но какой-то молодой человек вовремя подхватил меня под руку и сказал: – Осторожно! Ещё только поступила, а уже падаешь! В начале пути... Фраза не самая удачная, но была она сказана по-доброму и сочувственно. Я даже не обратила внимания на моего радетеля, только решила, что он уже не студент. Никто не знает точно, на кого следует обращать внимание, кого можно и не заметить из встречаемых нами в жизни людей. Только, когда по прошествии многих лет, всплывают в памяти конкретные эпизоды, начинаешь видеть их некоторую символичность и значимость. Этот человек, поддержав тогда мой локоть, чтобы я не растянулась на сияющем паркете, подарил мне целую горсть добра. Это если доброту человеческую попытаться измерять в каких-либо физических единицах. Но как же можно душевное качество овеществлять какой-либо мерой? Наверное, также невозможно и нашу молодость, или зрелость, или старость разложить на некоем спектре: эта полосочка – радость, эта – солнечный настрой, эта – лучистые глаза, а эта – горе... Но если бы меня попросили этот спектр моей юности изобразить на бумаге, я бы нарисовала радугу, а в ней, как известно, самый «грустный» цвет – фиолетовый. Не чёрный! Так же все мои неприятности и «падения» того времени чёрного оттенка не имели. Перед нами выступали преподаватели – известные учёные с мировыми именами. Желали нам запастись терпением на долгие годы обучения в столичном вузе, и, как водится, говорили много напутственных речей. От счастья, торжества и праздничного настроения, от духоты переполненного зала, от роскоши сталинского стиля в интерьере «высотки»: белые, отделанные мрамором панели, ковровые «кремлёвские» дорожки, мягкие удобные кресла, люстры в позолоте – кружилась голова. Нет, этого всего было слишком много – за всю свою девятнадцатилетнюю жизнь мне не приходилось иметь столько счастливых эмоций. Я не запомнила ни одного сказанного слова, но зато на всю жизнь впитала в себя всю необычность той атмосферы. И после, когда у меня в жизни назревали какие-то изменения, мне снился университет, «высотка» на Ленгорах и этот роскошный зал. Чуть больше года спустя, здесь же в этом торжественном университетском зале я оказалась на встрече века – экипажа нашего «Союза» с экипажем американского «Аполлона». Это была пресс-конференция, очень важная для цивилизованного мира, а для меня – первая, потрясающая своими знаменитыми героями: и те, кто сидели в президиуме и отвечали на вопросы, и те, кто в зале задавали эти вопросы, не были рядовыми людьми. И среди сплошных, мерцающих по-своему звёзд, затрепетало пламешко и моей звёздочки. И этому трепету вторило моё сердечко: казалось, оно колоколом гудело, и все это слышали. Я лихорадочно прокручивала в голове свой вопрос, который надо было бы задать космонавту Леонову или астронавту Стаффорду, но решиться так и не смогла. Из дневника: «4 октября 1975 г. Москва. Пресс-конференция с экипажем «Эпас». Это было в нашем актовом зале, в главном здании. Понаехало-понашло журналистов всяких мастей. Суетятся, бегают, готовятся. Потом зал заполнился тоже журналистами, но более степенными. Потом вошли пятеро, ради кого всё это было затеяно, такие, очень похожие на [обыкновенных] людей, но разные... очень простые, отличные парни: Кубасов, Леонов, Слэйтон, Брандт и как-то особо официально (даже чопорно) на их фоне генерал Стаффорд, командир «Аполлона». А Леонов такой великолепный парень. Никогда не думала, что человек, который впервые вышел в космическое пространство, может быть таким душевным и простым. Показывал свой рисунок солнечной короны. Конечно, эта пресс-конференция – первая в моей жизни – и запомнится мне она надолго. Я исписала много страниц блокнота, старалась, как можно более точно воспроизвести ответы космонавтов и астронавтов. Особенно мне понравились слова Леонова о полёте «Союз-Аполлон»: «Не полетел бы я, не полетел бы Стаффорд, но обязательно бы нашлись хорошие ребята, которые выполнили бы эту программу». В них – вера в человечество». Даже не буду комментировать эту запись, поскольку в ней много выражений, созвучных тому моему настрою. Никого из нашей группы, кроме студента Володи Горбунова, на этой пресс-конференции не было: попасть туда, не аккредитовавшись, было почти невозможно. Я же оказалась там в качестве простой студентки журфака, можно сказать, самовольно отправившись на столь грандиозное событие. В школе наш пионерский отряд носил имя космонавта Алексея Леонова. Как же я могла не увидеть вживую наш идеал? Представился счастливый случай, мой муж, как активист и общественник, был мелкой сошкой в организационном комитете этой пресс-конференции. Кажется, его пригласили в команду, обеспечивающую порядок в зале, где происходило столь значимое событие. Кстати, и Володя Горбунов был там также в этой роли. Есть хорошее качество у старых записных книжек. Они, получше, чем дискеты, и в этом отношении – доступнее, – сохраняют фрагменты того времени, когда мы вносим в них какие-то пометки, мысли, идеи. Владимир Солоухин, например, даже издал книгу «Камешки на ладони», которая вся состоит из заметок в его блокнотах. И мои блокноты открывают мне давно забытые и полустёршиеся в памяти эпизоды прошедших времён. Попался в руки зелёный блокнот, на котором написано: «Записная книжка журналиста». Сама эта тетрадка примечательна: размером в полкниги, объёмная, в 160 страниц, с дарственной подписью. Рассказывать историю её появления – долго и это будет лишним здесь нагромождением, но подпись стоит того, чтобы её тут воспроизвести: «Самая хорошая девушка в ВДВС-3 – Катя. Самый хороший парень это Я, но я уезжаю. Книжка только для журналиста. К.Е.И.-Э.В.Н. 23.3.73.» Я только добавлю, что подарил мне блокнот совхозный художник, по моим тогдашним представлениям на «парня» он давно уже перестал тянуть, ведь ему было 29 лет – совсем уже «пожилой» человек. Этот Э.В.Н. изготовил мне прекрасный экслибрис на тему «Алого паруса» из «Комсомолки» Мы работали в одном «очаге культуры» – моя библиотека располагалась на втором этаже совхозного Дома культуры, а Вячеслав Эпов имел мастерскую на первом, за сценой с большим киноэкраном. И вот, листая этот нерядовой блокнот, я, к великой своей радости, нахожу беглую запись исторической пресс-конференции, на которой мне так повезло присутствовать. О ней, конечно же, было опубликовано множество отчётов. Кажется, что и шла она в прямом эфире, но мои записи также могут быть интересными. Если я не успевала записывать все моменты, а это так и есть, то оставшееся в этой книжке, несомненно – след времени и достоверная информация, которая не подвергалась никакой правке и вполне воспроизводит атмосферу. Вот, что я «нарыла»: 4 октября. Пресс-конференция. М. Стаффорд. Сопредседальствует Джон Хек Генерал Стаффорд: Эксперимент доказал, что мы можем сотрудничать не только в аспекте США-СССР, но и на благо всего мира. Генерал Леонов: Прошло 3 года с момента совместного подписания этого полета, теперь вся программа «Союз-Аполлон» выполнена. Самый главный эксперимент – возможность стыковки корабля с новыми андрогинными узлами. Зал МГУ – исторический: 18 лет назад здесь состоялся праздник по случаю запуска на орбиту искусственного спутника Земли. Если бы меня спросили: «Хотите ли вы полететь в таком же составе?», я бы сказал: «Да!», потому, что мы знаем друг друга. Романов, обозреватель (ТАСС) – Лонову и Стаффорду: 4 октября 18 лет назад... Каков по-вашему главный итог минувшего времени и в частности будущего развития космонавтики? Стаффорд: ...Я предвижу дальнейшее управление в космосе человеком, т.к. человек – очень нужен там и прекрасно дополняет автоматы. Леонов: 18 лет – это не очень большой срок. Несколько важнейших событий: 1-ое – полёт Юрия Гагарина в космическом пространстве. Он нас всех позвал туда. Следующее – высадка на Луну, затем – создание орбитальных станций. Не полетел бы я, не полетел бы Стаффорд, но обязательно нашлись бы хорошие ребята, которые выполнили бы эту программу. «Советская жизнь»: Изменилось ли ваше мнение о советских людях, и какое общее впечатление вы вынесли из этой поездки?
Стаффорд: Было очень интересно ознакомиться и с историей страны и её современностью. «Социалистик Казахстан»: Освоение космического пространства тесно связано с казахской землей, какое впечатление?.. Стаффорд: Огромное удовольствие. Обычаи казахского народа очень самобытны, пребывание понравилось в палатках [юртах], комплекс киргизской [казахской] кухни. «Новое время», Е. Кнорре – Леонову: Как вы оцениваете значение «Эпас» для будущего прогресса человечества? Леонов: На сегодняшний день пилотируемый корабль запущен с территории 2-х государств – США и СССР. Сможет ли человек или государства оказать друг другу помощь, когда корабль находится на орбите. Железнов, корреспондент ТАСС – Кубасову и Брандту: После полёта прошло 3 месяца. Искусственное солнечное затмение и опыты с плазменной печью. В. Кубасов: Результаты получены очень интересные. В. Брендт: Все 5 опытов были выполнены 3 месяца назад успешно, но ещё идёт анализ результатов в Академии наук СССР. Теперь дело за учёными. Результаты будут опубликованы. Беликов, студия документальных фильмов – Д. Слейтону: Как отреагировали члены вашей семьи на ваше решение стать астронавтом? Как преодолели недуг мерцательной аритмии? Д. Слейтон: Я был летчиком-испытателем, а от этого к космосу всего лишь один шаг. И мне захотелось участвовать в более быстрых полётах. Недугом я не страдал, но просто были некоторые неполадки. Е. Кнорре............ Стаффорд: С помощью челнока (через 5 лет) мы надеемся сократить расходы до 15% от нынешней стоимости благодаря аппарату многократного действия. Мы надеемся, что все смогут участвовать в космических полётах благодаря челноку. «Лесная промышленность»: Космонавты уже стали лесоводами. Будут ли они сажать деревья в США? Ответ: Да. Вопрос: Поедет ли «Союз» в США? Ответ: 12 октября на 2 недели с семьями в США. 12 октября также знаменательная дата – День прибытия Колумба в Америку. Какие планы у экипажей на будущее? Стаффорд: В ноябре принимает командование базой ВВС – самым крупным испытательным центром челнока. С большим удовольствием я бы участвовал... Леонов: Надо немножко поработать. Я являюсь заместителем начальника центра по подготовке к космическим полётам. Я надеюсь участвовать ещё в полётах. Голос: В области упрочения мира на нашей планете? Сопредседательствующий отвечает: Один из уроков этого полёта заключается в том, что существовало несколько ложных представлений о нашем полёте. Взаимопонимание – первый шаг к дружбе. В. Кубасов: «Союз-Аполлон» открыл дорогу в космос при совместном сотрудничестве. За ним непременно последуют другие полёты. Мы не можем конкретно сказать, когда что будет, но мы уверены, что это будет. Фокин: Что на прощание скажете радиослушателям и всем советским зрителям? Слейтон: На всех нас произвели огромное впечатление дружелюбность советских людей и искренность. Конечно, я далеко не стенографистка, записывала только то, что успевала. Но это была живая речь, а она всегда требует редактирования. Но нас учили радиожурналистике, в которой самым ценным всегда является живая, непринуждённая человеческая речь.
По всем правилам жанра я написала развёрнутую информацию об этой пресс-конференции, которую почти весь час разбирали на занятиях радиожурналистикой. Помню, как те студенты, кто не попал в актовый зал МГУ, пытались критиковать мою информушку. Но Володя Горбунов, побывавший там тоже, меня поддерживал. Володя приехал на учёбу из Таллинна, он был сыном известного эстонского деятеля Виталия Горбунова, то ли партийного секретаря, то ли министра. Мать Володи – эстонка, наверное, поэтому он имел яркие черты прибалта. В группе его любили, Вовка был добрым, незлобивым парнем, всегда спокойный и сдержанный. У него те же жизненные ценности, что и у нас с мужем. Он один из близких друзей нашей семьи, которая тогда только образовалась. Свадьба была в августе 1975 года, Володя был свидетелем этого нашего торжества. У меня до сих пор сохранился кусочек бумажки, на которой он, дурачась и от нечего делать на разборе летней практики, рисовал цветы, рожицы и писал такие фразы: «Да здравствует хорошая, избитая тема! Ура!», «Если мне на лапу дашь, я сварганю репорташ!», «Зд-расти вам!»... Но этот листочек, оказавшийся у меня непонятно как, и хранимый мной как реликвия, появится ещё примерно через год, а тогда на обсуждении моей «информушки» Горбунов был очень серьёзен и собран. Все споры на обсуждении моей «заметки века» прекратил наш преподаватель Любосветов, который похвалил меня за умение попасть на такое мероприятие без спецпропуска и приглашений, и нашёл моё «произведение» отвечающим всем требованиям жанра. К слову сказать, что после этого совместного полёта появились в продаже сигареты, кажется, названные «Союз-Аполлон». Я так и не научилась курить, но, если где-то вижу коробку с этим названием, непременно вспомню ту необычную атмосферу, царившую на пресс-конференции. Это происходит непроизвольно, можно сказать, совсем как у собаки Павлова – рефлекторно. Конечно, за пять лет учёбы в университете я ещё не раз бывала и в главном здании – Гэ Зэ, или «высотке», и в Доме культуры на Ленинских горах, и в этом торжественном актовом зале, но запомнились особенно эти два посещения – самое первое в качестве первокурсницы и первое серьёзное журналистское событие. Так же, как и моё первое посещение театра в столице. Что совсем может быть непонятным для многих – мой восторг, моё радостное настроение, – для меня имело значимость, и запало в душу надолго. Ведь надо знать, в каком месте, и в каких условиях я росла, какие люди меня окружали, и что именно работало на менталитет, как теперь модно выражаться. А что в Калаче было театрального? Да, был народный театр с самодеятельными артистами. Были какие-то гастроли малоизвестных провинциальных трупп. Тогда все эти зрелища не выдерживали моей критики. Моё первое знакомство и артистами произошло ещё в раннем детстве, до школы. Оно было своеобразным. Из дневника. «29 июня 1981 г. Алма-Ата. ...У каждого момента есть свои тихие, почти стёршиеся в памяти приметы. Надо их вспомнить и записать... например, как у нас покупала молоко принцесса. Это ведь тоже было странно и волшебно: артистка пьёт молоко!..» Такая запись у меня появилась, когда в Казахстане я начала ностальгировать и вспоминать эпизоды из детства. А случай произошёл, наверное, двадцатью годами раньше, где-то летом шестьдесят первого, за год до моего поступления в школу. Тогда мама не могла работать, потому что мы с братом были маленькие, и мы держали небольшое хозяйство. Корову нам приходилось пасти вдвоём с соседкой, тёть Полиной Анпилоговой. Как-то возле нас в месте выпаса остановились две женщины и попросили продать им молока. Им объяснили, куда прийти за молоком вечером. Сначала они купили банку у соседки. На другой день пришли к нам. Покупательницы рассказывали, что они артистки из театра, который в это время гастролировал в Калаче. Я помню своё искреннее удивление: как? Разве артистки театра могут пить молоко, как простые люди? Тогда какое же вкусное молоко даёт наша Красуля, если даже артисткам оно понравилось! На дневной показ «Наталки-Полтавки» они нас и пригласили. Представление происходило в городском саду в летнем кинотеатре под сенью вековых верб. Мне понравились только украинские костюмы, в которые были разряжены действующие лица. Особого желания посещать подобные «спектакли» у меня не появилось тогда. Наверное, я была слишком мала и ничего в таком искусстве не понимала. А первое посещение настоящего театра как раз и случилось в Москве в старом здании МХАТа. Из дневника. «15 сентября 1974 года. ...Я счастлива оттого, что впервые я была в театре. Во МХАТе на «Последних днях» Булгакова. Это прелесть, что такое. А сегодня была в Пушкинском музее, это тоже бесподобно...» Это был едва ли не первый из важных знаков Судьбы, посылаемый мне свыше. Но тогда я, как и многие, была атеисткой, и если в душе держала Бога, то всячески это скрывала, чтобы не быть осмеянной и попранной окружающими. А знаки Судьбы тогда никак нельзя было ни заметить, ни понять. Прошло много-много времени, чтобы это стало очевидным. Первое посещение театра – и пушкинская тема! И именно дуэль – тайна, раскрываемая мною в течение многих лет. Но тогда я восторгалась внешней атрибутикой столь замечательного театра: чайка над входом, мягкие, красного бархату кресла, позолота, хрусталь роскошной люстры, сияние зеркал, блеск паркета. Зная из книжек о хороших манерах, что в театр надо особенным образом одеваться, я «нафуфырилась» на все сто. Вытерпела издевательства парикмахера, который, делая причёску, нещадно «надирал» начёс у меня на голове. Причёска, хотя и шла мне, но делала лет на пять старше, чем я была на самом деле. Наманикюренные пальчики отчего-то так и просились быть изящно уложенными на подлокотнике кресла. Редкостные духи «Табак», присланные мне ещё за два года до того немецкой подругой Ингеборг ко дню рождения, и экономно сберегаемые мною для очень торжественных случаев, создавали «загадочный» ароматический шлейф, впрочем, вполне приятный и тонкий. Белоснежный кружевной воротничок-стойка праздничной блузки выглядывал из ворота пиджака всё того же, недавно купленного, брючного румынского костюма... Наши места были в первом ряду второго яруса. Перед началом я – совсем, как Скобцева-Элен в фильме Сергея Бондарчука «Война и мир», взирала с высоты на великолепие зала, море огней. У актрисы в кино это чудесно получается: она благосклонно даёт возможность всем ею полюбоваться. Во время спектакля я степенно брала театральный бинокль, манерно оттопыривая мизинчик – только белых перчаток не хватало – и плавно подносила его к глазам... А дальше во мне оживала Наташа Ростова: «Ну, разве вы не видите, какая я сегодня красивая?! Я так старалась, чтобы все заметили мой первый выход в театр. Я столько вытерпела, чтобы причёска получилась, и как она меня украшает...» Всё это вызывало, как мне представлялось, восхищённый взгляд у моего спутника студента-второкурсника, пригласившего меня в театр, Валеры Мосина. Но самый восхищённый взгляд был у меня самой. В фойе я заглядывала в каждое зеркало и, незаметно для всех, любовалась собой: какая же я милая, как же я достигла таких высот, которые были выше всех калачеевских холмов Средне-Русской возвышенности. Это теперь я столь самоиронична, а тогда я вполне серьёзно относилась к себе. Правда, всегда соблюдала скромность, как учила меня в детстве моя мама, и не выпячивалась. Но мой друг называл всё это комплексами неполноценности и всяко меня от них пытался освободить.
А совсем недавно, уже здесь во взрослой жизни, моём «светлом будущем», если смотреть оттуда – из юности, я беседовала с поэтом Василием Елисеевым, который мне сказал, что комплексы в человеке – это не такое и плохое качество. – Правильно, – дополнила я его мысль, – отсутствие комплексов говорит об отсутствии совести. И Елисеев даже обрадовался, поскольку эта мысль и ему приходила на ум не раз. Вот, как Время меняет наши взгляды и возвращает в круг истинных представлений, уничтожая шелуху иллюзорных веяний. В юности мои комплексы мешали быть естественной среди ровесников, а теперь я оцениваю отсутствие закомплексованности – как бесстыжие и циничность... Мы со студентом-второкурсником Валерой Мосиным, как изголодавшиеся по духовному, высокому и торжественному, с чрезмерным пристрастием предавались навёрстыванию упущенного. В подземных переходах и в метро, где тогда располагались театральные киоски, продававшие билеты гостям столицы не на самые выдающиеся спектакли, мы выискивали подходящие билеты. Нас устраивали спектакли в знаменитых московских театрах с классическим репертуаром и вполне доступные по цене. И здесь я могу отметить истинно джентльменские качества моего спутника. Валера тратил много денег на наши походы в театры. За это я ему очень благодарна до сих пор, поскольку я не смогла бы при отсутствии стипендии в первом семестре позволить себе столь частые туда визиты. В моих архивах сохранились почти все программки, и большая их часть датирована октябрём-ноябрём 1974 года. Всё, что я не смогла посмотреть за свою жизнь в Калаче и ростовском совхозе, я посмотрела тогда в Москве. И уже ходила в театр, не сооружая столь замысловатой причёски, и уже не заглядывалась на себя в зеркала. Всё становилось привычным и естественным. Порою даже игра знаменитых актёров разочаровывала. Я научилась адекватно воспринимать постановки и жить театральной жизнью. Приближающаяся первая сессия требовала заняться учёбой серьёзно и оставить эти «зрелищные мероприятия». Но первое посещение московского театра оказалось самым запоминающимся. Вернуться к оглавлению "Журавль в руках"
|
