|
|
Евгений МАРТЫНОВ |
|
2010 г. |
МОЛОКО |
|
О проекте "МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Евгений МАРТЫНОВА шмель жужжит, жужжит…Повесть НА ПОБЫВКУ…Жизнь сложна… на час не ровен – бренный мир суров, условен, варнак, не криво, – буйный лес – такой стишок – (два узла и вещмешок), – мы идём невольно прямо просекой пугливой ряма неторопливо (из Увальной Битии: там – детдом, а здесь – свои!)… в гости, как бы коридором … встретят нас родные скоро!.. Вчера вечером смотрели картину «Как закалялась сталь». В спальне до полуночи мальчишки… трактовали. В письме младшего лейтенанта медицинской службы Андрея Александровича Казанцева, по гражданской специальности «Народный учитель», посланного из Луцка (Западная Украина, где расположился после Победы отдельный танковый батальон), в частности говорилось: «…Женя, ты бы сходил в Степановку погостить, к семьям своих дядьёв Ивана, да Григория. Сами-то, наверное, служат, ещё не демобилизованы. Всё-таки, сынок, там твоя родная мамка появилась на свет и выросла. Мы с ней там и поженились, а в тамошней школе и наш Вовка родился. Он, правда, ещё мал для такого похода, почти в тридцать километров, а ты, Женька, уже можешь! Передай Марусе мою к ней просьбу об этом, – пусть походатайствует перед директором детдома… А я по школе соскучился и, само собой, по вас тоже». Закат солнца предвещал хорошую погоду. Июнь. Суббота. Весёлые хлопоты. Женька был счастлив… Размечтался: «Увижу Тольку, Бабу Лизу, тётю Полю…», – Тетей Панной, он называл свою учительницу Полину Семеновну. Когда он, третьеклассник, перед войной в сороковом году приехал в эту деревню, к Зотовым на годик, вскоре после начала занятий в школе, его учительница вышла за дядю Гришу замуж и перешла жить в их дом. Вот ведь как бывает!.. Сразу после завтрака он поднялся на второй этаж в спальню и возле своей кровати стал собираться на побывку – мигом-мигом наполнять вещмешок, поместив его между койками. Вниз – пиджачишко и ещё что-то из одежды, которую и помять было не жалко. Потом – сухой паёк, на целых пять дней, «чтобы не объедать родственников»… Сверху – томик стихов Никитина, между наглаженными брюками и гимнастёркой новенького, «с иголки» защитного цвета костюмчика, всё-таки, выданного ему по ходатайству перед директором детдома завхоза дяди Миши. Посчитали, что два наказания за провинность парнишка нести не должен. Его воспитательница Зинаида Андреевна Кравцова, которую Казанцев обматерил неделю тому назад, об этом, по-видимому, не знает, потому что получал обновку Женька лично у Маруси – зав. складом, а не из рук воспитательницы, как недавно его соседи по спальне. Казанцева Женьку и двух девчонок с отрастающими после карантина волосами отпустили навестить своих родных в деревне Степановка. Вовку отговорили – мол, и впрямь дорога длинная. Рыженькую, небольшого роста Вику – погостить у бабушки, а черноглазую худенькую Асю – к дядиной семье в пять ребятишек. Сам-то дядя ещё не вернулся со службы.
В итоге, когда вещмешок был собран, Женька сдвинул его ногой под окно между койками и пошёл узнать: как там эти девчонки-попутчицы.
– Ну, вот!.. копуши, – проворчал Казанцев и вернулся в спальню. Они еще, видите ли, не готовы.
На подоконник снаружи, между распахнутых створок окна, примостилась пернатая парочка. Голубь, похожий на сизаря, закружился перед подружкой, и ну азартно ворковать ей…что-то неразборчивое, но ладное. Воробьи на ветках тополя хорохорились, тоже радовались жизни. Прохлада испарялась…
– Хорошо!.. – подумалось ему, – мир да любовь – жизнь. Сборы всегда будоражили, волновали Женьку.
Казанцев присел на заправленную по-солдатски кровать и вдруг вспомнил про ножичек!.. Ловкий такой. Его, конечно же, стоило взять с собой – поход предстоял не короткий: семнадцать километров до Саргатки (районного центра) и семь, или даже десять, до самой Степановки. Так что не раз придется отдохнуть и перекусить, может, и надо будет отрезать хлеба, или даже колбаски!..
Полюбовавшись и проверив остроту самодельного, привезённого из Боголюбовки детдома, ножичка, Женька вставил его в кожаные ножны и приторочил на ремешок под подол куртки. С левой стороны, а с правой, – солдатскую баклажку, не свою, дяди Мишину, наполненную водой. Подумал – не забыл ли чего. Тут же вспомнил и решил, что нелишне будет прихватить с собой огниво (в полном комплекте, конечно, тоже из боголюбовского детдома.) И рассовал по карманам своё богатство: огниво («стальную, закалённую! – сырой-то сталью искру не высечешь») пластинку и баночку с пережжённой ватой. Присел на постель, помедлил.
Во дворе бродили куры, искали что-то в пыли. Некоторые из них, сидя в свежеобразованных тёпленьких лунках из навоза и праха, уже миросозерцали.
Вот и попутчицы, Вика и Аська. У каждой из них – по узлу приличных размеров… – Что это вы так вырядились? – Мы же в гости, поди! – парировала Вика. – Так до гостей-то – киселя хлебать, двадцать семь километров!.. – Да и чо?.. – поддержала подружку Ася. «Вот и то, – подумал Женька, в общих чертах представив предстоящее нелёгкое путешествие, – что с них возьмёшь… девчонки и есть девчонки.»
Решительно поднялись на профиль (тракт) «Омск – Болшеречье» и – пошагали.
И куры покинули свои лунки. На обочине два петуха выясняли отношения. Забрехали собаки.
«Ну, мёртвая! – крикнул малюточка басом и быстрей зашага, – продекламировал про себя парнишка, пришедшие ни к селу, ни к городу на ум слова некрасовского стихотворенья. Вольному – воля.
Почин сделан – впереди Казанцев, подружки на два шага сзади. А то и все трое шеренгой во всю ширину шляха.
Женька озирался на ходу, размахивал руками. Он оказался в более выгодном положении, чем Ася и Вика – поклажа за его спиной не связывала. Правую руку засунул в карман и сжал огниво…
Небольшая, но мрачная туча прикрыла лобастое солнце. Бледненькая луна оседала за горизонт. Незначительный ветерок. Лоза да осина на обочине затрепетали…
Вышли за деревню. Дорогу Казанцев знал на зубок, изучил, как свои пять пальцев – прошлый год каждый учебный день, с тряпичной сумкой за спиной хаживал на лыжах в Калачовскую школу, когда в ней учился. Да летом-то нет смысла её и помнить – тракт сам доведёт. Вот зимой – другое дело: буран, пурга, да вьюга. Переметала и этот, хотя и простенький, но всё-таки тракт! «Профиль» по-здешнему.
Обернулся. Приостановился. Девчонки, приближаясь, о чём-то тараторили, перекладывая свои узлы с одной руки в другую. В небе чинно, но вроде как сонно, заводил свой утрешний круг обзора, мотался коршун-силовик:
– Ищу Пищу…
«Ничего, скоро замолчите» – усмехнулся Женька. Доволен… и вдруг вспомнил иллюстрацию, рисунок такой жизнерадостный в тоненьком томике лирических стихов Никитина – куда-то шагающий босой деревенский парнишка с узелком через плечо на палке…
– Ася, Вика, подождите меня, я слажу сейчас… – они сочувственно потупились, а Женька, недоговорив фразу, сбежал с профиля и скрылся в суковатом кустарнике. – Вот вам, – сказал возвратившийся Казанцев, подавая одной и другой по палочке с рогатинкой на конце и засовывая ножичек в ножны. Девчонки оказались и впрямь смышлёными – продели палочки в прорехи узлов и закинули их за плечи, благодарно стрельнув глазками. – Ну, вот, теперь другое дело, – сказал Женька.
Из тучки, что прикрыла солнышко, вдруг как-то мазками хлынул, завис… и перестал слепой дождь. В след его трепетно так засияла радуга!.. Всё Мирозданье предстало перед глазами Женьки неописуемо я-т-н-ы-м и объемным!!..
До Калачовки дошагали махом, не заметили как, за разговорами, в которые всё-таки втянулся и Женька. Нашлись общие темы, хотя в Увало-Битиинском детдоме он плоховато знал его обитателей-воспитанников, потому, что весь день на пролёт работал на скотном дворе, помогал дяде Мише. И только в столовой, мельком в коридорах здания, да на вечерней поверке перекрещивались их интересы. Но неразлучных коротковолосых тараторок Вику и Аську из остальных как-то выделил. Откуда-то знал, что девчонки – Степановские, ладные, что перешли они в шестой класс…
Деревня встретила, их лаем собак. Время было суровое хозяева охотней держали злых, да большущих… и чаще на цепи. Но, случалось, мотались по улице и непривязанные… Босые подружки инстинктивно стали прижиматься к Казанцеву – всё-таки мужчина, защитник.
Подходя к дому хозяев, у которых он квартировал, перед школой-семилеткой, где Казанцеву довелось учиться в прошлом году, парень замедлил шаг, свернул на обочину. Конотоп-травка была по щиколотку. Тупорылый боров-однолетка, лежащий возле забора, поморгал, прищурился, смежив белёсые ресницы, спокойно поглядел на Казанцева и уронил свою голову на травянистый бугорок.
– Девочки, вы потихоньку идите, а я, хоть на минутку забегу к бабе Уле-игрушечнице, – вспугнув стайку воробьёв, громко произнёс Женька, – это моя бывшая хозяйка, хоть поздороваюсь. С прошлого года не виделись. И, не дожидаясь ответа, побежал к воротам знакомого неказистого, рубленого дома с лупастыми окнами, и с бурого цвета штакетником палисадника…
Дивен мир!.. Его ещё и одарили! Женька на ходу рассовал подарок – две поделки-свистульки – по карманам. Догнал попутчиц, похвалился, тряся перед ними небольшой узелок: – Вот!.. – гостинцы от бабы Ули! – Здесь нам – по шанежке – только что из печи, да по куриному яичку!!.. Перед Марьяновкой пообедаем…
Шли деревней молча, побаиваясь псов, посматривая то направо, то налево. С горькой усмешкой, вспомнив про все мытарства, глянул Казанцев на здание школы с выцветшим прошлогодним плакатом над двустворчатыми дверьми — «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ» и глубоко вздохнул.
Калачовка в одну, длинную-предлинную улицу, если не считать коротышек-переулков, – километра два с половиной, не прямая, с загибом, наконец-то кончилась. «Такая большая и почему-то не село, а деревня», – подумалось Казанцеву.
Молчали девчонки, молчал и Женька.
Протопав километра два, сошли с профиля. Передохнули в низине около леса. И – дальше, надо было поторапливаться, ещё шагать да шагать. – Хоть бы тебе подвода какая попутная!.. – захныкала Вика. Но вокруг – ни подводы, ни живой души. – Колхозники, знать, на лугу. Страдная пора. Сенокос. Перед самой Саргаткой, сильно устав, расположились на обед. Слева, средираскидистых плакучих берёз облюбовавали подходящую лужайку.
Где-то поблизости в траве странник-скороход коростель, азартно, раз от раза, что-то диктовал… Две сороки – передразнивали… Любопытный, с весёлой мордашкой суслик привставал на задние лапки, вытягивая шею. Жаворонок метался в вышине ниши небесной, осуществлял полёт на месте. Женька не выдержал: мигом выдернул из кармана глиняную поделку и свистнул! Суслик откликнулся.
Ну вот, наконец… Казанцев стряхнул со спины припотевший было вещмешок на разнотравье, распустил двойной узел матерчатой лямки, вынул и раздал бабы Улино угощение девчонкам, отложив и себе тоже, углубился в околок… Вернулся с охапкой мелкого сушняка, да надранной серебристой берестой, да зажатым в кулак пучком пахучего лука-слезуна. Не так уж это было необходимо, но захотелось блеснуть перед девчонками своим умением разводить костры!.. Не обращая внимания на попутчиц, определился возле роскошного ивового куста, притоптал траву, наломал в образовавшуюся лунку хворосту, набодрил его кучкой и, встав на колени, подсунул пучочек бересты. Даже вспотел от усердия. Достал из карманов: огниво, вкладыш от зубца сенокоски, гальку и с обугленной ватой баночку из-под вазелина, которую тут же открыл. Стал кресать, высекать из твёрдого камушка огнивом искры. И они посыпались небольшим веером.
По тракту прогромыхала пятитонка. Неподалёку пастух гнал стадо коров к речке на водопой. «Потянул ветерок…», – всплмнил Женька Никитинский опьяняющий стих. От благодатного шума ветвей и листьев деревьев радостно стало. Правда, комары донимали, сладу не было. Одна, или, может, две искорки попали на недожженную вату, и она затлелась. Казанцев осторожненько подставил к расширяющемуся тлению клочок газеты, и бумага загорелась!.. Ну, а дальше уже и ежу понятно – сушняк запылал. Казанцев подложил хворостинок потолще. Вынул ножичек…
Возвратились девчонки с охапками хвороста. – Куда столько, мы же не надолго! – прокашливаясь от едкого дыма, оговорил Женька и стал ошкуривать и заострять только что срезанный таловый прутик, прожёвывая очищенный стебелёк, попутно сорванной медунки.
– Ну, вот теперь будем обедать, – сказал Казанцев и подумал: «Жалко, Вовки нет». Выставил на вид, но в тень, баклажку с водой. Достал довесок хлеба (горбушку). Нарезал колбаски. Три кругляшка насадил на шампур-самоделку и в костёр его, стал покручивать лёгкими касаниями к языкастому пламени.
Заскворчало!.. Духмяный аромат распространился…
– Женя, и мы хотим так!!.. – попросила Ася. Казанцев охотно согласился, выстрогал шампурок и колбаску насадил, и к огню было, но Аська заявила: – Я сама!..
Пообедав, выпили всю воду из баклажки. Пришлось сбегать к маленькой речке, обросшей камышом да рогозой…
В отдалении, на противоположном берегу, напротив стада коров, бабы размахивали косами. Откуда-то сверху, отзываясь на птичий гам, каркнула недовольная чем-то норовистая ворона. Полдень. Жарко, но пора собираться.
Ужав выжженное местечко, прихлопав всполохи костра лохматыми прутьями, Казанцев залил его водой, а сам ещё раз сбегал к речке и наполнил баклажку, впрок на дорогу.
Впереди половина пути, а уже подустали. В лесу раздавались «рубайи»… кукушки. Перед селом Саргатка, с левой стороны от основной дороги, возле берёзового леса решили отдохнуть по просьбе рыжеголовой Вики. – Ася, Женя, давайте передохнём, ноги уже – как пудовые гири! Не идут, – взмолилась она… – То ли соловьи щебечут?.. Волосы её после карантина, похоже, на какой-то вершок отросли.
Отдыхали недолго, надо было поторапливаться – солнце пошло на закат, а ещё топать не меньше чем тринадцать километров!
«Ну, хоть бы тебе одна подвода попутная!..» – подумал Казанцев. – Какое число-то сегодня? – капризно спросила Аська (губки бантиком). Устала, видно. – Да пятнадцатое с утра было, – наморщив веснушчатый лоб, ответила ей Вика.
По шоссе растяпа-трактор «НАТИК» затарахтел… затараторила телега. Да всё это встречно, не попутно.
Но вот и Саргатка!.. Спустились с профиля на просёлочную дорогу, и пошли по ней, слева, как бы в обход районного центра. Ничем не отличающиеся, такие же убогие домишки, как в деревнях. Большие, в пятнадцать – двадцать соток огороды, с протяпанной картошкой, удобренные перегноем, обнесённые заплотами в три, а где так и в две жерди…
Дошагали до сворота под прямым углом влево (менее приметной, но тоже просёлочной дороги, полынью да лопухом окаймлённой). Казанцев направился было по ней, но его придержала за рукав Аська: – Это не к нам, Женя, эта – на Уросово. Наша подальше. И, отдаляясь от строений и огородов, вдруг, устало но с трепетной радостью, подтвердила: – А вот , теперь – наша, родимая!..
Будто приглашая, крапчатый суслик на обочине, подле норы, у ивового куста пронзительно, свистнул. Засияло Солнце. Зной. Девчонки повеселели, прибавили ходу. Слепой дождь, из ниоткуда взявшийся, покрапал и ушёл под радугу. С левой стороны от дороги – густой берёзовый лес. И Женьке представилось: будто со степановскими братками, да сестрицами, снаряжёнными бабой Лизой, они пошли за грибами. Сочинил:
Дождь слепой И много лоску. Босы. Жмём Стежку-полоску… А вот и солнце!..
Шли гораздо медленнее, чем до Саргатки. Девчонки то и дело перекидывали поклажу с одного плеча на другое.
Лесная досужая сорока следила за пилигримами, перелетая с ветки на ветку; приотставая, или обгоняя ребятишек, оглашала пространство громкими весёлыми, шалыми репликами на своём языке. Две вороны молча, то ходили, то скакали, краешком леса, разгребали прошлогоднюю листву – видимо искали червей-козявок для голодающего потомства. Казанцеву с поклажей было проще – как ровно влип за спиной в трошне его вещмешок заплечный, в котором был уложен новенький костюмчик, тот самый диагоналевый, защитного цвета.
Подул тёплый встречный ветер.
Вдалеке, справа, на безлесной гриве размахалась своими длинными рукавами-крыльями мельница – чертила каждым сучком на лопастях невидимые окружности… Женька приостановился и залюбовался этим бесхитростным, хорошо вписывающимся в природу, рубленым из кругляшей, сооружением. Созерцал. И пошагал себе широкими шагами, ускоряясь, припоминая, как четыре года тому назад, в средине июня, практически в это же время, его доставлял в Омск на полуторке шофёр, его родной дядя Гриша. По этой же дороге. После года проживания в семействе Зотовых. – Два брата со своими детьми, да жёнами ютились в одном, правда, в хорошем, рубленом в замок, доме. Они заселились в него при Женьке, под осень 1941-го года. Леса кругом, да озёра, сенокосы рядом!.. удобно. С ними проживала и баба Лиза – их не родная мама, сумевшая заслужить полное доверие у ребятни. А забот-хлопот было немало!.. Славная такая, вышла замуж на пятерых детей, мал-мала меньше, ещё во времена НЭПа за Зотова Парфёна Ильича. Шила, чинила, мыла, стирала… Арестовало Ильича НКВД в тридцатом году – и он уже не вернувшемуся. Одна из приёмных дочерей – Оня, как её звали в той семье, была Женькиной мамой.
Девчонки шагали, шагали… Женька ещё раз обернулся на мельницу… Полюбовавшись, рысцой догнал попутчиц. И пошли они развёрнутой шеренгой во всю ширину просёлочной дороги. Босоногие, уставшие.
– Вот уже и наши леса!.. – обрадовалась Вика. И, правда хороши: раскидистые вековые берёзы с обеих сторон просёлка… Ветви свисали почти… до чернозёма. Лес богатырский!… – Но ещё киселя-то хлебать!.. до Степановки четыре километра! – урезонила её Ася.
И вдруг!.. Все разом оглянулись. Их догоняла пароконная подвода!.. Вселилась надежда. Женька непроизвольно поднял руку. Девчонки нехотя сместились к обочине.
На подстеленном сене спереди брички, сидел дюжий мужик средних лет с давно не бритым лицом. Левой рукой он придержал вожжи, в правой – черен ременного кнута.
– Дяденька! Подвезите хотя бы вещи, устали сильно… – взмолилась Вика. – Вы в Степановку, што ли? Я вижу… – пробасил мужик, притормаживая коней. – В Степановку… Мы из Увало-Битиинского детдома в гости к родственникам! – наскоро объяснила Ася. – Ну, так сбрасывайте узлы, да что там ещё у вас, в бричку, довезу, жалко, што ли.…
Осчастливленные Ася, Вика и Женька, тотчас, не раздумывая, закинули свои надоевшие за долгую дорогу поклажи. Хотели было и сами закарабкаться поочерёдно в повозку, но… неожиданно мужик стал нахлёстывать коней кнутом… и они понеслись во весь опор!!.. А злодей неловко, привстал, оперся на колено, взмахивая кнутом, развеивая из-под себя сено… Дубасил… словно вмазывая хлыст в крупы коней,
Ребята опешили, остолбенели, не поверив своим глазам. Секунд пять погодя, первым очнулся Казанцев. Ринулся догонять удаляющуюся телегу. Бегать он умел хорошо, но разве с конями сравнишься!.. Однако, уверенный в своей правоте, от шока несправедливости, Женька вдруг почувствовал прилив силы. Пришло второе дыхание. Бричка, подрыгивая на рытвинах, стала приближаться…
– Догоню, всё равно догоню!.. – настырно наставлял себя Женька. Вот-вот… и уже …он хотел схватиться руками за перекладину, или стащить узел… Но оскалившийся бородатый замахнулся кнутом!.. И тут мелькнула в голове Казанцева незваная мысль: «Ведь, пришибёт, если полезу!.. Сбавил скорость… Повозка скрылась за крутым поворотом дороги.
– Эх, я, – вдруг вспомнил про остро отточенный ножечек Женька. Заголил… схватился за рукоятку… Фляжка выбилась с боку из-под подола толстовки. Но… было уже поздно. – «Если бы вспомнил про ножичек раньше, как пить дать, отбил бы у этого типа, зверюги, наши поклажи!..» – журил себя Женька.
Тучи прикрыли солнце. Коршун, выпустил «шасси» с цепкими когтями, совершая в небе круги над чистиной.
– Кто бы мог подумать… Это не наш, не степановский!! – заливаясь слезами, открестились от негодяя девчонки. Впрочем, что им было плакать-переживать – разве, что пожалели продукты?.. платьица-то новенькие нарядные были на них!.. «А вот мой новенький костюмчик укатил!..» – с досадой, горше, чем хина, – думает Женька.
Божий промысел.
«А всего жальче-то Никитина томик стихотворений!..» – вздохнул Казанцев, снова подумав об этом.
И тут вдруг Женьку озарило!.. он образно представил… – видение такое: когда-то, ещё до войны, отец вспоминал… Да слышал и пересуды по этому поводу родственников, городских и деревенских, то ли по материнской, то ли по Казанцевской линии. Случай был с женихом Андреем, будущим Женькиным отцом. «Наверно, на этом же самом участке дороги!..» – подумал Женька.
Но это уже следующая глава-новелла.
А на этот раз, до самой деревни Степановки, больше приключений не было. …Вот и Степановка. Налегке-то махом доскочили. Девчонкам надо – вправо. И Казанцеву можно было бы, если – к тёте Нюре, но он решил остановиться сначала в доме Зотовых. И пошёл по узнаваемой улице. Перед домом родственников, из подворотни выбрался Шарик, обыкновенная дворняжка небольшого роста, черная такая и неуверенно, осторожненько так… а потом, гляди-ка ты, прыжками, – узнал, значит!.. подскочил к Женьке и ластиться стал… с повизгиванием.
Колька, двоюродный брат-одногодок Женьки, увидел его, шмыгнул в калитку, и во всё горло заорал: «Женя пришёл!!..»
На скоблёном пороге его заключили в объятья баба Лиза, чуток постаревшая… а потом и тётя Пана!.. всё такая же молодая с гордо посаженной головой и толстенной светлой косой ниже пояса. – Сиротинушка ты наш!.. – баба Лиза. И Женька заплакал.
Впервые… после Боголюбовки.
Вернуться к оглавлению повести
|
