|
|
Евгений МАРТЫНОВ |
|
2010 г. |
МОЛОКО |
|
О проекте "МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Евгений МАРТЫНОВА шмель жужжит, жужжит…Повесть УРОКДва месяца прошло с тех пор, как отгремела Великая Отечественная война. Победу отпраздновали, отликовали!.. но горечь утрат, нужда и голод окопались в деревнях надолго. Увально-Битиинский детдом № 110 продолжал жить в обычном распорядке. Никто из воспитанников не выбыл. Пайки хлеба урезали на пятьдесят грамм. Карантин, наложенный ранее в связи с поголовным сыпным тифом, сняли. Несмотря на большое количество переболевших, летальных исходов не было. Сокращённый учебный год закончился. Детей распустили на летние каникулы. Отец Казанцевых, Вовки и Женьки, прислал коротенькое письмо. Сообщил, что их часть брошена на подавление бандеровцев и расквартирована в городе Луцке, западная Украина. И что скорой демобилизации ждать не приходится. Разве что на побывку осенью выпросится. Будет писать рапорт командиру части. …Это произошло неожиданно, как снег на голову летом, при ясной погоде. В спальне перед «мёртвым часом» Казанцев обматерил свою воспитательницу за то, что ему не выделили новенький диагоналевый костюм, такой же, как Лёшке Колмакову и Федьке Ботову!.. его соседям по спальне. – Ты же у нас, Женя, в этом году, считай, не учился, а костюмы получили только отличники и хорошисты!.. – Ах, ты… – вдруг вспылил побледневший Казанцев. Неожиданно для самого себя он закричал на неё и стал пронзительным голосом произносить матерные слова. Женька воспринимал свершающееся, как цветной, широкий, объёмный сон, отделил себя от гнева и ощущения боли. Наблюдал происходящее как бы со стороны. А язык его «молотил и молотил» откуда-то набрасываемую матерщину, «отвеивал», выдавал в… превосходном виде. Зинаида Андреевна остолбенела. Не перебивала. А когда Женька выговорился, всхлипнула и выскочила из комнаты. Мгновенно пришли раскаянье и готовность в полной мере ответить за свой поступок. Возникший мелодичный звон в ушах утих. Произошла разрядка… пришла успокоенность. Женька решил просить прощения, но было уже поздно. Вызвали к директору. Понуро шагал парень узким бесшумным коридором. Мёртвый час. Навстречу ему шла воспитательница. Казанцев хотел было остановить её, чтобы извиниться, но Зинаида Андреевна, с бледным, как луна лицом, прошла мимо. Вошёл в кабинет.
Дубинин Данил Николаевич сидел за канцелярским столом и поигрывал толстенькой новинкой-авторучкой салатного цвета. Вся обстановка с головой выдавала заядлого охотника. На стенах были размещены богатые охотничьи трофеи: хвост косача, крылья белого лебедя, оленьи рога. Здесь же – тульская двустволка ручной отделки. Окинув взглядом кабинет, Женька, словно притянутый на аркане, неловко присел на краешек жёсткого стула. Его кидало то в жар, то в холод. Маруся и дядя Миша в качестве свидетелей сидели молча, как воды в рот набрали. Слышно было тиканье старинных, с двумя гирьками, ходиков… Вдруг между распахнутыми створками оконца часов возникла кукушка, и, прокуковав два раза, спряталась.
– Ну, так, докладывай, Казанцев, что ты там выдал, какой такой у тебя сегодня матерщинный сверхсшибательный разговор с воспитательницей Зинаидой Андреевной Кравцовой состоялся. –тронув гранёный графин с водой, ровно, но строго сказал директор, – коли она вбежала ко мне в кабинет вся в слезах, тени под глазами и бледная, как только что выбеленная гашёной известью с подсинькой вот эта стенка. Сжимая под столом колени руками, Женька молчал. Во рту пересохло. – Вот что, Евгений, – усмехнулся директор, – я вижу, ты уже повзрослел, но не по возрасту, а по тому, какие слова ты знаешь. Вон как отчитал воспитательницу – как опытный парняга, избалованный вдовушками да девахами. Все диву дались. – он помолчал. – А заведение наше называется детдом, детский дом, значит. Директор посмотрел в сторону Рогозиных, приподнял листы бумаги, лежащие у него на столе, и заключил: – Вот тебе твои личные документы: справка об окончании шести классов в Боголюбовке, которую ты мне год назад предъявил. А у нас, правда, по независящим от тебя причинам, будем считать, ты и не учился… и мой тебе наказ: прикрывай роток, держи язык за зубами, – усмехнулся он. – Вот тебе рекомендательное письмо в железнодорожное ремесленное училище, с директором которого я лично знаком
В окно заглянуло солнышко.
– Он ко мне приезжал. Охотились на косачей. В конце бабьего лета, а вернее осенью, обещал подъехать. К открытию сезона. Водоплавающих постреляем, – обращаясь к дяде, Мише, сказал директор. – Я не стал, Казанцев, тебе карьеру портить… тропу: расписывать твою сегодняшнюю выходку. Ты по документу – пай-мальчик, просто переросший наше воспитательное заведение, – директор привстал и протянул Женьке документы. – А язык – он мелет… Так что, счастливого тебе путешествия. Достукался, Казанцев. Да, ещё вот что: мы уже договорились с председателем колхоза, – он глянул на завхоза, и дядя Миша кивнул в знак согласия. – Завтра утром бригадир тракторной бригады едет за запчастями в Нижне-Иртышское… Вот, собственно, и всё, можешь быть свободным. Вырос. Волен делать что хочешь!.. но не в стенах детдома, – строго проговорил директор, неловко привставая со своего жёсткого кресла.
Ранним утром следующего дня Казанцев зашёл в каптёрку проститься с завхозом Рогозиным.
– Это как же так ты, Женька? Отмочил. Отдубасил. – Я и сам не знаю, не помню, дядя Миша. Будто и не я вовсе. И сил нет уняться. – Да, что тут скажешь. За всё приходится отвечать… Вот чадо и выросло, – вздохнул Рогозин. – Приедешь в Омск, определишься в ремеслуху, оглядишься, – напиши как да что, слышишь? – Ладно.
Слёз на этот раз не было.
Вышли на улицу. Тёмные тучи, те, что только что были врозь, стянутые в одну большую, затмили солнце. Казанцев нёс узел с зимней одеждой. На спине потёртый, выцветший вещмешок, его собственность, набитый шмотками, подвернувшимися под руку, и едой, сухим пайком, уложенным в скатёрку Рогозиной Марусей. В кармане штанов деньги на пароход. За воротами уже стояли остальные провожающие. «Раз-два – и обчёлся, не то, что в Боголюбовке», – отметил Женька, окидывая их взглядом, – ничего, как-нибудь проживу. Вальку и Настю дяди Макаровых увижу…»
Рядом с нянькой стояли его братишка Вовка, Ботов Федька и Колмаков Лёшка.
Отстранился, как бы отсёк себя Казанцев от них…
Дубинин и воспитательница Зинаида Андреевна провожать не сочли нужным. Оно и понятно. А больше-то из детдомовцев о случившемся и об отъезде Женьки Казанцева никто и не знал.
Послышалось как будто блеянье овец. «Уцелели всё-таки, не стали их резать, дотянули до травы», – подумал Женька, но это уже для него был «пройденный материал».
«Влетит мне от папки, наверное, если узнает всю правду», – вздохнул Женька.
– Женя, – спросила Маруся после затянувшегося молчанья, – ты у кого из родственников на первое время, пока не зачислят в ремесленное училище, решил остановиться – у дяди Макара или у дяди Бори? – Не знаю, Маруся, не решил ещё, – неуверенно сказал как-то вдруг сразу повзрослевший Женька. – Наверное, всё-таки у дяди Макара. – Они же строгие, дядя Макар и тётя Лена… Женька вздохнул и ничего не сказал.
Верхушку тополя, что напротив окна бывшей спальни Казанцева, тронул ретивый ветерок, листва завозмущалась было и утихла.
Пригорюнившийся Вовка молчал, стоял возле няньки Маруси, к которой подошёл и дядя Миша. Жалко, грустно, наверное, было Вовке расставаться со старшим братом. С его защитником и опорой. Всю войну, считай, прожили вместе… по квартирам и детдомам. Но Женька теперь за него не беспокоился – братишка оставался в детдоме под присмотром Маруси. Да и война уже кончилась.
Пасмурно.
«Ничего, скоро, может, папку демобилизуют, – думал Женька. – А я уже в ремесленном училище.»
А вот и подвода. Возле заднего колеса телеги – лисоподобая собака. Куры уступили дорогу…
– Ну, что, едем?!.. – кашлянув, спросил, покуривая, дяденька. Бригадир тракторной бригады колхоза. Женька его узнал. – Как договаривались, – ответил дядя Миша.
Пацаны пожали Женьке руку.
– До свидания, Вова, – произнёс старший брат, положив ему свои ладошки на плечи и заглядывая в серые глазищи. Глянув на няньку, строго наказал: – Вов, слушайся Марусю!.. и воспитательницу. Устроюсь, напишу письмо. И ты мне пиши, ладно?!..
Вовка сопел, изо всех сил сдерживал слёзы.
Послышалось шипенье гусака, переводящего своё семейство через дорогу под увал к воде на старицу Иртыша, погнавшегося было за мальчишкой из младшей группы. Гусак вытянул шею… и ужал, прекратив погоню.
Жизнь продолжалась. В полном объёме.
Жалко было Женьке расставаться, но понимал Казанцев, оглядываясь назад, что детство кончилось. Что заслужил, то и получил. Он закинул поклажу и сам запрыгнул на телегу. Возчик дернул и приотпустил вожжи. Поехали.
Чёрный кот намеревался пересечь улицу, но раздумал.
Перед кузницей, возле которой Женька и дядя Миша узнали о Победе!.. о том, что кончилась война, дорога сворачивала на Аксёново. К тётке Марье, в гостях у которой после окончания учебного года братики Казанцевы уже побывали… как дома. Женька обдумывал случившееся, не слишком-то бичуя себя, а так, отстранённо… А вот на этом пустыре, заросшем репьями и полынью, прошлой осенью встретила Казанцевых, следующих в детдом, деревенская ребятня возгласами: «Жиды приехали, жиды приехали!..». А вот уже дом родственников…
Выехали за село.
… То и дело приходилось «уворачиваться» от свисающих, покрытых тёмно-зелёной густой листвой ветвей деревьев. Пролетела хищница-сова… Берёзы и осины колков выглядели смуро, неприветливо. Небо было затянуто тучами. «Как бы градом не хлестануло!», – подумал Казанцев.
И между тем Увальная Бития всё удалялась. Смешанный лес поредел, деревья стали какими-то мелкими. А ведь в округе совхоза № 46 когда –то рос лес богатырский. Пошли вырубки… Дорога петляла по пустырю, заросшему кустарником.
Бригадир-возчик молчал, покашливая…
Вспомнилась Боголюбовка, деревенское житьё-бытьё, дом, где жили учителя, с печками в ограде, с ворохом хвороста, и… Надя Кузнецова. … От невесёлых дум и тряски Казанцев стал «поклёвывать!» носом … похоже, заснул и, как будто тут же, очнулся. Возчик притормаживал коня. – Всё, ты приехал, Женя. Дуй, не стой в Увальную, в свой детдом, а мне надо по делам в Нижне-Иртышское. Казанцев был сбит с толку. Моргал глазами. А когда до него дошёл смысл сказанного, тут же сбросил с повозки на обочину дороги вещмешок и узел, и сам соскочил. – …Женя, – тебя ведь Женей звать? – прибудешь в приют, доложишь директору Дубинину и Михаилу Яковлевичу, что наказ исполнил, как мы с ним договаривались, – улыбаясь, заключил бригадир трактористов.
– Но, горемышная, – он поддёрнул вожжи, покрутил их свободным концом, – мать твою так!.. Телега торкнулась и… загрохотала по колдобинам.
И так вдруг хорошо сделалось Женьке, что как-то махом на ветер выдал:
–… Но! – На телеге лихорадит, так сказать, потехи ради, зуб на зуб не попадёт, стих… ушами конь прядёт!!..
Тучи раздвинулись, выглянуло яркое-преяркое солнышко, и всё Существование стало ликовать вместе с Женькой!.. Он обернулся и, улыбающийся, счастливый, помахал бригадиру тракторной бригады и крикнул:
– До свидания!.. Дядя Игнат!!..
Казанцев бодрым шагом подошёл к запахнутым воротам детдома (из толстых досок, крашенных весёлой, золотистой охрой). Бог не рок. Мытарства кончились.
На улице – никого. Безлюдно и тихо-тихо…так же как в первый приход. Видимо, время «мёртвого» часа. Женька поднял руку, будто в калачовской школе возле классной доски, чтобы стереть мелом написанное прежде, повернул кольцо калитки без особого усилия, слева вверх направо…
Калитка издала скрип и умолкла. Солнце светило Ярче прежнего!..
По счастливому совпадению, навстречу Женьке шёл улыбающийся дядя Миша!!.. Они обнялись…
Этот урок я запомнил на всю жизнь.
Вернуться к оглавлению повести
|
