|
|
Евгений МАРТЫНОВ |
|
2010 г. |
МОЛОКО |
|
О проекте "МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Евгений МАРТЫНОВА шмель жужжит, жужжит…Повесть КУРИНЫЙ БУЛЬОНИзгнан сор. Его не стало. Метель, плетёт на улице, но и, в то же время, мороз целует крепко. За сорок. Где-то перед новым 2009 годом, числа 18-го декабря, поднял трубку, набрал номер сотового. На третьем входном звонке сын пробасил: – Привет. – Привет, Изот. – Как здоровье? – Слава Богу. Когда приедешь? – Изот, видимо, посоветовался со своей Татьяной, вскорости ответил: – Второго января. На том и порешили. – Теперь, ведь, долго не поговоришь, времена крутые пошли. Люди скупы… черта времени. Да и кто я такой, собственно говоря? Ну, создал ситуацию. Родил ребёнка. Подумаешь тоже мне, цена-то этому… Несмотря на крепчайший мороз, слушателей собралось достаточно много. Творческий вечер в Солнечном зале библиотеки имени Маяковского прошёл… – что надо! Участницами народного театра нашего города не без успеха были прочитаны два моих небольших рассказа: «Колечко» и «Проводы». Про житьё бытьё братиков Казанцевых в Боголюбовке… в детдоме. И я «отмахался», судя по выражению лиц присутствующих, в их числе и Майи Павловны Барыкиной, руководительницы народного театра!.. «не так уж плохо». Хвалили, но была и отрезвляющая критика. Надарили всякой всячины: продуктов деликатесных на целую неделю. Конфет шоколадных к чаю. Бутылку шампанского… Рад – такой вот кошт Божий, да мне?!.. и даже цветы живые – три розы!!!.. завёрнутые в целлофан. Дома, после творческого вечера, проводив помощников по доставке подарков, сочинил, отражая действительность: Висят на стене, но не тикают часы – маятник замер. А через некоторое время – Вдруг засветился экран телевизора – в доме напротив.
* * * Мороз и солнце, день чудесный Александр Пушкин. Вечор… стихи читал не даром: Мне – три классических… подарок!!! Теперь они стоят в кувшине. Красивы, трепетны… так ныне.
… Клюкой в печи дрова шурую. Не ровен час… издал вторую. Горят. Язык обыкновенный, Просторечивый, – мир-то бренный.
Осели, – рушится опора. Пишу роман не шибко скоро… И вдруг на стих потянет с прозы:
Дымы возвышены!!!.. Морозы.
Очарован. Заря… – Мир единый. Утро. Я раздвигаю гардины – Горы снега!.. И перед порогом, ночь длинна, наворочено Богом.
Развиднелось: не зарно розам, – Увы, прихвачены морозом.
20.12.08.
…31 декабря. Праздник, как дважды два, решил встречать один. В стенах квартиры, возле разобранной постели. На письменном столе – базар. Телевизор у меня отключен, радиоприёмника нет. Не стал приобретать новой системы, а старый, кабельный, как говорят, не ко двору. Правда, компьютером перед пенсией обзавёлся. Да я уже об этом, как-то, где-то вроде упоминал.
Луна за окном в три четверти будет, растущая. Любопытствует. И звёзд … пасть, зёв полный, купол. Да, что – хоть лопатой греби!
За 15 минут до встречи, я, лох, деревня, – смахнул вон с кухонного стола крошки хлеба и ради встречи с Новым годом вынул из холодильника бутылку шампанского (не «Советского…», а, вот именно, Шампанского!), подаренного мне, как уже сказывалось, на моём творческом вечере 19 декабря.
Отвлёкся, седобородый… водрузил её на кухонный стол, потеснив берестяной туес с чёрным чаем «АКБАР» к плитке шоколада. И, зацепив носом столового ножа из нержавейки… содрал «серебряную» фольгу. Раскрутил повод и снял, пока ещё немо, не в азарт, не торопясь, лениво, оголовье (уздечку) из мягкой, стало быть, отожжённой стали. Определённо. (Поди, инженер по образованию и опыту работы, – этапы жизни!.. не лёгкие), с верхушки, этаким фертом. Освободил от неволи, оголил пробку. Настоящую, опять же, не виниловую, а из пробкового же дерева. – Такие вот излишества, не скажите, лирики городишка нашего, дорогие моему сердцу. Торжество момента… А время пошло на минуты. Летит время. Выглянул в окошко, задрав ситцевую шторку – луна!.. не рог-месяц. …и приступил к вытаскиванию её, этой пробки-дурёхи. Из горлышка бутылки – пошатал, потянул. Влипла!.. попытался прокрутить… не тут-то было. Кого попросишь помочь? Один живу, если не считать ещё не уснувшей надоедливой мухи… складно. – Что же делать? – себе на уме подумал. Понял, что виной всему холодильник… С помощью барашка вентиля подал горячую воду, другим – сделал её терпимой по температуре. Поместил наискосок бутылку этого шампанского в раковину под струю. Подержал некотороё время. Вынул и продолжил операцию по извлечению. Пробка – как «встрелянный» дюбель!..
«Как же её, упрямицу, ухитриться сорвать с места?» – Подумал. И тут мне пришло на ум: «Идея!» мудрая, ширпотребная… – Пошёл в маленькую комнату. Раскрыл двери кладовки и снял с полки на буртиках шкафа из ДВП трубный ключ № 3 (меньших размеров, ключи №2 и №1 сын забрал к себе в Красноярск). Слесарное дело мне знакомое – почти 8 лет, на славу Родины, вкалывал сантехником в «Нептуне»-бассейне. Жизнь-то железяка долгая… вода и трубы. Суета-сует. Чего бояться-то – нажитое, я, чай, не ворованное, час не ровен…
– Ну вот, теперь-то, милая, трепетная пробочка, в ёмкости-бутылке не усидишь … – Отставил фужер в сторонку. – Теперь-то я тебя извлеку!.. – Расшеперив зев ключа, подвигнул опорную гайку и… За окном – буря…и вдруг луна, суждено – не беспросветной погоде, любопытствует, и время летит безудержно.
Защемил пробку между (относительно) неподвижной и подвижной рубчатыми губками трубного ключа. Левой рукой приобнял бутылку с настоящим шампанским и, прижимая её к своему торсу, глянул опять, лох, не утерпел на электронные часы микроволновой печки, что – на холодильнике.
Время – без пяти минут – Новый (младенец), а у меня… – тупик настоящий. Поторапливаться надо. Немо топчусь, как путный… зело…
Обнял я покрепче смуглянку-бутылку левой рукой, и, ухитриться надо, сжимая два конца правой, попытался прокрутить затычку этим трубным ключом. Бесполезно. Пробка-сука – как попик!..
А время уже новогоднее!.. Ох, мать твою за уши!..
…На пятой попытке бутылка вдруг как взорвётся: – Бабах!… Осколки стекла вперемешку с брызгами (кляксами- лягушками) шампанского — мы так не договаривались — в стены и потолок!!.. Я отскочил: – Ничего себе… пронесло… во множественном числе.
На кухонном столе – донная часть бывшей толстостенной тёмной бутылки хищно ощерилась, уставилась в небытие сквозь все пять потолков и крышу дома. Шампанского – на самом донышке.
Вьюга вьёт, но небо голое и звёзд на нём… как золотистых карасей в тазике.
Вылил я этот остаток заветной влаги в фужер – половинка. Поднял за узкую талию, глянул на часы – 10 минут Нового. И, мысленно поздравив родных и близких знакомых, выпил до самого, сходящегося на нет, донышка фужера из кварцевого стекла.
Взрыв!.. осколков год. Старый. Одиночество. Фужер – шампанским…
А пробка-сволочь, так и осталась торчать в горлышке, оторванном от тулова бутылки.
Вот, а на улице дуло, нет спаса, и… свет луна ухмыляется.
… Подарки были. Самый значимый – шапка синего цвета. С козырьком. Ушанка. Лёгонькая. «Утеплитель гусиный пух»…
Третьего января 2009 года, во втором часу после полудня, за два часа перед отъездом к своей Татьяне в Красноярск, сын, гость долгожданный, решил навести порядок: убрать лишнее, в своих владениях, на отведённых ему полках общего шифоньера, что в большой комнате, а я лежал в маленькой на мягкой низенькой тахте, установленной поперёк, изголовьем на север. Я её расположил так после смерти брата Володи. Вычитал где-то, что так сориентированные магнитные силовые линии Земли-матушки, такая мудрость, успокаивают нервную систему человека. – Кто его знает, чем чёрт не шутит, тогда подумал… Не шевелясь, смотрел в потолок. Томился, так себе, размышлял. Не помню о чём. Выкрашенная в белый цвет, застеклённая на 2/3 площади, но занавешенная (затемнение) скатертью, сложенной вдвое (в клеточку тёмно-синие полосы), дверь швыркнула, скрипнула и приоткрылась. В комнатку зашагнул Изот, держа в руках две никелированные, покрывшиеся патиной с плешинками латунного цвета, хорошо сработанные вещички: баночку с плотно пригнанной крышкой, которая использовалась при кипячении на спиртовке в походных армейских условиях игл для шприцов, и тонкостенный цельнотянутый футляр (верхняя и нижняя части — по «тугой», или «скользящей» посадке!!) для медицинского градусника. Это — бывшие принадлежности фронтовой санитарной сумки нашего с Володей отца (Изотова деда) – Андрея Александровича. Он два последних года Великой отечественной воевал на 2-ом Украинском фронте в должности военфельдшера роты управления отдельного танкового батальона, в звании младшего лейтенанта.
– Пап, – кашлянув, пробасил с хрипотцой Изот, – я возвращаю тебе этот футляр градусника, используй его по назначению, а вот баночку оставлю, сложу в неё мини-фрезы для ювелирки. – Добро, Изот.— Сказав это, я глянул на ручные часы, доставшиеся мне тоже по наследству, но только уже от брата Володи, и проворчал: – Ты в три уезжаешь?.. Ну, вот, тоже мне гость мимолётный. Но и то – ладно. Хоть так не забываешь, спасибо. – Сын подтвердил время отъезда, ретировался и стал круто собирать свой полегчавший рюкзачок. Время поджимало. – Суббота. Рождественские каникулы же, и задержаться мог бы… Передай от меня привет Татьяне. И спасибо вам за подарки.
…Теперь не провожаю своих гостей, будь то дочь, внучки, правнучка, до автобусной остановки, ни к чему всё это, одни расстройства, а только — до входной двери в коридорчике- прихожей. Вот и на этот раз… хоп… отец утонул в объятьях сына. Тот похлопал «предка» панибратски по спине и… был таков… «как не был».
Я посмотрел поверх полупрозрачной шторки с разводами, напоминающими очертание женской фигуры, в окно. Засвидетельствовал отбытие.
Не слышу воплей, рёва дебильного, но вижу: пурга… жуть.
Проводив сына, ещё во время обеда понял, что мне сегодня придётся готовить, наверное, после ужина. Сварю густую кашу, крупяную составляющую обычного моего рациона. Постного (подсолнечного) масла – полбутылки. Мяса, в прямом смысле слова, я не употребляю. Борща, густого, ложкой не провернёшь, осталось дня на два.
Поспав с часок, сходив, несмотря на непогодь, прогуляться (на ближайшую сопку за музыкальной школой, где потише), пообщался с природой. Заштопал носки, тоже надо, морока, но что поделаешь, в квартире – один, опять надолго, как перст (в напёрстке). Такая моя доля.
А время летит торопью повитухи, ревёт: «Уа!..», оголтело мотает, как за окном вьюга.
Решил сварить рис. Целую 3-х литровую кастрюлю. Чтобы хватило дней на 5. Благо, есть вместительный холодильник ОКА–3 М, купленный на паях с братом Володей лет 15 тому назад. Плита у меня газовая, четырёхконфорочная.
Поставив эмалированную снаружи, а изнутри покрытую противопригарным составом кастрюлю, я залил в неё из ведра, отстоянной воды, вымеренное количество, зажёг от «балабановской!» спички… газ «пропан-бутан» (под напором), горелки. Прикрыл крышкой. Когда вода закипела, всыпал кружку риса. Помешиваю… Давно уже знаю, что варить нужно 25 минут. На среднем огне. И за 5 минут до готовности ввожу столовую «со стогом» приправу:
РОЛЛТОН Бульон домашний куриный
настоящий домашний вкус!
Благодать!.. и солить не надо, этой «поруке» доверяясь.
Я взял непочатый пакетик, пузатенький снизу, ножницами состриг верхнюю часть… что-то тревожное, как лезвие ножа, задержало моё внимание. Набрал этого, вкусно пахнущего бледно-зелёного мелкотья (в каштановую крапинку) столовую ложку из нержавейки и рассыпал, размазал по поверхности пыхтящей каши, – посолил… Убавил астроподобное пламя горелки. Замешал приправу в кулеш и пошёл в маленькую комнату.
Перешагнув отсутствующий порожек, повернул голову направо, поглядел в зеркало, тоже оставшееся от брата, размерами 40 х 25 см., висящее в узеньком простенке, справа… а слева – окно. Володи, Вовки, давно нет – он скоропостижно умер от онкологической болезни. Промысел Божий… Из зеркала на меня глянул, будто из колодца, что – в Боголюбовке, немолодой, смущённый чем-то, встревоженный седой человек с длинные волосами сивыми и такого же цвета «шикарной» бородой. Он чем-то напоминал, судя по семейно-родовой фотографии, нашего с Володей деда Александра Моисеевича. В лихое время ни за что, ни почто раскулаченного и сосланного «За Васюганские болота», своего рода Сибирские Соловки. О чём, дорогие мои, даже компьютер и тот знает – не подчеркнул красной чертой! Что толку то время хулить…
Вот, допью чай, горячий … швыркаю, и продолжу…
На однотумбовом письменном столе, среди моих, покрывшихся пылью поделок-деревяшек – резьба и корнепластика (глиняные-то, терракотовые, я разместил в большой комнате на подоконнике, во всю его длину – смотрятся, особенно хорошо, – когда заря утренняя), возле глазурованного кувшина с тремя засохшими розами, лежал себе оставленный Изотом латунный футляр для медицинского градусника.
Заголил бордовую гардину, служащую теперь в качестве скатерти, вытянул на одну треть ящик (предназначенный для «всякого») стола, высмотрел и достал градусник в картонном футляре…
И вот тут-то на меня нашло затмение, или, вернее сказать… просветление памяти
– Женя, поставь мне обезболивающий укол, – страдальчески попросил Володя, приподнявшись и опершись на локоть, и печально добавил: – невтерпёж без допинга. Работая на секретнейшем Электро Хим Заводе, предприятии по расщеплению ядер урана, брат попадал в аварийные ситуации местного характера. Облучился. «Плохая кровь» … рак.
Володя лежал по правую руку от входа в свою комнату, на тахте, приставленной к стене, разделяющей маленькую и большую, застеленный тюфяком покрытым полосатой простынёй, косо свешивающейся до самого пола. – Нет спасу. – Сел, оголив исхудалые ноги. Еле шевелит губами. Бледнее луны… –Ты бы прилёг, Володя.
Я свернул направо и прошёл вглубь комнаты. Открыл дверь (застеклённую, но не занавешенную) в кладовку, снял с полки коробку с ампулами. Слава Богу, их ещё было штук 9, стало быть, дня на два хватит. Вынул одну из них, возвратился к Володиному столу, кухонного типа, но приспособленного для всяких других нужд, застеленного, потускневшей (с дыркой) от времени клеёнкой, с зелёненькими и голубенькими цветочками вперемешку. Положил ампулу на столешницу рядом с градусником в латунном отцовском футляре, и возвратился в большую комнату. Достал из общего шифоньера шприц. Все иглы к нему были использованы. – Потерпи, побереги силы, Володя. – Ладно, ты только не долго… Пришлось снять с той же полки предназначенную для кипячения латунную никелированную баночку. Наш отец, царство ему небесное, который в последнее время жил вместе с Володей, военфельдшер времён 2-ой Отечественной, привёз её с фронта, так же как и футляр градусника.
Поместив иглы в эту посудинку, я наполнил её водой, поставил на самую маленькую горелку плиты и зажёг от спички газ… «бутан-пропан». Продезинфицировав таким образом иглы, пинцетом извлёк одну…. Когда игла остыла, насадил её на шприц и возвратился в комнату брата.
Он уже стоял с приспущенными хлопчатобумажными штанами. Я посмотрел вправо. Из зеркала на меня, большущими ввалившимися, светло-зелёного цвета глазами, уставился исхудалый («кожа да кости») человек. Бледный, неопределённого возраста. Лицо его выражало страдание и нетерпеливую мольбу – ожидание избавления от боли. Взывало об этом и ни о чём больше. Мольба… А мне ещё нужно было время…
Пропилив-надрезав стекло шейки ампулы спец. образивчиком и обломив её, набрал в шприц наркотика. Шоркнув смоченной в спирт ваткой по ягодице брата ввел, подкожно… Крапинка крови.
Володя поддёрнул трусы и штанишки… а я снова глянул в зеркало и наблюдал, как глаза его наполняются интересом, оживают… пьянеют, радуются… розовеют щёки… Брат присел на тахту: «Спасибо Женя, подай мне, пожалуйста, градусник я температуру замеряю…», – снова поблагодарил и, пристально посмотрев то на градусник, то на футляр, вдруг загадочно и озорно улыбнулся: – выдал, – а помнишь?.. – уже совсем весело, продолжил, засовывая градусник подмышку и укладываясь в постель, – помнишь, когда мы с тобой жили в Увало-Битиинском детдоме… – Лежи, Вова, лежи… – всё ближе была Победа, – продолжал брат, – а ты болел сыпным тифом и находился в палате, и все уже знали, что скоро умрёшь, мне разрешили, как исключение, тебя навестить. Наша Маруся, тогда так и сказала: «Как исключение»… а мы досыта редко когда наедались, да ты садись, Женя!..
Я пододвинул табуретку на трёх ножках, и с треугольным верхом из ДВП, с облупливающимся бесцветным лаком, одну из двух, доставшихся нам от прежних жильцов, и сел возле изголовья залезшего под одеяло брата.
И события полувековой давности придвинулись.
Тревожным рёвом скрипнула дверь. В больничную палату, в которой лежал Казанцев Женька и ещё четверо мальчишек, вошёл его младший братишка Вовка. Женька приподнялся с постели и радостно, но тихо произнёс: «А, Вова!.. проходи…». – Вовка не спешит. Огляделся. Шагнул было, в палату, но вдруг опешил, глядя в сторону говорящего. На него смотрел чёрноволосый оголец со сверкающими глазами, худющий-прехудющий, волосы стрижены под машинку, с приоткрытым ртом, кожа да кости, глаза соловые, но, поняв, что это и есть его брат Женька, приблизился к сидевшему уже на кровати, собрался с духом, лизнул пересохшие губы и произнёс: – Здравствуй, Женя!.. вот, смотри, что я тебе принёс – почему-то вытер лоб рукавом, и поставил узелок на тумбочку больного, брякнув содержимым, – и ещё два письма, от папки с фронта, и вот, из Боголюбовки от Надьки Кузнецовой. – Вовка глянул на старшего брата и хитро улыбнулся. Женька принял письма. Надеждино — засунул под подушку, треугольник от отца с фронта положил ближе к окну. Володька распустил узел салфетки, содранной со своей тумбочки, оголив тем самым глиняные поделки. Взял в руку облюбованного «крапчатого суслика» свистульку. Поднёс ко рту. Хотел было свистнуть, но передумал. Принёс от двери табуретку и присел возле Женьки, не выпуская из рук поделку. Лето представил. Уживчивых кур… коршуна-хама… сено. Вилы… лес… – Вижу, что это Баба Уля прислала.– сказал Женька. – Ну да, дядя Миша мне тоже сказал, что привёз из Калачовки. Что она обожгла налепленные вами из глины, теперь они смотри какие крепкие!.. – Вовка нажал пальцами на свистульку. – Тебе, я вижу, этот суслик понравился? Вовка закивал головой, выражая душевный трепет: – Очень!.. – Ну, так пусть он будет твоим, Вова. – Глаза братишки заблестели. Он благодарно взглянул серыми очами на Женьку, взмахнув густыми, длинными (коровьими) ресницами: – Не жалко? – Нет. – Спасибо, Женя!.. – Помолчали. – Как твоё здоровье? – А, в одной поре. Собачий лай донёсся с улицы…
Поговорили. Вовка, ёрзая на табуретке, сообщил, что в их группе осталось человек семь здоровых. Остальные – где-то здесь в палатах, или в изоляторе, на подозрении. И во всех спальнях примерно также. Но Федьку Колмакова вчера видел в столовой. Иногда помогает дяде Мише по хозяйству в ограде и, что не наедаются досыта. – А ты, Женя?..
Под конец разговора, Вовка напрямик спросил брата: – Женя, а чем вас-то здесь кормят? – Ну, чем – вот сегодня утром на завтрак принесли кружку куриного бульона и… сухариков, чтобы набирался силы, как сказала нянечка, тётя Люба.
– Куриный бульон!.. – вытаращив глаза, звучно произнёс Вовка, – и ты не врёшь, Женя?!.. Вот это да! – О!!!.. какой пополз запах, по больничной палате в Вовкином воображении… аж слюнки потекли. От полноты охвативших его чувств он свистнул… в полумрак затянувшегося утра.
Вошла нянечка. – Всё, всё Вова, свидание закончено, – сказала. Не грубо, по-матерински, прикоснулась к его плечам. – Женя устал, ему отдохнуть надо. – Да мы ещё и не поговорили толком!.. – В детдоме наговоришься, а здесь больница, тишину соблюдать надо, а ты рассвистелся тут!.. Вовка нехотя поднялся с табурета, одёрнул казенную рубаху бурую, засунул крапчатого суслика-поделку в карман. Согласился: – Жаль, конечно, расставаться. Ну, ладно, Женя, пока, выздоравливай. Я пошагал, решительно нажал ступнёй ноги на дверь. Она стала распахиваться, а он, сбросив с плеч халат, превратился из белого лебедя, как померещилось Женьке, в домашнего гуся из овощехранилища Боголюбовки и… был таков.
Голова Казанцева закружилась. Он прислонился щекой к подушке, закатывая за брови глаза, на бледном как луна исхудалом лице.
Суслик-свистулька… – Жидким кропим-брызжем по Бурому рыжим…
Когда головокружение прошло, Женька достал из-под подушки Надино письмо. Распечатал и стал читать: «Здравствуй, Женя, в первых строках моего письма я сообщаю, что у нас всё хорошо…» – и перечисляла детдомовские новости, коротко излагала. Самой значительной почему-то для него была весть, что Вера Новицкая стала дружить с Витькой Нестеровым. «Во, салага!!..», – отметил про себя, без особого душевного трепета, его активность Женька. И ещё, между прочим, то, что Елена Евгеньевна теперь – директор Боголюбовского детдома. И что Игнат Володин занял первое место по лыжам на общешкольных соревнованиях. И что они снова, во время зимних каникул поедут, «смотри-ка ты!», с концертом в Омск, в подшефный госпиталь. И что учится она на одни пятёрки, что сильно скучает («высылаю тебе прядку своих волос – помни!..»), без него (Женьки!)… А кончалось письмо такими словами: «… Жду ответа, как соловей лета… целую…». Вот это да!..
Казанцев повеселел, улыбнулся… отложил письмецо и стал рассматривать присланную Надей небольшую фотографию. На ней были изображены рядышком сидящие Надя Кузнецова и Вера Новицкая. В форменных школьных платьицах с белыми воротничками. Улыбающиеся. Надя с косой, а Вера с тёмными волосами, подстриженными по плечи. – Славные обе, – Женька снова улыбнулся. Подержал фотографию перед глазами. Полюбовался, припоминая эпизоды из жизни в Боголюбовском детдоме… На обороте фотокарточки, красивым Надеждиным почерком аккуратно, в косину, густыми (с перламутровым отливом-отблеском) фиолетовыми чернилами было выведено:
«На память Жене от Надежды. Женя! Пускай хоть эти черты тебе надпомнят о дружбе далёкой.
А внизу, параллельно нижней кромке :
Память лета 1943г. Вера Новицкая и Надя Кузнецова.
Женька вдруг испытал прилив нежности.
Ещё раз посмотрев на лицевую сторону фотографии, вставил её в сложенное письмо. Засунул в конверт и отложил на тумбочку, почему-то адресом вниз. Какая-никакая… сила распространилась по телу Казанцева. Взял и развернул треугольник отцовского письма… Наши побеждали! Сражались уже «За Вену»! «… Будьте здоровы, сыны!!– писал папка, скоро увидимся…». «Ладно, пап, будем, – усмехнулся больной и ласково глянул на присланное Надеждой – вот бы только из палаты поскорей вырваться…».
Форточка невдалеке от Женькиной кровати была приоткрыта. Вдруг раздался гул самолётов. Ревели… как трактор. – Здорово… наверное звено наших истребителей!!!.. – подумал Женька, вспомнив братка Артёма-лётчика «не вернувшегося с боевого задания» в начале войны, «без вести пропавшего», опуская голову на подушку и привычно сочиняя:
Ну вот и Стали на крыло Як-3 за Всё врагу назло – Даёшь Победу!..
Отдохнув, Женька снова приподнялся с постели и стал по одной брать в руки и рассматривать глиняные игрушки, налепленные там, в Калачовке, отожжённые и раскрашенные бабой Улей. Вот её Полкан, освободитель Солнцевой девы, персонаж русских преданий, с грудью и головой бородатого весельчака –мужика в шляпе надвинутой на брови, с поднятой правой рукой и подбоченившись левой, с росписью во всю грудь-пузо — Ярила… и … с задней частью тулова коня!.. … кур, петуха, двух воробьёв. А вот — коровушка, бабы Улин заказ, которую, однако, Женька старался сделать похожей на их довоенную красавицу Хариту, и ещё какие-то игрушки… теперь уж и не припомнит Казанцев. Ого сколько!..
Вовка – нет-нет – да и вспомнит то, что в больнице «дают куриный бульон». Весь длинный день, до отбоя, эта мысль им и руководила. Преследовала. Вспоминалась домашняя лапша, которая «сидит на ложке, свесив ножки». И так безудержно ему захотелось отведать этого лакомства, что…
Проснувшись ещё до прихода в палату медсестры Татьяны Демьяновны, во всей полноте чувств, представил — как бы он вкушал эту ароматную вкуснятину. Ещё в боголюбовском детдоме его друзья и даже воспитательница Надежда Васильевна выделяли Вовкин «абсолютный нюх»… Поднялся с кровати. Выглянул в окно, а луны не видно. Пурга прёт. Сизая пьяница вьюга мелет, кто его знает… что-то невнятное. Трепещутся космы берёзы…. Деревня дремлет. Прилёг на кровать. Не спится. Через полчаса, наверное, снова в окно выглянул – хотя и луны нет по-прежнему, но вьюга утихла, и звёзд на небе, как нуликов-блёсток жира в курином бульоне.
И тут Вовку… мысль осенила!..
Утро. Морок. Светало медленно. Дверь в спальню средней группы мальчиков приоткрылась. Вошла медсестра. Щёлкнула выключателем. И стала раздавать градусники. Замер температуры у всех воспитанников теперь, в связи с карантином — обычная процедура. Вовка с нетерпением ждал своей очереди. Наконец, и к нему подошла Татьяна Демьяновна… в зелёной кофточке, в модной юбке клёш и в белом халате нараспашку. Володя принял от неё продолговатенькую с блестящим кончиком, стекляшку и засунул её, холодную сударыню, подмышку. А когда медсестра отошла подальше, для чего-то залез с головой под одеяло, сделал его «домиком» и… средним пальцем правой руки стал нащёлкивать по макушке градусника…
Медсестра вышла из спальни. Через некоторое время вернулась, приступила к высматриванию (определению) температуры тела каждого пацана, сообщая её владельцу. Вовка протянул ей свой градусник. Татьяна Демьяновна склонила его под электрической лампочкой, покачала так, и сяк и, видимо не поверив показанию, прислонила свою ладошку ко лбу Казанцева. Вовка изобразил на лице страдальческое выражение. Медсестра пожала плечами. Ещё раз, удивлённо посмотрев на градусник, коротко объявила: – 41 и 6!.. Казанцев, Вова, собирайся во всё верхнее зимнее, я тебя отведу в изолятор!.. Поторапливайся. Вовка-проказник, что-то буркнув для блезира, стал собираться.
Проснулся и Женька в больничной палате и что-то слагал-рифмовал по привычке… про Боголюбовку.
И вот Володя уже там, в изоляторе, который располагался в крестьянском рубленом «в лапу» доме (пятистеннике) напротив основного двухэтажного кирпичного корпуса детдома.
Развиднелось. День продолжался…
После обыкновенного, к Вовкиному удивлению, обеда «не досыта», перед «мёртвым часом, и та же медсестра Татьяна Демьяновна, раздала градусники предполагаемым больным (их было трое в палате), в их числе и Вовке. Поднесла табуретку и, взяв с тумбочки газету, настырная, стала читать. Возможно сообщение ТАСС, про баталии… поглядывая искоса на Вовку.
Посмотрев на градусник, медсестра возмутилась: – Ну, вот что, Казанцев, одевайся, собирайся и марш к себе в спальню!.. мудрец, симулянт несчастный, кому мозги мутить-туманить вздумал!.. знаем мы ваши проделки!
Только то и сказала.
… Стынь зимняя, схлынь!.. не тут-то было, брат, – Февраль-то, ох… метелится снег вьётся… Опять палата, судьба-больница. – Лоджия. Большой аквариум. Жизнерадостные «золотые рыбки».
Рак у брата. Он сеть-«невидимку» вяжет… – считанные дни, два месяца – и Вовка ушёл из жизни…
А Земля всё кружится (вот и рыбки в аквариуме кружатся и кружатся)…
А я пишу, пишу и пишу… такое вот судьбоносное.
Вернуться к оглавлению повести
|
