|
|
Евгений МАРТЫНОВ |
|
2010 г. |
МОЛОКО |
|
О проекте "МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Евгений МАРТЫНОВБоголюбовкаВ НОЧЬ ПОД СТАРЫЙ НОВЫЙ ГОДДа, вот она, эта фотография, подаренная мне Еленой Евгеньевной, когда мы с отцом, после только что оконченного мной института, оказались у неё в гостях – и нежданно, и негаданно. В деревне… Отец, как всегда, искал работу учителя и решил пройтись пешком по Марьяновскому району, по знакомым и смежным с ними деревням. И, за компанию, прихватил меня из Омска. Не без тайного, думается, умысла: при случае похвастать моими, а стало быть, и своими, достижениями. – Институт, всё-таки, его, увы, не сбывшаяся мечта. Надпись на обороте гласит… из далёкого прошлого: «На память бывшему воспитаннику Жене Казанцеву от Е. Евг. Костенко 24.06.58.» —
Женька Казанцев, по прозвищу «Плакучая река», получив четвёрку по геометрии, а пятёрки в дневнике у него значились крайне редко, не больше двух за учебный год, все чаще тройки, был в возбуждённом состоянии…. — Но надо сказать, далее, перед основным повествованием, видимо, вот ещё что…. — Линия фронта сбалансировалась. Шли «Бои упорные…». Так было, – волны от Советского информбюро,… да, стали наш слух ласкать, а тут ещё и…всех четырех детдомовцев-мальчишек старшеклассников отселили от младших в отдельную комнату, спальню № 3, что находилась даже в другом здании-доме деревянном. Бывшем «учительском». Правда, он был старым знакомым, – мы с братишкой Вовкой в нём жили до открытия детдома. Более того, отделили-то нас в комнату в ту, в которой мы с Вовкой и… коротали…. Сначала вместе с папкой, преподавателем «математики и физики в пятых – шестых классах» Андреем Александровичем. А потом, когда он ушёл добровольцем на фронт, одни. Коченели. Ночами. Аж до самых белых мух, сами по себе. До тех пор, пока были дрова. А когда суп к утру стал застывать в тарелках и когда, героям, под одеялами, покрытыми сверху всеми подходящими одёжками, приходилось корчиться от холода, прижимаясь, друг к другу…. Вот тогда нас и подселили к старику со старушкой. У них была своя хатёнка с земляным полом, но печка в ней топилась жарко, хорошо, дрова горели весело. Было тепло. Жили они на краю Боголюбовки, хохлацкой деревни. Ну, это – так, для разгона, опять же. А теперь ребята сами себе хозяева. Отроки они с виду послушные, доброжелательные и на них воспитатели-то «положились» Не скажешь, что выпустили из виду, но дали им «волю». А уж ночью, знай наших! Пацаны были и впрямь сами себе … борцы. Дым коромыслом – когда палили печку…. Теперь у них были односпальные кровати, это тебе не деревянные топчаны. «Железные». Разных фасонов. У Игната даже с хромированными, правда, облезлыми, пупырышками на головке. А матрацы теперь у них – ватные, не пышные перины гусиного пуха, конечно, но и не солома. Морозец. Снег похрустывает, как рассыпчатый ломоть, срезанный с вилка капусты, на молодых зубах дежурного по кухне Женьки Казанцева, меня, то есть, воспитанника детдома № 210. Новый год наступил, сдвинулся с мёртвой точки. Зимние каникулы подходили к концу. Сегодня утром в комнату зашла Елена Евгеньевна и, присев на табуретку, сказала: – Ребятки, собирайтесь-ка, помогите дежурным по кухне, – идите в колхозное овощехранилище. К нему уже подъезжает наша подвода. Поможете ребятишкам набрать и отгрузить картошки, ну и овощей: морковки, там свёклы, капусты в кочанах и, в общем, что повар, тётя Клава прикажет.… Мальчишкам не особенно-то и хотелось тратить своё драгоценное личное время на эти крендели, общественные дела, но… перечить не стали. Дежурить по кухне их теперь назначали всё реже, подрастали другие. Но, всё же и случалось. С одной стороны это хорошо, даже почётно, а с другой – голоднее, что и говорить, во время дежурства наедались они досыта. А тут, считай, на паёк посадили. Но, ничего. В последнее дежурство умыкнули-принесли даже по пригоршне лапши из сдобного теста. Её нарезали из сочней, самими же раскатанных по слою муки-сеянки на кухонном, широком скоблёном столе к новогоднему праздничному обеду-де, настанет время, сварим и наедимся. Так, шутя, паясничая, и заначили лапшички мальчишки. Хранилище располагалось на отшибе деревни, возле скотного двора. Двуполые ворота были распахнуты, сколько можно, до сугробов, настежь. Заведующая, средних лет и роста колхозница, в длинной юбке, в фуфайке, на голове – суконный платок, обута в подшитые пимы. Вот она, как бы, заволакивает, пятит, загоняет довольно большое стадо серых, кроме одного чисто белого, увалистых гусей в эту темноту-хранилище. Водоплавающие гогочут, шаперятся, но уступают, сдают позиции. Смирились, развернулись на 180 градусов и, склонив головки, вытягивая и поджимая шеи, пошагали в темноту огромного подвального типа помещения. Дежурный по кухне мальчишка, Ванька Петров, что теперь был за возчика, развернул подводу и настырно давит на морду мерина ладошками, как бы приказывает и пугает. Сивка медленно пятятся. Сани приближаются к воротам. На воле хорошо. С неба густо спускаются, как лебяжий пух, снежинки. Ворота со скрипом закрыли, оставив небольшую щель для освещения. Мы очутились, сначала показалось в кромешной тьме, но потом чуточку развиднелось. Слева и справа широкого коридора – полные закрома овощей. Сами-то карманы у всех были прорваны, но пространство между сукном и подкладкой пальтишек вместительное. И если равномерно по периметру распределить содержимое, всякую всячину, то даже… и не заметят.
Игнат, мальчишка при воспитателях смиренный такой, но за их глазами пройдоха ещё тот. И самый сильный из детдомовцев. Смекалистый, но честный. Товарищ надёжный. С ним и в разведку можно. Если что. Если на фронте быть. Не выдаст, не продаст. Все это знают. Так, вот, Игнат и говорит, когда они остались втроём. – Он, Витька Нестеров и Женька. – Пацаны, говорит, – вы ничего не сообразили?.. Ну, такого, интересного?.. А мне пришло в голову. – И выложил эту тайну всю донага. Узкому кругу. Те даже заблудились, как бы, ну, растерялись, что ли, так скажем.
Ночь. Мороз – аж уши вянут. Подвязали тесёмки шапок. Каждый свою, конечно. «На бантики». Под подбородки. Сгорбились и шагают. За деревню. С начала самого – по дороге, а потом по сугробам лезут вперевал, проваливаясь. Штаны навыпуск, чтобы, значит, снегу не начерпать. Шагают. Впереди Игнат. За ним – Витька, потом Женька шкандыбает. Ну, вот и холм продолговатый такой, как, наверное, дот, или как подводная лодка может, в Финском заливе. Хоть и снегу намело, но, всё-таки, холмом и смотрится. Сверху в ряд – один, два, три столбика, как перископы такие в снежных шапках. Подошли к среднему столбику. Смахнули эту папаху, а будёновку, шлем окостыженный, сдернули железякой, вроде ломика. На кузне нашли-прихватили. Загодя приготовили. Теперь и сказать можно. Игнат заглянул в нутро. Сунулся было в трубу-то ногами, да застрял, завис. Выше попы не пошло… его тело. Витька попробовал. Этот прошёл поглубже, но тоже, выше груди – никак. И так и сяк пробовал, вроде старался, да, нет, не пролез: мальчишка плечистый. Грудь квадратная такая. Ну, теперь Женька пробует. Почти пролез, было, да, пальтишко мешает…. Скинул его. Вверх руки поднял, как будто сдаваться вздумал, но нет!!.. стал продвигаться, оседать то есть. Пацаны резко ослабили верёвку, и Женька провалился в темноту… но стал всё же на ноги. Круто было, покатился по картошке и залёг на спину. Где-то внизу гоготали потревоженные гуси. Надо действовать, тогда не так страшно будет. Женька нащупал верхнюю доску закрома и по горбылям, неплотно состыкованным, стал спускаться… и спрыгнул, и угодил на скученных гусей этих. Они не успели даже разбежаться. Закричали благим матом, типун им, языкастым: – Ла-ла-ла, га-га!.. И Женька оседлал одного из гогочущих этих!.. Обнял его со спины, со стороны крыльев, наверное, закрутил ему шею чуть ли не в узел, и поволок наверх под панический гвалт,… но остальные его не волновали, а этот, живучий, в предсмертных судорогах колотил пацана по чему попало изо всей последней силёнки крыльями!.. но постепенно поник. – Женька!.. – свистящий шёпот Игната, – где ты там?.. Ну, что молчишь-то!.. А Женька пыхтит, некогда. Подвёл, подволок гуся под отдушину и тогда уж тоже испуганно прошептал: – Спускай верёвку!.. – Да она же уже висит, – шепчет Игнат. Казанцев повёл расставленными руками, коснулся кистью этой волосяной вожжи. Верёвка была сдвоена. Женька на ощупь организовал петлю, а гусак судорожно колотнул крыльями и… взлетел. Внизу благими голосами кричали гуси, прощались. Ну их, слушать…. Этого белого пацаны взяли под крылья и всяко, и так, и этак и всё неловко, и поволокли. А Женька шёл сзади. – Своё дело сделал. Позёмка не прекращалась. Но вдруг в прогалину туч заглянула луна, почти полная. И стала светить!.. А шли уже близёхонько от деревни. Ну, что ей скажешь. Да обошлось: никто вроде бы не видел. Но кто его знает. Вот и бывший «учительский», а теперь их рубленый в лапу дом, наконец-то. Федька открыл двери. Увидев всё это и соображая, догадываясь в чём дело, насупился, запыхтел: – Где были так долго?.. Что это?.. – будто маленький. Попятился, пропустил всех, троих, сел на свою железную кровать и давай лупать глазами. – Ну, вот. – Произнёс довольный румяный от мороза Игнат, – дело сделано. Почти. Федька залез под одеяло и отвернулся к стене. Дрова весело горели. Женька изредка подбрасывал, открывая дверцу печи. Игнат и Витька теребили гуся. Потом потрошили, нарезали, чистили картошку…. «Готовить» все умели. Эту кухню освоили хорошо, – повариха тётя Клава научила. Федька лежал под одеялом и притворялся, что спит. Ну и пусть. Ему же и хуже. Крыльями, пером и пухом набитую верхнюю наволочку с ватной подушки пацаны где-то захоронили в снег. Было далеко за полночь. Пылали в печке дрова … Не баранина, но всё же!.. наелись от пуза!.. Трое сытых пацанов, ушли на улицу. Небо в клочьях туч. Местами – звёзды. Женька проснулся. Всунул босые ноги в валенки. Накинул на плечи пальтишко. Вышел на улицу. Понадобилось. Морозно. Звёзды. Луна. Лают собаки. Но глухо, словно ложкой по подушке. На завтрак не пошли, а надо было бы, хоть, для блезира, да лень. А вот и воспитательница. – Ну, как вы тут, старшие? – Да хорошо, Елена Евгеньевна. – Окая, ответил за всех Игнат. – Ну и ладно, раз так, – растягивая слова, проговорила, – каникулы кончились, ребятки, завтра в школу. Я тогда подумал: – Ничего не заметила. Странно, но так и хотелось, чтобы не заметила, хотя и, ведь, пахнет то, пахнет!.. – Шмыгнул носом, – гусятина. Но, вроде сошло!.. От папки может письмо скоро с фронта придёт. Своего Вовку бы лапшой покормить. Осталось ещё много (в кастрюле под Игнатовой кроватью), да нельзя: тайна.
Вот так, лапшой с гусем Казанцев своего брата Вовку не угостил, хотя и хотел, – побаивался разглашения, но она, эта тайна, всё-таки вышла за пределы комнаты. Вечером Игнат Володин Женьке и Витьке доложил, что Елена Евгеньевна – всё знает: – Федька, гад, рассказал.
Но… дело замяли по неизвестным тогда мальчишкам причинам. Поздним вечером после отбоя, Иванову устроили «тёмную». Дубасили молча. Чем попало. Женька не бил, жалея Федьку, хотя и был до слёз возмущён его поведением. «С таким в разведку не пойдёшь», – думал. И приговаривал срывающимся на крик голосом под глухие удары по беззащитному телу товарища: – Будешь сексотить, гад, фашист, ещё и подошвой тебе приплюснутой, по спине, да по бокам! – Комментировал, как диктор, – да, табуреткой, чуть-чуть не по голове! Это тебе за то, что ты нас предал, сука паршивая, кобель облезлый, бездомный, будешь ещё, будешь, фашист?!.. – Так вошёл в роль, и стало Женьке так больно нехорошо, жалко и обидно, что он вдруг, ни с того, и ни сего сорвался, и… вправду, заплакал. Слёзы полились, прямо-таки, рекой, и… было за себя вроде как стыдно…. А Федьку били жестоко. Вот и полено его поцеловало. А он молчит, как партизан на допросе, а Женька, стараясь сдержать слёзы, визгливым голосом всё приговаривает…. Приговаривает и всхлипывает.
Смешно теперь даже. Смешно и горько.
– Атанда!.. Васер!.. Кричит мальчишка, заглянув в двери. – Только пикни! – цедит кто-то не своим голосом. Прекратили. Расфасовались по своим скрипучим кроватям и наступила неуютная такая, неуклюжая тишина. Паника оказалась ложной. Но возобновлять «тёмную», уже не стали. Усовестились даже будто. Приближенные Игната, наёмные пацаны, исчезли. Вот так вот. Короткая, но жестокая экзекуция кончилась так же неожиданно, как и организовалась. Федька, зареванный и униженный, выбежал было под звёздное небо на улицу, но тут же вернулся, набычась. В окно луна… зырит. Иванов снова залез с головой под своё серое суконное одеяло, теперь уже по собственной инициативе. Сумеречно. Голая единственная лампочка без выключателя не горит. Движок с динамо-машиной прекратил работу. Дрова в печке догорают. Федька невольно ойкнул и тут же смолк. Догорали дровишки, разнообразя освещение комнаты: сквозь щели в дверце – квадратом и концентрические – вьюшек. И в поддувало тоже. Сколько-то. Потом, почти одновременно, мальчишки ходили ещё на двор «по маленькому». Женька, чтобы привести в себя свою, ну, душу, что ли, считает звёзды. А луна – с хату величиной…
Федька сбежал из детдома. Исчез. Искали – не нашли.
И только через полгода после побега, где-то ближе к осени, Иванов прислал Елене Евгеньевне письмо-треугольник с обратным адресом на воинскую часть. Федька сообщает, что зачислен в курсанты Суворовского училища, что принял присягу, что там ему нравится. Благодарит воспитателей, пишет, что всех хорошо помнит, что зла на ребят не держит, а в заключение такое, – «Но вот Плакучей реке я этого ни за что не прощу!..»
Что значит слово. Оно может ранить шибче табуретки… самою душу. Имейте в виду. Шутить с ним… не надо. Не буду.
Смотрю на фотографию тех лет, чудом сохранившуюся. На ней все тогдашние гаврики!.. Только меня нет. Эти прибыли к нам тогда из другого, тоже недавно организованного, в селе Степном, но уже переполненного тогда детдома. Они ещё в своих домашних разных одежонках, ещё по казённому не обмундированы…. А вот и он и Федька. Круглолицый такой. В шлеме – будёновке! Справа на гимнастёрке надёжно привинчен значок осоавиахимовца – на цепочке бляшка со звездой и даже – «Ворошиловский стрелок»!.. на его выпуклой тогдашней груди. Гимнастёрка – под ремень, с разглаженным на подтянутом животе подолом, всё – по форме …. Ну, в общем – готовый тебе красноармеец. По духу – это уж точно. С самоуверенной гордой такой посадкой головы, упрямым взглядом. Справедливый абсолютно, по-советски.…
Интересно бы знать, как сложилась его жизнь и чем закончилась его военная карьера. Не менее интересно знать и судьбы Володина Игната и Виктора Нестерова и многих, многих других из нашего сиротского сурового братства. Имя и фамилию, Фёдор Иванов – я не изменил. Вот так-то.
|
