|
|
|
|
Константин Мамаев |
|
© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ" |
|
К читателю Редакционный советИрина АРЗАМАСЦЕВАЮрий КОЗЛОВВячеслав КУПРИЯНОВКонстантин МАМАЕВИрина МЕДВЕДЕВАВладимир МИКУШЕВИЧАлексей МОКРОУСОВТатьяна НАБАТНИКОВАВладислав ОТРОШЕНКОВиктор ПОСОШКОВМаргарита СОСНИЦКАЯЮрий СТЕПАНОВОлег ШИШКИНТатьяна ШИШОВАЛев ЯКОВЛЕВ"РУССКАЯ ЖИЗНЬ""МОЛОКО"СЛАВЯНСТВО"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"РОМАН-ГАЗЕТАГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКАXPOHOCБИБЛИОТЕКА ХРОНОСАИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИБИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫСТРАНЫ И ГОСУДАРСТВАЭТНОНИМЫРЕЛИГИИ МИРАСТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫМЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯКАРТА САЙТААВТОРЫ ХРОНОСА |
Константин МАМАЕВСверхновое литературное поношение чемодана поношенных маскарадных одеждМаска – другой психоанализа, проекция содержания собственной психики во вне. Другой этот не такой, как ты, он не как все. Этот другой маски – отклонение от некой нормы, не названой, неведомой и анонимной. Маска как другой – хуже тебя. Как хорошо, что ты – не маска, не Попандопуло. Назвать кого-нибудь вот этой маской - Маниловым или Молчалиным, Грушницким или Скалозубом – значит оскорбить и унизить его. На маску показывают пальцем – вот она! На нее науськивают собак. Не быть маской – уже спасение, почти счастье. Маска – не Другой, во власть которого отдан ты, но, напротив, она отдана тебе на посмешище. Поэтому маска желанна. Это другой в коллективном пользовании. Маска – тот другой, о которого вытирают ноги. И в то же время она – острастка: ты не смеешь приблизиться к маске. Маска стережет! Но не тебя или себя, а границу. · Маска – вне закона, или наоборот, она репрезентант закона. Маска всегда обращена к «мы». · Маска свободно пересекает жанровые границы. Только ли потому. что она обращается к мифу? Вот это существенно: маска столь же рациональна, как и иррациональна. Маска упрощает мир и гасит вопросы: универсальная отмычка. Но в то же время она удовлетворяет желание. Желание, которое она же и порождает. Маска структурирует поле желаний. Теперь, наконец, тебе сказали, чего ты хочешь и чего ты не хочешь. Маска работает с желанием. Кто видел нейтральную маску? Она всегда противна или приятна, страшна или отвратительна. · Маска бурно расцвела при Советах: Огонек, Крокодил, Райкин, Шуров и Рыкунин, Штепсель и Тарапунька – все это маски. Кубанские казаки, Любовь Орлова - тоже маски. · Влечение толпы к маске. · Старание маски выдать себя за тип. Расхожее словечко ...типа... - это выражение чего именно? Приписывается неопределенная множественность чему-то стоящему в стороне, всем как бы понятному, но неуловимому для говорящего... Желание, но и неспособность создать маску. Маска юлит на языке. · Маска как кликуха. Была пора хождения словечек козел, заяц. Последнее было порождено, возможно, фильмами Ну заяц, погоди. Это были клейма, которые пришпиливали досужие бездельники совершенно случайным прохожим. Особого рода бинарное самоисчисление толпы. - Ведь в стаде обезьян социальные отношения сложнее! - Маска порождается волей к регрессу. Такое словечко - речевое испражнение, оральное освобождение кишечника. Маска сливает мочу в попсу (Ерофеев). Кафказец, проще - черный, еврей — тоже маски. Они помогают нам жить: отличают своих от чужих. Однако: · Маска сама бывает только своя. Чужая маска (Чаплин) выдает свою принадлежность, тычет свой загранпаспорт, как вокзальный бомж. Обойдемся с ней вежливо, подадим на пиво: Огни большого города во мгле России казались сказкой. Безымянный кукловод вынимал город из той же корзины, что и короля Нью-Йорка. - Нет чужой реальности, только своя. · Новое явление маски в рекламе. Очаровательные женщины, нахмурившие лобик над банковским кредитом, довольные тем, что муж не пьет, возлюбленные, слившиеся в поцелуе по поводу покупки, наконец-то, кухонного комбайна, гарнитура, коттеджа. Элегантная блондинка кокетливо выставила ножку, склонившись над забинтованным до кончика носа калекой. - Тут что-то совершенно новое - маска заманчивого. Маски этого рода пришли на смену маскам страшного и опасного (стоп, а Клавдия Шульженко? - но она создала миф.). Это другой твоего желания. В самом деле, не дурно облобызать такую красотку, хотя бы и ценой кухонного комбайна, ковра или корма для кошек, попасть в ДТП ради неслыханной, гарантированной страховкой, ласки. - Каково коварство! Фотоловля мгновений подлинности на службе лжи. Использовать в качестве маски саму естественность. Убийство улыбки. Износить до дыр и выбросить. - - И все же: сколько очаровательных лиц! - Почему здесь? Больше их нигде не встретишь. Есть, оказывается, подпольный мир красоты... - Тебя, кум, ждет за углом счастье, не упусти его! · Маска Швабрина у Пушкина, маска Грушницкого у Лермонтова и маски советской оперетки практически идентичны. Вплоть до дурного вкуса. · Вы помните, конечно, на своем первом балу Наташа Ростова танцевала со Штирлицем? - Актер, сыгравший удачную и даже не очень роль, начинает продавать себя по телевизору да и в розницу тоже. Он, разумеется, обречен выступать от имени первой своей роли. - Это который Штирлиц, понял? - Поточная машина формовки масок. · Безвкусица маски как ее фундаментальная и загадочная черта. Безвкусица импонирует и убеждает. Безвкусица — вкусна для народа? - Едва ли... дело, скорее, в том, что обращаясь к «мы» маска столпотворяет «тебя», «меня». Толпа же дурно пахнет, но рада этому. · Она пугает и мне страшно: вот формула таких масок. Все «предатели» соцреализма и все «классовые враги» - усердствуют по этой части. · Маска в политике: Жириновский. Секрет успеха в маске, не в политической программе. Такую маску нельзя разоблачить. - Почему же? Не потому ли, что она уже карикатурна? Воплощенное неразумие, разумной критике она не подвластна. · Маска рассчитана на безошибочное угадывание, это верстовой столб добра и зла. Она отрабатывает этот навык, как бы посвящая в тайны жизни. Казалось бы, это возрастное явление. Маска рассчитана на интеллект недоросля. · Маска как наркотик. Все время надо повышать дозировку тому, кто сел на иглу маски. Он останется подростком до седых волос. · Маски толпятся. Мы живем в столпотворении масок. Зат исканный, постсоветский человек стал узок. Я бы расширил. · Черты маски у персонажей Пушкина. Графиня, персонажи Маленьких трагедий, Ленский и Ольга, Граф и Сильвио(1). · Маска как клеймо русской культуры. Клеймо и в смысле клейма на иконе: конкретизация поврежденного средника. · Маски в графике и живописи Басырова, Бориса Кочейшвили, Юрия Кононенко. Графика последнего у меня пред глазами. Он сам свои летящие фигуры возводил к Шагалу, к Тышлеру. Беспризорники, лягающие жеску, шпана, парящие на ходулях возлюбленные, задумчивые собаки и печальные коты, шапки-ушанки, телогрейки, которые он в спектаклях Ю. Погребничко использовал как одеяние то ли зеков, то ли гетевских лемуров. - Все это: юмор, ностальгия, реминисценции детства должно, почему-то должно быть замуровано в знак. Этот знак — персонаж, имеет отчетливое, повторяющееся, несопоставимое ни с чем лицо. Выражение лица не оторвать от лица, не оторвать от жеста - вот что такое маска в графике. Это компактная единица, соответствующая в тексте слову. Слово это не переводимо, не выразимо в словах. Каждое такое слово - авторская подпись. - Но маски ли это? Они не обращены к «мы». - Где же тот миф, которому принадлежит маска? Или где тот ритуал, в состав которого она входит частью? –Скорее всего – нигде. Он не имеет отдельного от маски воплощения, всецело здесь. И в этом все дело. Маска в составе новоевропейской культуры, какова русская – всегда паразит, всегда метастаз. Это – опасная штучка, с которой безнаказанно(?) мог играть только Гоголь (3). Она слегка подтачивает роман, повесть, пьесу или фильм, но как только она приходит к полному господству (Крокодил, оперетка, эстрада Штепселя и Тарапуньки) – она превращает произведение или же целый жанр в маразматическое варево. Маска – скандал дискурса. Но порой сам дискурс идет на скандал. Маска в Пушкинском доме Битова (2). Собственно маска – Мытишатьев. Но он – клоун, он знает, кто он такой. Он играет роль. Он может всегда снять свои клоунские штаны. Но никогда их не снимет. Сам Левушка –отчасти маска. Он снимает свою маску (автор снимает ее с него), но остается Более собою. Он снимает литературную маску, спускаясь со сцены сам. Он обменивается маской с автором. Они не надевают маски друг друга, но один, снимая чужую, надевает свою. Повествование оборачивается театром. Маска у Лермонтова: Убийство маски - нечто совершенно бессмысленное. Литературная нелепость. Маска умирает только после тебя. Это соломенное чучело, которое нельзя пронзить шпагой, просверлить пулей, раздавить танком. До какой же степени Другой досаждал Лермонтову, что Грушницкого пришлось укокошить! Сцена умерщвления призрака обставлена на диво. Пуля сметает маску в небытие. Все ж таки понятно, что маска не оставляет трупа, луж крови. И уничтожение совершается как бы силой самой природы. Есть убитый, но нет убийцы. Спасибо на этом. Маска у Набокова Негативный персонаж, которого убивает Гумберт Гумберт – его собственная маска. Это всевидящий Другой Сартра, то есть фигура его собственного сознания. Другой, который изначально все знал, изначально подглядывал, изначально соблазнял Лолиту, который следовал по пятам, глумился в записях кемпингов, сговаривался с ней. Он воплотился в тело. Убить его надо только из мести за то, что он убил прошлое, отравил то, что было на самом деле. Очистить себя от призрака, придав ему черты человека - наиболее тяжелая часть работы - это акт познания, а потом прикончить и его. Ведь Куильти — тот палач Приглашения, что упраздняется усилием сознания. Естественно, убиение это оказывается бесконечным и тщетным. К тому ж живой труп не принимает пуль. Как бы это ни было странным, Набоков здесь - наследник Лермонтова. При полном отсутствии всякого сходства как персонажей так и текста фигура дискурса: маска, подлежащая уничтожению и уничтожаемая – вне всяких сомнений - повторяется. Повторяется внутренняя форма события. Однако, небезынтересно, что это текстовое событие достаточно отрефлектировано. Поэтому при повторении ряд отношений инвертируется. Бессмысленность не скрадывается, как у Лермонтова, она все время на виду: литературное убийство литературного персонажа. Здесь нет места природе. Оно неестественно. Это придает ему черты комизма и патетики, а патетика возвращает живой труп в статус трупной животности. Набоков, возможно, первый, кто показал изнанку маски, ее ускользающую тыльную сторону. Понимая что-почем, он иронизирует процедуру наречения. Имя Г.Г. выпадает нечайно.- Mein Name sei Gantenbein. - Оно принадлежит объекту, но не субъекту повествования, не его первому лицу. Не принадлежит. Множится, само порождает объекты, сокращается и растягивается: тема с вариациями. Указует на самое себя. Здесь имя — полупрозрачная маска между первым лицом и скриптором. Скриптор выглядывает из-под маски и прячется за ней. Манипуляции маской - особая степень свободы повествования.
Я не в состоянии дать общее определение маски. Возможно, я сваливаю в одну кучу разное. Возможно, это делаю не я. Маска — свальный грех культуры, ее провал в мифическую предысторию. Кое-где (в графике) культура умышленно использует маску в своих целях. Гоголь, графика, драматург Шварц, Набоков, Битов, Ерофеев, Юлия Кокошко (5) знают, что они делают. Здесь маска — служебный прием. Они не потакают. Это не средство и не метод подчинения сознания, не пресуществление объемного мира в колоду карт. Маска здесь не облегчает жизнь, не прельщает и не обманывает. Собственно персонажи романа Король, дама, валет вполне объемны и жизненно убедительны. Они и их отношения не банальны. Сами по себе не маски. Но автор считает необходимым дать их в перспективе вечного возвращения равного и приписать тем самым их к маскам. Он приписывает им банальность. Они маскируются под маску. То ж у Битова(2). Ведь и его роман - вечное возвращение литературы. Маска мерещится скриптору.
Первоначально маска на лице человека превращала его в духа, существо иного мира, причем как для себя так и для других. Она вводила в мир миражей, сновидений, от которых не проснешься. Она давала высшую, нет, единственную реальность. В эпоху тотальной мифологизации она повторно пришла к господству. Как всякое означающее она скользит (отсылает к другой маске), маски образуют пасьянс, который никогда не сходится. Маска - визуальность на службе бессознательного - сама диффузна. Маска оче-видна. Она узнана и тем самым признана и призвана. Она подавляет символическое (Лакана) воображаемым. Она не допускает определения, мотивировки. В ней узнавание и суд — одно и то же. Маска у Гоголя Из Мертвых душ самая интересная маска – Собакевич. Гоголь никак не может расстаться с ним, дает ему все новые и новые имена: кулак, медведь, Михаил Потапыч. Хотя Собакевич – уже имя маски. Он превращает одну, вот эту маску в колоду карт, рассыпает веером ее клички. Он заводит беседу о множественности маски, о ее непризрачности, непрозрачности. Его маска – настоящая! Дело, может быть в том, что весь мир Гоголя состоит только из масок да и в целом он - маска. Тиражирование маски – это присущий ей способ завоевания мира, ее мироносность. Поэтому Гоголь как правило использует вспомогательную технику оправдания маски, пытаясь заменить тоскливое отсутствие существования навязчивым присутствием несуществования (4).
Маска в решающей мере визуальная фигура. Хотя бы в качестве карикатуры. Вспомним жуткие творения Кукрыниксов, Бориса Ефимова – классиков советской пропаганды. Эти кровавые Тито, толстопузый Черчиль, гитлероподобный Аденауер. Внушение и вкушение ненависти. Как только мы оказываемся наедине со словом, возникают проблемы, с которыми справился только Плавт. Сверх слова – только актер как подвижное и говорящее тело. · Отсюда проблема клоуна. Клоун иронизирует маску, он не скрывает того, что его персонаж не всамделишный. Ты не встретишь клоуна на улице. Он не продает его за наличные. Сверх того он работает всем телом. А это серьезно. Ведь все коварство подмены реальности маской держится на том, что тело-то работает по-прежнему, а тело — гарант присутствия. · Клоун — сердце цирка, его большой красный нос. За ним юродивый, за ним скоморох, Аристофан. За его спиной — изначальное комическое, которое не равно смешному: мир навыворот. Поэтому он стоит на голове, ходит на руках. Поэтому он кафоличен: русский клоун хорош в Индии. Поэтому он требует тела и он требует слова. Виден со всех сторон. Он заполняет всю арену, к чему маска (фас, либо - профиль) ни за что не способна, никогда не пойдет. Клоун — антипод маски. В нем нет ничего от маски, он всего лишь устраняет лицо. Оно ему непристало.
2007 - 2010, Катер Е
Литература 1 К.Мамаев Выстрел в Александра Вольфа Сетевой журнал «Русская жизнь» hrono.ru/text/ru/mamaev 0705 0,5 п.л. 2 К.Мамаев Отмычки от дома Урал 1990 №11 3 См.о демонизме перечней Гоголя: К. Мамаев Делез и русский перечень Сетевой журнал Русская жизнь, hrono.ru/text/2007/ma 0507 4 Валерий Полорога в своем Мимесисе самого Гоголя рассматривает как систему масок. 5 О речевой и персонажной маске Кокошко: К. Мамаев Письмо и текст в topos.ru/cgi-bin/mi-reader в двух выпусках: 06\11\07 и 07\11\07
|
|
РУССКАЯ ЖИЗНЬ |
|
WEB-редактор Вячеслав Румянцев |
