|
|
|
|
Константин МАМАЕВ |
|
© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ" |
|
К читателю Редакционный советИрина АРЗАМАСЦЕВАЮрий КОЗЛОВВячеслав КУПРИЯНОВКонстантин МАМАЕВИрина МЕДВЕДЕВАВладимир МИКУШЕВИЧАлексей МОКРОУСОВТатьяна НАБАТНИКОВАВладислав ОТРОШЕНКОВиктор ПОСОШКОВМаргарита СОСНИЦКАЯЮрий СТЕПАНОВОлег ШИШКИНТатьяна ШИШОВАЛев ЯКОВЛЕВ"РУССКАЯ ЖИЗНЬ""МОЛОКО"СЛАВЯНСТВО"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"РОМАН-ГАЗЕТАГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКАXPOHOCБИБЛИОТЕКА ХРОНОСАИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИБИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫСТРАНЫ И ГОСУДАРСТВАЭТНОНИМЫРЕЛИГИИ МИРАСТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫМЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯКАРТА САЙТААВТОРЫ ХРОНОСА |
Константин МАМАЕВХудожник Юрий КононенкоО чем же мы? – естественно, о сверхъестественном
Кононенко писал ландшафты, эскизы воображаемых театральных постановок, натюрморты, сновидческую графику, портреты знакомых и малознакомых лиц. Последние он упорно именовал «ликами». Не без основания. Они мало похожи на оригинал и вовсе не похожи на портрет. Ведь портрет – это всегда отсылка к некому определенному лицу, которое полагается (будь то живым или мертвым) сущим. Поэтому неизбежен разговор о сходстве или несходстве, угадывании художником характера или судьбы, выраженности родовой принадлежности, возраста и проч. Лики Кононенко не предполагают такой отсылки да и не допускают ее. Дело, видимо, в том, что ментальное пространство, в котором разворачиваются они и куда они приглашают нас совершено особого рода. Я не знаю аналога ему. Это некая постоянно ускользающая середина между языческим идолом, скульптурной маской, иконой и театральной куклой (сам он говорил о византийских мозаиках, как своем отправном опыте). Вещи его обращены не к тому, как некогда выглядел человек, но к человеческому опыту означивания человека. Тут невозможен синтез, некий метаязык. В его вторичном опыте исходные компоненты нельзя вычленить: разместить их как локализованные, скажем, в глазах или в подбородке того или иного лика, выдать их за смешение стилей. Не рекомбинация, но мерцание: одно смещается по мере того как смотришь и видишь, и всплывает другое. Нелегкая, жестковыйная сосредоточенность ликов - рассредотачивается. Психоанализ именует это «цепочкой означающего». Цепочка определяет субъекта, то есть основу этой живописи и ее бессознательное. - Но разве художник по определению не всегда и везде тот, кто запускает свое бессознательное в действие? –Всегда и везде. Однако в нашем случае бессознательное - не его собственное. Оно принадлежит опыту человеческой визуальности в целом. Такой трансисторический опыт – тот Другой, что задает язык бессознательного. Это достаточно странно. В «ликах», нарушающих, как и всякая живопись, Вторую заповедь Моисееву, есть нечто библейское. – Что же? Лакан полагает, что картина понимается, то есть видна исходя из «взгляда». Взгляд – это недоступный центр ее собственной активности, то, откуда она смотрит на нас. Взгляд «ликов» Кононенко не заключен в их глазах, он между идолом и иконой, маской и куклой. Ускользая, как раз он принуждает скользить наше видение вспять. Ко Второй заповеди. Ведь Моисеев запрет для художника, каков Юрий Кононенко, и есть то Реальное, в котором происходит встреча с богом. Новый законодатель, Кононенко учреждает внезаконную, якобы извечную, визуальность. Ему, для того, чтобы обрести самого себя, было нужно, было необходимо опереться на мифическое, а затем на языческое, до-Моисеево, которое ускользало в христианское, которое ускользало.
Ниже я в качестве примера, пожалуй, не очень удачного, привожу женский «лик». Половая принадлежность, может быть, единственное, что в ликах не утрачено от человека. Тут нет скольжения. И женские лики, как кажется мне, уступают мужским: они более однозначны, более целостны, а здесь я вижу откат в сторону портрета. Эта работа – обоженая-обожаемая мумия - совмещает женское лицо и фалл. Мерцая, они обращаются вокруг отсутствующего центра, заслоняют друг друга и выставляются напоказ. Я помню прекрасно, как Юра говорил мне: Ста- а-а-рик, ты пойми, это - ч-ч-член! Мне казалось тогда, что он чересчур прямолинеен. Но я не знал или не признал тогда известную формулу ПА: иметь или быть. Мужчина имеет его, но женщина в пределе есть фалл: недоступный полюс бесконечного желания. Тут ее полнота. Оно – желание, закутанный в пелены фетиш, – земли языческой зеленые холмы -, выпрастывается неведомо откуда. Это и есть «взгляд».
10.10.09 Екатеринбург Итак: от псалмопевца до Ленина Опираясь на Лакана мы упираемся в совершенно непривычное: неведение как изначальную страсть. Это неведение господствует тогда, когда символическое граничит с реальным. Ситуация, которую мы задним числом можем наблюдать в некоторых культурах на их ранней фазе. Символическое входит в соприкосновение с реальным, скажем, в пирамидах Египта, в триграммах Древнего Китая и в гексаграммах Книги Перемен. Нумерологические системы, в которых числа, скажем тройка или девятка становятся нуминозными телами – одна из лучших иллюстраций незнания как страсти. Еще пример: группировка, совершенно произвольная, звезд в созвездия, навязывание звездному небу символических фигур. Во всех приведенных примерах полностью устраняется воображаемое, отсутствует образ. Близка к этому условная формалистика африканских масок, где прорези глаз, насечки татуировки, схематичный нос, удлиненный овал контура весьма далеки от человеческого лица. От лица в масках заимствуется только его топологическая схема. Лакан смущает в первую очередь не словом «неведение», а словом «страсть». Оно добавлено из системных соображений, поскольку две другие величины его системы : любовь и ненависть, конечно, страсти. С неведением другие проблемы. По существу дела мы имеем тут как раз системы познания, совершенно лишенные опытной базы и разумного обоснования и как раз потому, что это начальные формы разумности. Это системы изначального самовнушения человечества. Само по себе реальное не имеет трещин. Наложение на него символической сетки, скажем 64 двоичных чисел Книги Перемен в целях прогностических операций – акт умного неведения. В простейшем случае неведение – состояние человека, пришедшего к гадателю, цыганке, психотерапевту, а то и к священнику.
Итак, какое же отношение опыт подобного рода имеет к ликам Кононенко? Прорези глаз, масковидная схема глаза - нос с линией носа, продолженной на лоб, полное отсутствие волос на голове (исключая охваченный пожаром лик Ленина - единственный не лысый!), каменный или чугунный башковитый череп – хоть кол на голове теши - фигура торчания из неведомого основания, простой и сильный контур, отсутствие какого бы то ни было фона – все это черты символической архаики. Ей противостоит телесность живописного мазка, но не человеческого тела. Мазки отдаленно напоминают проблески икон Феофана Грека. - Таково наше феноменологическое наличие. - Но куда же эти лики зовут нас, откуда окликают нас с вами? Почему, если такой вопрос еще имеет смысл, Кононенко отказывается от образности, оставляя только языческий гештальт? - Он восстанавливает в правах тот изначальный опыт, который некогда был отвергнут Моисеем и притом как раз потому, что это был опыт неведения в смысле Лакана. Он возвращается к изначальному освящению мира человеком как избранной человеком фигурой. - Доморощенная идеология в духе Павла Филонова и Платонова (любимцы Юрия Ильича)? - Очередная уловка того рода, которым удерживается наша поколебленная вера в устойчивость мира и самих себя? –Да. И она поддерживается тем, что в выражении: вера в самих себя – устраняется себя и перечеркивается самих. Кононенко водружает ведение на неведении. 20.10.09 Катер Е
|
|
РУССКАЯ ЖИЗНЬ |
|
WEB-редактор Вячеслав Румянцев |
