|
|
Руслана ЛЯШЕВА |
|
2010 г. |
МОЛОКО |
|
О проекте "МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Руслана ЛЯШЕВАОстается чрез звуки лиры и трубы
В четверг 25 февраля 2010 года я читала свежий номер «НГ-Exlibris» и над статьей Михаила Бойко «Свободные радикалы-2. Манифест проигравшей стороны» незаметно задремала. Вижу эпизод из фильма «Тарас Бульба» – выезд конных поляков из осажденной казаками крепости. Впереди, облаченный в доспехи, мчится на боевом коне Михаил Бойко... Вот этого, кивнул Тарас казакам, от остальных отрезать и заманить в лесок. Слово атамана – закон. И вот уже Михаил Бойко, спешившись, стоит перед строгим судией. «Ну что, Михаил, – спрашивает его Тарас Бульба, – помогли тебе твои либералы?» – и медленно поднимает ружье. «Помогли, помогли! – торопливо кричит тот, чтобы остановить ружье, – в «Литературке», 8-й номер, напечатали рецензию на мою вторую книгу «Метакритика метереализма»... И тут дремавшая у ног кошка Мурлыжка прыгнула, газета свалились на пол, я проснулась, краем уха успев уловить: «Только что вышла книга! В Москве. «Литературные известия». 2010...» А вот реакцию Тараса Бульбы на литературную новость не увидела. Эх, рано проснулась! Самое важное в «сериале» упустила. Вообще-то в фильме Бортко все видели концовку: эх, мол, какой был казак, и чернобровый, и рука в бою крепкая... Недаром пенсионерки в «сериале» на вопрос атамана дружно закричали: «Ты еще спрашиваешь его!»... Тем не менее, чем закончилась встреча Михаила Бойко с Тарасом Бульбой, я сказать не могу. Придется разматывать смысл статьи, в которой постмодернист Бойко признал поражение постмодерна и объявил, что «победил» «новый реализм» – убогий, занудный, беспросветный – и люди, нагло называющие себя «новыми реалистами». Эх, Мурлыжка, шут тебя побери с твоими мышками, не во время разрезвилась, помешала историческому процессу!
«Новый реализм» – путаница вокруг термина Прозаик Михаил Попов, придумавший термин, печатает в «Нашем современнике» (2010, № 1–2) превосходный роман «Капитанская дочь», само название которого свидетельствует о стилизации (это прием постмодернистов) под «Капитанскую дочку» Пушкина, и ничуть не догадывается, что он, якобы, «наглый» «новый реалист». Подробнее на романе я задержусь дальше, а теперь – о термине. В небольшой книжке с синей обложкой, включающей «материалы писательской конференции, состоявшейся в Московской организации Союза писателей России 24 марта 1997 г.», вступительное слово произнес Михаил Попов, автор термина, доклад сделал Сергей Казначеев, и все выступавшие ратовали за «новый реализм». Книга так и называется – «Новый реализм» (М., 1997). Среди участников конференции – Петр Паламарчук, Анатолий Ким, Петр Палиевский, Юрий Мамлеев, Владимир Куницын, Сергей Куняев и другие. Два основных принципа конференции выразились в названиях двух выступлений. У Капитолины Кокшеневой – «Постмодернизм: презрение к жизни», подчеркнут разрушительный характер эстетики постмодерна. У Владимира Гусева – «Творческий метод или реальность абсолютного духа» выражен типологический (теоретический) критерий термина «новый реализм, то есть традиция классики, неоплатоников, высокого искусства. Короче, как пошутил М. Попов, реализм без дураков. Однако, слово «новый» вскоре смешало все карты. Началась путаница, и «новыми реалистами» стали называть вообще всех молодых («новых») писателей. Такой хронологический, исторический подход к трактовке «нового реализма» первым совершил Владимир Бондаренко в газете «День литератору»; да, так и повелось, пошло и поехало. «Новые реалисты» – Роман Сенчин, Захар Прилепин, др. Свежий тому пример – статья Андрея Рудалева «Улыбайтесь, это всех раздражает» («ЛГ», 17–23 марта 2010, № 10). «Так или иначе о «новом реализме» говорят как о данности, общеизвестном факте, – пишет критик Рудалев из Северодвинска. – При этом подверстывают под него совершенно разные имена: Шаргунов, Прилепин, Сенчин, Садулаев, Мамаева, Ключарева, Айрапетян, Бабченко...» Конечно, справедливости ради надо признать, что путаница с терминами началась не с Бондаренко, а с братьев Шлегелей – Август и Фридрих Шлегели в журнале «Атенеум», органе раннего немецкого романтизма, пошли дальше Фридриха Шеллинга, у которого типологический критерий терминов: реальное искусство античности и духовное, идеальное искусство нового времени. В античности, пренебрег типологией Ф. Шлегель, просто «облагороженная чувственность», зато «новое» искусство живописует не конкретной, чувственный мир, но то, что стоит за чувством: духовность, жизнь духа. Гегель в «Эстетике» подхватил традицию иенских теоретиков романтизма и прямо ввел в трактовку искусства принцип историзма (то есть хронологии у Владимира Бондаренко): формы искусства – символическая, классическая и романтическая – соответствует историческим эпохам первобытного общества, античности и нового времени. Кстати, В. Белинский тоже не цацкался с теорией и в статье «О русской повести и повестях г. Гоголя» разбивал поэзию на отделы реальный-идеальный, применяя термины со значением, противоположным значению у Шеллинга и Гегеля. Белинский типологию Шеллинга повторил, поменяв местами термины. Русский критик назвал реальной не древнюю, а наоборот новую поэзию, потому что брал критерием типологии не формы искусства, как было у Шеллинга и Гегеля, а содержание, социальную весомость художественной идеи. Еще одно попутное замечание. Как известно, рядоположение реального-идеального, сформулированное немецкими романтиками, в дальнейшем воспринималось границей духовной сферы искусства. Попытки раздвинуть границы в ту или другую сторону грозили творениям художника или теоретика искусства стать чем-то иным, внеположным искусству. Этот завет предшественников забыли современные французские мыслители. Литературоведение в ХХ веке «переварило» мифологизм Карла Юнга, психоанализ Зигмунда Фрейда, структурализм Клода Леви-Строса, но экспансия постмодернизма грозит современной литературе действительно стать чем-то иным, внеположым искусству. Я держу в руках книгу, купленную на книжной ярмарке «Книги России – XIII» в марте 2010. «Жиль Делёз. Критика и клиника. (Пер. с франц. О.Е. Волчек и С.Л. Фокина, Спб.: Machina, 2002 (ХХ век. Критическая библиотека)». Разбирая лингвистический и психотический прием Вольфсона (смесь структурализма и психоанализа), Делёз всё время выскальзывает за границу чувственного мира, в шизофрению персонажа (студента) или автора Вольфсона; дальше идет бред – к которому искусство не имеет прямого отношения. Книга – последняя прижизненная – французского философа-постмодерниста «Критика и клиника» напомнила мне разговор со знакомым московским художником Р.А. Кобозевым (лириком, пейзажистом, цветовиком). Я спросила художника, почему Айвазовский часто рисовал бурю на море, шторм, непогоду, хотя не был моряком и вряд ли испытал всё, что живописал? Жизнь тогда была спокойная, ответил современный художник, не хватало людям ощущений риска, опасности и негативного опыта. Айвазовский восполнил эту нехватку своим искусством. Не то ли самое определяет теоретизирование западных постмодернистов? Жизнь (до кризиса) была отлажена, рационализирована, кроме бунтов арабской молодежи в Париже никаких рискованных событий и потрясений. Так надо «залезть» в шизофрению через лингвистику и окунуться в ничто, в бред, в улыбку кота без кота (Льюис Кэролл) и т.д. Эх, нам бы их проблемы! А то политолог Юрий Болдырев в статье «Наши жизни и их «дважды два» («ЛГ», 2010, № 10) задается вопросом, дескать, может ли художественный вымысел конкурировать с валом реальных и одновременно немыслимых событий, мгновенно доносимых до нас электронными СМИ? Убийство друга Дмитрия Варварина в центре Петербурга, «живой щит» на МКАД из машин «частников», таран лукойловским «Мерседесом» маленького «ситроенчика» на встречной полосе и т.д. «...Реальность поражает не только масштабом беспредела, но и степенью порой просто абсурдности происходящего», – восклицает политолог. Разве это исследование мыслей и чувств героя остается на долю литературы. Этот аргумент тоже отметается, поскольку, обобщает Ю. Болдырев, «общество деградировало» и «исследовать особенно нечего». Выходит, сама реальная жизнь граничит с абсурдом (шизофренией), которую западные философы «высасывают из пальца» для восполнения негатива.
Река поэзии Да что уж так Михаил Бойко горюет и убивается из-за постмодернизма, дескать, проигравшие мы; горе и злосчастие наше! Не ушел постмодернизм в песок, ничего подобного! Стилизация, ирония, игра воображения – эти приемы постмодерна подхватил «новый реализм» (о чем дальше), а также ими умело воспользовалась литература для детей и подростков. Книга Марии Лынёвой «Загоревшие под лунным светом. Роман-сказка» (М., 2009) рассказывает о трех «симпатичных ведьмочках» – Ульянке, Вере и Аглае, которые учатся волшебству и школьнике Тимке, которого за доброту называют друзья славный Дон Кихот Денисов, а его приятеля прозвали «Санчо Партизано» – эта стилизация под знаменитую книгу Сервантеса выдерживается на протяжении всего сюжета. Только воюет Тимка не с мельницами, а с мальчишками-драчунами, главаря которых он нечаянно превратил в жабу, точнее в жаба и потом стремился расколдовать. Такой подростковый постмодернизм, как костюм с плеча старшего брата младшему, Марии Лынёвой, педагогу и автору книг для детей, вполне удался. Книга читается с добрым юмором и учит ребят справедливости и любознательности. Может быть, чертовщины бы немного поменьше оставить в сюжете? Слишком много взрослых ведьм – госпожа Несфат и другие; читать про их проделки скучновато. «Вий» у Николая Гоголя – просто шедевр на скромном «постмодернистском» фоне «загоревших под лунами светом». Как говорится, чем богаты, тем и рады. Река поэзии течет в вечность, хотя плещется в берегах современности. Не миновала влияния постмодерна и поэзия, о чем свидетельствует книга стихов Светланы Нестеровой «Река времени» (Улан-Удэ, Изд-во БГСХА им. В.Р. Филиппова, 2009). Название книги Нестеровой обращает нашу память к грифельной оде Г. Р. Державина. Река времен в своем стремленьи
Конечно, современной поэтессе трудно и невозможно дотянуться до титанов и великанов русской поэзии – Державина и Заболоцкого, но уже попытка, стилизация, ориентация на крупных поэтов вызывает интерес к стихам Светланы Нестеровой и уважение к ней, как к человеку с сильным характером. Итак, детская литератора, поэзия и, наконец, публицистика – все это отражает постмодернизм нашего времени. Публицистику, особенно текущую журналистику (газеты, радио, журналы) постмодерн проутюжил вдоль и поперек. За примером далеко ходить не надо. Вот книга поэта Валентина Сорокина «Биллы и дебилы». Роман в ярких документальных рассказах (М., Алгоритм, 2003). По названию видно, что поэт написал книгу сатирической публицистики. И название стилизовано в традиции постмодерна – игра на иронии смысла слов и их созвучия. Кстати, Валентин Сорокин стихи пишет реалистические, патриотические, а прозу смело стилизует под постмодерн; таких книг у него уже несколько, все удачные. Ручей постмодернизма, по образному выражению С. Нестеровой, пополнил воды Реки времен, не так крупно, как родственник и предшественник – романтизм, но, тем не менее, явственно для стиля.
Букет из разных стилей Первым постмодернистом в русской литераторе Владимир Гусев назвал Пушкина; действительно, стилизация лицеиста на выпускном экзамене восхитила Державина; так что наш классик овладел приемом постмодерна – стилизацией – задолго до появления в литературе и культуре постмодернизма. Современный прозаик Михаил Попов – первый среди «новых реалистов», поскольку придумал сей термин, конечно же, и самый «наглый», если воспользоваться эпитетом Михаила Бойко, потому что покусился на стилизацию первого постмодерниста, то есть в названии своего романа «капитанская дочь» обыграл «Капитанскую дочку» Пушкина, а в характере главной героини Ларисы Коневой, дочери капитана Конева, воплотил черты дочери капитана Миронова, которой в финале повести императрица Екатерина Вторая помогла освободить из-под стражи Петрушу Гринева и обрести семейное счастье в любимом отечестве. Родина и семья – вот главные нравственные ценности героинь Пушкина и Попова. Ишь куда наш современник замахнулся! И ведь справился с замыслом, традиция реализма (не «нового реализма», а просто реализма) через прием постмодернизма вполне реализовалась. Другое дело, «ив в романе Попова и других традиций понамешано немерено, что наводит на мысль об эклектике в стиле, не побоюсь этого термина, поскольку бывают переходные эпохи, вроде нынешней, когда эклектики не избежать и незачем, «когда бы знали из какого сора растут стихи!» – восклицала Анна Ахматова. Так ведь не только стихи, проза в бурные эпохи никакой эстетикой не пренебрегает, весь старый эстетический «сор» пускает в дело, отшлифовывая новейшую стилевую тенденцию, которой, возможно, уже внуки воспользуются на полную катушку. Роман Попова «Капитанская Дочь» такую литературно-общественную ситуацию запечатлел с огромной выразительной силой. Не избежал автор романа влияния Достоевского, Лариса Конева напоминает нам Настасью Филипповну из романа «Идиот», там страсти кипели вокруг «скверной женщины» между купцом Рогожиным, князем Мышкиным и разночинцем Ганей, и другими поклонниками, готовыми ее купить, продать или просто взять на содержание. Вокруг Ларисы с ее избыточной энергией – постоянный хоровод друзей, знакомых и поклонников, она не пропускает ни одного общественно значимого события (не присоединяется к защитникам Белого Дома в 1993 году только из-за того, что в здании отключили тепло и канализацию, создав дискомфорт) и поднимается по социальной вертикали от белорусского Гродно до Москвы и Государственной Думы, куда чуть было не попала депутатом. Конечно, иная эпоха; давно совершилась феминизация, женщина уравнена в правах с мужчиной, и теперь на Ларису, а сама Лариса берет «на содержание» влюбленного в нее молоденького сотрудника, готового даже носить ее портфель. Но счастья нет у красивой, энергичной, умной и талантливой Ларисы. Поэт Принеманский, в которого она влюбилась в Гродно, от уз брака сбежал. Рауль, намеченный в мужья, скрылся; в Думу поманили, но не включили в список. Вот и осталось героине романа купить в Подмосковье дом и собрать в его стенах свое семейство: отца Конева, мать Марию Семеновну, сына, рожденного от поэта Принеманского и воспитанного ее родителями, а также его жену Наташу и внука. Всё остальное у Ларисы утекает, как вода сквозь пальцы; вечной остается в душе любовь к Родине и привязанность к семье. Социальная панорама в романе Михаила Попова – обширная и увиденная как бы глазами дочери офицера Ларисы, но этот взгляд с тонким юмором автора как бы идет в двойном освещении – событие и комментарий, восприятие персонажа и толкование автора. Хотя есть еще и третий аспект; очень, кстати, любопытный. Листая книгу Жиля Делёза «Критика и клиника», я пошутила, что французы-постмодернисты заткнули за пояс Фрейда с подсознанием и пошли еще дальше, в глубины Ничто, шизофрении, бреда, коллективного мышления, потому что, дескать, налаженная и рационально обставленная жизнь лишает опасности, риска, негатива. Каково же было мое удивление, когда я в романе М. Попова «Капитанская дочь обнаружила такое же, как у французских постмодернистов, стремление выявить через слово грань между биологическим и социальным, так сказать, между природным и цивилизационным. Лариса тонко чувствует эту грань и постоянно рефлексует по этому поводу, вот, мол, старший пионервожатый в летнем лагере положил ей руку на колено – это еще беседа о предстоящих соревнованиях или уже что-то другое? И такая рефлексия у девушки проявляется от мелочей до осмысления настоящих проблем: что такое сняв религия? Разница между экскурсией и паломничеством? и т.д. Именно этот третий аспект освещения современности заставляет читателя поверить в искренность героини и вместе с Ларисой Коневой прийти к обобщению: Родина и семья! Главное! Можно по-другому: семья и родное государство, как семейство семейств. Это уже читатель может домысливать сам, ежели «заведется» от романа «Капитанская дочь». Выходит, Михаил Бойко рано запаниковал, что постмодернисты проиграли, а «новые реалисты» (такие наглые!) выиграли. Победила дружба, как прежде шутили футбольные фанаты. Другими словами, выиграла русская литература, она берет все и отовсюду, чтобы показать и глянцевую «обложку» событий и сорную подноготную их, добиваясь правды и бескорыстной искренности. Вот для чего нужна литература, можно ответить политологу Юрию Болдыреву, ее нишу никто занять не в силах. Только она, изящная словесность, ничего не утаит.
|
