|
|
Руслана ЛЯШЕВА |
|
2010 г. |
МОЛОКО |
|
О проекте "МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Руслана ЛЯШЕВАСпор шахтера с Иммануилом КантомПо страницам книжной новинкиУ нас многие по старинке ссылаются на авторитет Иммануила Канта, дескать, две вещи самые удивительные — звездное небо над головой и нравственный закон у нас в душе. Между тем, на Западе идут настоящие интеллектуальные баталии вокруг нравственного императива Канта. Распад Советского Союза обрушил пирамиду идеологических ценностей XX века. Небольшая книжечка “Этика” Алена Бадью (СПб., Machina, 2006) дышит духом полемики и борьбы с эгоизмом “западных толстосумов”, чья алчность выросла под влиянием социальных катаклизмов. Один из виднейших философов современной Франции, Ален Бадью но дает спуска идеологам западной буржуазии, которые формальной этикой прикрывают хищничество “цивилизаторов”; дескать, страны третьего мира сами виноваты в своей бедности, потому что их обитатели “недочеловеки”. Молодцы — французы, раздолбали в пух и прах пиар-демагогию хитрых моралистов и продолжают, как в 60-ые годы прошлого века, бороться за социальную справедливость. Этика — утверждают они — зависит от ситуации… И вот тут я, не вдаваясь в дальнейшие теоретические подробности, обращаюсь за примером к другой книжечке, тоже маленькой, но из тех, что томов премногих тяжелей (как говорится, мал золотник, да дорог!). Это “Другая Упражка” Николая Ничика (Рассказы, очерки. Кемерово: “Офсет”, 2008). Новокузнецкий писатель знакомит читателей с нелегким трудом шахтеров Кузбасса, делая это на таком хорошем уровне, что вызывает ассоциации с размышлениями французского философа. Рассказ “Ворье” у Николая Ничика начинается с технической планерки у директора шахты “Заречная”. Среди прочих всплыл вопрос о воровстве цветных металлов, участившемся в последнее время. Booбще-то, “с недавних пор на шахте не проходит ни одна планерка, на которой перед техническим надзором не ставится чуть ли не главная задача: выловить хоть бы одного “медного” воришку”. Ведь воры до того обнаглели, что ночью прямо у подстанции украли кабель — “несколько дней поселок находился без электричества”. На этой планерке поручение поймать вора получил начальник смены Матвей Кириллович Тучин. Раньше бы он возмутился, почему именно ему поручают это “не то что собачье, а, прямо сказать, сучье дело”, и попробовал бы отбояриться, дескать, “на мне “висят” лава, забои, вспомогательные службы...”. В нарядной зашумели, Тучин не успел высказаться до конца, да и неловко вроде, полгода лишь как его перевели начальником смены. Директор шахты Игорь Ефимович, чтобы активнее приобщить к поимке воришки ИТРовцев, пообещал: — Тому, кто доставит сюда это ворье с поличным — приз! — А какой? — послышались голоса. — Дорогой! — и помолчав, добавил. — Внеочередной автомобиль. Возможно, объявление о призе подтолкнуло Тучина к действиям, или устал новый начальник от лишних забот и проблем, связанных с потерей кабеля, вон как пришлось поволноваться тогда зимой и даже пуститься в уговоры недовольных жителей поселка, оставшихся без электричества, самим подключаться к поимке воришек; решил Матвей Кириллович развязаться с этой проблемой. И Тучину повезло: застиг он вора на “месте преступления”. “Не включая фонаря, Тучин бесшумно, как бабочка ночью, скользнул на свет. Шахтер и не заметил, как сменный подошел к нему вплотную, похлопал по плечу, потом включил свет и с издевкой сказал: “Здравствуй Гасков!”. Горняк от неожиданности так подскочил, что затяжка, на которой сидел, отлетела в противоположную сторону, кабель упал под ноги на кучу мусора”. Вот здесь столкнулись две этики — абстрактная этика (по Канту) и этика по ситуации (как у Алена Бадью), хотя ни слова “этика”, ни имен немецкого и французского философов в рассказе Ничика нет, пожалуй, он их и не знает; столкнулись концепции. Вначале горняк и сменный действуют в говорят по принципам абстрактной этики. Начальник смены “разгреб ногой мусор, взял несколько медных прутьев — они были как раз до пола. — Так вот кто у нас занимается вредительством! — и, чувствуя превосходство над жертвой, строго спросил: — Где взял? — В старой лаве насобирал. — Ты мне лапшу на уши не вешай! Еще строже заговорил Тучин. – Я ее и так уже досыта наелся: ту лаву еще месяц тому назад заперемычили, а кабелек-то здесь появился недавно... — Но я его тогда спрятал в завале, распилил на куски, а недавно вот перенес сюда. Этого оправдания Матвей то ли не услышал — как раз отошел к подстанции повесить самоспасатель с приробором, то ли решил поиздеваться над жертвой. — И давно ты этим занимаешься? — продолжил допрос. — В первый раз, — автоматический выпалил Виктор. — Да, в первый раз, говоришь? — протяжно запел Тучин. — Так и поверил... Может, ты мне покажешь, кто же тогда его постоянно вырубает. Кто? — Не знаю, этим не занимаюсь, — уже на более спокойный тон перешел Гасков. — Я только подбираю обрывки, которых полно в шахте”. И тут инициативу в диалоге берет шахтер, и вступает в права этика ситуации, то есть происходящее показано глазами Гаскова (по Алену Бадью, короче). “Так вот ты куда, Кириллович, клонишь. Хочешь прямо, чуть ли не в шахте, надеть на меня наручники? — пошел в наступление Гасков. — Но не так тут будет: если что, то пойдем вместе с тобой! — То есть как? — А так! Если ты считаешь меня вором за эти несколько килограммов найденного в завале железа, то сам-то уж точно можешь сесть за решетку. По крупнику!”. Гасков все выложил удивленному “подельнику”, что знали в бригаде, как Тучин неизвестно на какие шиши построил две дачи, продал и потом целый отпуск отдыхал с семьей на Адриатике, как у Тучина на участке (был еще начальником участка) числилась бригада горняков, которая вообще не бывала под землей, а получала льготный стаж. “Садили тебе и поливали на даче огород, ремонтировали квартиру. А по наряду закрывал им побольше, чем нам КТУ вы-с-тав-ля-ал! Коэффициент трудового участия... трудового, эх!” Гасков, короче, достал Тучина, тот чуть было не бросился в драку с рабочим, но понял, что получит отпор и в драке, и пустился в демагогию: “Ну, конечно! Теперь вы выбили себе большие права: хочешь работать — работай, не хочешь — бастуй — страну вон уже развалили! Свобода вам все нужна! Демократия, понимаешь”. Шахтер даже руками развел: “Да кто хотел этой демократии?! Кто? Молчишь?! Тогда я тебе скажу: такие, как ты. Это вам парткомы мешали — мне-то он тогда что? Я беспартийный был, я этот — народ, который тогда с тобой был единый! А тебя, за твое хапужество, так могли расчехвостить, что без билета остался бы. А как, таким как ты — без красной книжечки? Партком не досмотрел — народный контроль прихватил бы или ОБХСС. Вы все это в первую очередь и развали-то! И все под этим лозунгом: даешь демократию! Ну, дали... А в чем она теперь, скажи в чем? Что семья моя сидит без копейки? Дети без молока? Зато языком мели — сколько хочешь. Да нас просто обманули, обули! Как это теперь: “кинули”. Как на базаре — “кидалы!”. А вспомни, какие ты нам тогда на участке рисовал радужные картинки. Как счастливо мы заживем... А что теперь?.. мы — просто быдло...” Ситуация, когда мы ее увидели глазами Гаскова, убедила нас, что настоящий вор (не воришка!) — это сам Тучин. Я привела большие цитаты из рассказа, уж очень они хороши: вся воровская “вертикаль” проступила отчетливо, особенно если к рассказу добавить газетные публикации о “прихватизации” и растащиловке в регионах и в отраслях промышленности, сельского или лесного хозяйства, лесного так особенно после летних пожаров, которые и случились из-за “хапужничества”, в чем либеральная “Новая газета” солидарна с оппозиционной “Советской Россией”. Но вернемся к рассказу Николая Ничика и посмотрим концовку, она вполне оптимистична. Вот диалог горного мастера Лаптева и шахтера Гаскова. “—А медь куда девать? — приподнял Гасков баранкой скрученный светок. — Как с объяснительной? — Медь в ламповой оставь, ребята завтра на склад унесет. А что касается объяснительной, это ты брат... — Что в ней написать? — горько спросил Гасков. — Что сегодня опять обе мои девчонки кинутся, за коленки обнимут. Одна в правый карман уткнется носом, другая — в левый. У меня там раньше всегда для них... Мастер вдруг резко вскинул голову, и в глазах у него метнулся огонь, которого Гасков никогда раньше не замечал. — Ворье ему, ишь! Пусть сам... объяснительную! Когда-нибудь эти оборотни напишут ее... Нам всем!” У писателя Николая Ничика путь в литературу начинался с шахтерских заметок в газеты, первый рассказ — “Писака” — и появился, как биография “рабкора”, которого заставляло браться за перо не тщеславие, а врожденное чувство (или чутье?!) социальной справедливости: видел обман, халтуру, вранье или воровство и критиковал через газету виновных, собирая за это шишки на свою “бедовую” головушку; но не каялся и не бросал писанину. Так вот шахтер и стал писателем. В небольшой его книге рассказов и очерков — целая россыпь народных характеров. Еще не дочитав, я позвонила своей запсибовской подруге, ныне проживающей на Украине, и поделилась впечатлением: “Другая упряжка” Николая Ничика наполняет душу бодростью. Какой все же Кузбасс прекрасный, энергетический край! Энергетический и по полезным ископаемым, и по энергичным людям, их добывающим!”. И мы с Валей (обе работали сварщицами на Запсибе в начале 60-х годов) вдоволь наговорились о нашем любимом городе Новокузнецке, который так и остался для нас символом молодости. Потом я продолжила чтение сборника, и мне было интересно узнать, как же автор теперь по прошествии двух десятилетий оценивает шахтерские забастовки и стучание касками в Москве? Ведь не может же проигнорировать те драматические для России события, с которых начался переход перестройки в развал советской империи? Так и оказалось, осмыслил писатель и эту ситуацию в рассказе “На дурнячка”. Здесь главных персонажей двое — мастер Тарас Лисичкин и шахтер Кошкин. Смена закончилась, бригада в автобусе ждет мастера после отчета у начальника смены и Кошкина, неизвестно где запропавшего. Шахта — опасный объект, исчезновение Кошкина всех переполошило, мастер Лисичкин с группой шахтеров вынужден был вернуться под землю и пройти весь штрех в поисках пропавшего. Параллельно его движению и поискам в голове проносятся мысли и воспоминания о разных эпизодах, связанных с Кошкиным, из которых у читателя возникает образ выпивохи-любителя дармовщинки — “на дурнячка”. Этот Кошкин был одним из участников поезда, с которым приезжали шахтеры в Москву и стучали касками на Красной площади. Выйдя к ручью, поисковики обнаружили Кошкина спящим в кустарнике — пьяным. “...Разжал кулаки, пальцами резко оттолкнул Кошкина: “Мразь!”. Такая вдруг навалилась на Тараса усталость. И — такая тоска”. И тут Лисичкин горько подумал, что когда те из Москвы вернулись, в бригаде их первым делом спросили, ну, что там?! И Кошкин ответил: “Дурнячка, ребята, было — залейся!...” “Ах, мразь!.. Но больше — кто?.. Все-таки я сам... или... или? Уж кому-кому, а самый крупный дурнячок им там, в Москве достался… и беспалому “другу шахтеров” первому: на горбу внесли в Кремль, на горбу… винить Витьку?! Мастер Тарас Лисичкин “сидел и беззвучно плакал, а рядом дворняжки Ольга и Клава наперегонки вылизывали опухшее со сна лицо Кошкина”. Вот такое горькое разочарование и в пьянице Кошкине, и в знаменитой поездке шахтеров в столицу для поддержки демократов испытал переволновавшийся из-за потери (вдруг, мол, погиб в шахте?) своего подопечного и подчиненного мастер Лисичкин. Схожую ситуацию я недавно встретила в рассказах писателя Андрея Канавщикова из Великих Лук, он в одном из них задается вопросом, почему, дескать, нам досталось тяжелое похмелье? Выпивал, мол, Венечка Ерофеев в знаменитой повести “Москва—Петушки”, а нам досталось похмелье. У Николая Ничика из Новокузнецка перекличка с Андреем Канавщиковым: народу досталось тяжелое похмелье после “праздника” демократии в конце 80-х и начале 90-х годов. Грустный рассказ “На дурнячка”, но как гласит старый библейский афоризм: познайте истину, она сделает вас свободными. Наверное, в этом и заключается просветительская и благородная цель литературы. Когда в литературу приходят авторы из народа, они не играют в постмодернистские бирюльки, они именно стремятся к познанию истины и находят ее, как доказывает книжка шахтера, “рабкора”, писателя Николая Ничика — “Другая упражка”. Невольно вспоминаешь рубрику в “Литературной России”, которую ведет критик и главный редактор еженедельника Вячеслав Огрызко — “У нас была великая литература”, посвященную писателям недавнего прошлого. Почему же была? Она до сих пор, как мощная корневая система, питает современною изящную словесность, заставляя сохранять великие традиции, заложенные русской классикой.
|
