|
|
Ольга ИЖЕНЯКОВА |
|
2010 г. |
МОЛОКО |
|
О проекте "МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Ольга ИЖЕНЯКОВА«Змеиный день» и другие рассказыОснование супа Силантьев всегда стремился «выбиться в люди», потому работать начал очень рано и всегда работал за двоих. У него первого из нашей компании появилась машина, свой бизнес, и вот теперь дом. Большой трехэтажный особняк с удобными комнатами и широкими окнами смотрел на мир уверенно и даже вызывающе. И, хотя внутри еще шли ремонтные работы, все равно было чувство чего-то свершившегося. Он встретил меня, как и подобает хозяину, немного радостно и развязно. Силантьев, одним словом. Наскоро осмотрев сокровище, я уж было принялась уезжать, вспомнила, что не завтракала, а время, между тем, подходило к ужину. - Если ты только из-за этого, то не торопись уезжать. У нас на кухне вызревают такие кулинарные шедевры, разные восточные вкусности и супчики, лучше, чем у тебя, извини за откровенность. Силантьев повернулся и кого-то позвал. Из подсобки вышла женщина восточной национальности, он приказал ей накормить меня. Та покорно поклонилась и ушла. - Обожди минутку, пусть накроет стол, как и положено, не торопись. Я тут тебе вот что сказать хочу, смотри, там, видишь, мансарда. Она для тебя. Когда будешь у нас гостить, я тебе стол поставлю, будешь смотреть на лес и писать. И увидишь, что писать будешь светлые вещи. Там про любовь, дружбу. А то, как не возьму твое читать - одни расстройства, то больных описываешь, то бомжей, то аборты… Ты где столько негатива берешь? Погоди чуток, дострою дом, позову тебя, и твоя литература таким оптимизмом задышит! Я направилась в подсобку. Восточная кухарка напоминала зверька, загнанного в клетку, она смотрела на меня с любопытством и страхом одновременно, я улыбнулась и похвалила суп. Она тоже улыбнулась. - И чего вы добавляете в суп? – спросила я, показывая всем видом как вкусно. - Сначала главное, – начала взволнованно говорить она, – надо главное – это как фундамент дома. - Основание. - Да. Основание – это мясной бульон, он должен вариться в мясе два часа. Я достала блокнот, чтобы записать. - Вы литература? – спросила она. Я улыбнулась. - Вас хозяин очень уважать, он читал и плакал. Часто вас повторяет. - Цитирует? - Да цитировать очень часто. Ваше слово – закон. Вы писать очень грустно и правильно. Он плакал один раз, напился и плакал. Долго-долго плакать. - Ты тоже плакала? - Нет, я плакала два раза. Когда мужа сломали… - Мужа сломали? - Да они упали на стройке со второго этажа, и цемент упал и доски, два года уже. А их хозяин, не ваш, другой и на другой стройке, увез на дачу, забрал мобильники и оставил жить, купил им водки много-много. Они пили и спали, пили и спали. И вся кость у них теперь неправильно срослась. Муж ходить не будет, а брат с палочкой ходит. Такая маленькая палочка, без нее он хромой, совсем хромой, а с палочкой ходит. - Вы просили у кого-нибудь помощи? - Нет, мы узбеки, узбекам никто помогать, только Бог. А его я каждый день просить, с утра до вечера. - Дети у вас есть? - Есть дети, есть. Старший Акрам, умный будет. Он теперь дома живет, там тепло и зимы совсем нет. Шесть лет тут жил, вырос из одного года до семи, мы тогда, я, муж, два брата мужа и маленький Акрам жить в офисе. В центре города офис, красивый из окна бутик модный совсем, а мы приходим поздно переночевать, стулья расставим, и ночуем так шесть лет каждый день, а Акрам пиратался под кушеткой, потому, что хозяин как увидеть мог выгнать, у него богатые клиенты. Акрам пиратался, он видел только ноги клиентов, мы оставим ему еду и уйдем, придем, заглянем под кушетку – Акрам, выходи, свои пришел. Он выйдет, побегает, поиграет, выкупается в раковине и опять под кушетку. Он выучился в туалет ходить только когда совсем ночь, темно. - Как он сейчас живет? - Он учится хорошо и любит Россию, когда станет взрослый, приедет сюда жить, навсегда приедет. - Еще дети есть? - После Акрама мальчик был, хороший, заболеть вечером и умер. Мы врача вызывать, а он не приехать, потому что полиса нет. Тогда и у мужа тоже нет. Это потом муж полис получить, и гражданство, и разрешение на работу. А у меня так и нет. Восемь тысяч надо. У меня еще Хамит есть, совсем маленький, десять месяцев. Вот, видишь, грудь течет. Молоко бежать. Я его только вечером кормить, когда приду домой. Отсюда, когда хозяин отпустит час ехать, совсем ночь будет. Хамит с мужем теперь, ждут меня. Хозяин хороший, такого еще не было у меня. Все время учить говорить меня на русском язык, а то я совсем не знать. А когда язык не знать, как работать найти? А тут даже разрешил гостям на стол подавать кушать и говорить пириятного аппетита. Нравится? Пириятного аппетита, литература.
Корона Это были самые длинные бусы в моей жизни. Монисто. Ярко-гранатового цвета. Огромное счастье для шестилетней девочки, росшей без отца. Я надевала их ко всем нарядам, чтобы все, непременно все, обращали внимание и завидовали. Особенно, чтобы было плохо ей… белокурому ангелу, в которой уже в том возрасте виднелась нездешняя красота. Я давала их иногда потрогать, она перебирала своими маленькими пальчиками каждую бисеринку и вздыхала. Понятно, что ей они нравились, понятно, что она хотела бы, как я… Если бы монисто распустить, с него можно было сделать бусы и ей, и мне, и еще кому-нибудь. И все равно они были бы большими. Мне это взрослые говорили не раз. Но я не хотела слышать, вот еще? А потом, пришла моя мама с ночной смены и с дрожью в голосе произнесла: "Этой прелестной девочки больше нет… и ее младшей сестренки тоже. Сгорели. Только что". …Ей очень шло белое платье, в котором она лежала в гробу и листья барвенка... я этот прохладный запах весны и вечности никогда не забуду. Я протянула ей бусы. Но взрослые сказали, что не надо. Сейчас она не хочет больше бусы. Там, где она сейчас, есть все. - Значит, она Там ходит в короне? – спросила я. - Да… - Ее мама после этих слов потеряла сознание. На мои бусы больше внимание никто не обращал. Я побежала в сад, разорвала гранатовую нить, сделала из нее много маленьких и обвязала ими стволы яблонь. Взрослые заметили далеко не сразу. Мама потом, как бы между прочим, спросила, зачем я так поступила с бусами, ведь еще каких-нибудь три дня назад я даже спала в них. - Ничего ты не понимаешь, а еще мама! – выпалила я. – Зачем мне бусы, если у нее Там, - я показала пальцем в небо, - теперь настоящая корона!
Змеиный день Предложение выпить протеста не встретило. И Васильич уныло поковылял за водкой. Ноги нестерпимо болели, но старался о них не думать. Выпить бы, – размышлял он по дороге в сельмаг, – и забыть бы все и всех. Но ревматизм каждый шаг напоминал о себе и Васильич недовольно кряхтел. Вот он прошел свой огород, поворот, миновал соседнюю улицу, а все казалось, что стоит на месте. До водки оставалось около десятка болевых приступов, Васильич уныло закусил нижнюю губу, он знал, что назавтра, когда дурман отойдет, он будет скулить и ползать по комнате, но сейчас ему об этом думать не хотелось. Он бы и не пил, не из таких, но причины на то нашлись самые уважительные. Во-первых, приехала дочка с внуками, старший – вылитый дед, правда в папку, бесхарактерный, а девчонка, что весеннее солнышко все улыбается, с кузнечиками разговаривает, Васильича ласково называет дедушкой. Вторая причина напиться, назавтра – змеиный день, стало быть, гадов на сенокосе будет полным-полно. Чего доброго, ужалят. Исстари косари в этот день в поле не ходили. В селе не то, чтобы традиции чтят, просто к старожилам прислушиваются. А в целом народ обленился. На деревню в тысячу душ от силы семьдесят коров, да и над дедом посмеиваются, мол, куда скот держать. Дочь в городе живет, зажиточно, они с бабкой две пенсии гребут с северными добавками, а все туда же копить, копить. Полный двор скота, дед мясо постоянно сдает, молоко, спрашивается, зачем столько? А тут еще за новый погреб взялся. Васильич хотел было пояснить, что привык работать от зари до зари, как отец приучил, интереснее так ведь жизнь проходит, чем лежать на диване и пялиться в телевизор, но посмотрел в глаза любопытной соседке и послал ее подальше. Он вообще профессор в этой области. Иной раз так загнет, что хоть свет туши, поэтому его побаиваются. Поговаривают, будто в молодости из-за привычки материть все и вся у него даже проблемы с законом имелись. Где-то не так выразился Васильич, ну и донесли об этом не много, не мало самому прокурору области. Тот вызывает его и строго спрашивает: - Вы, Михаил Васильевич, что против советской власти имеете? - Почему против власти? – удивился Васильич – я также имею против того-то и того. И перечислил всех членов правительства в алфавитном порядке, а потом обматерил их так, что прокурору тошно стало. Но прокурор, видать, родом из деревенских, потому бучу поднимать не стал, а просто штраф выписал вроде за нарушение общественного порядка, чем вызвал праведный гнев Васильича и из длинной тирады на эту тему, четко уловил, кто он такой и куда ему следует пойти с штрафной бумажкой. В сельмаге Васильич рассудил, что на четверых две бутылки покупать не стоит. Мало. Три, как-то не туда, не сюда. Стало быть, четыре в самый раз. Рассчитался. И, когда уже было, собрался выходить, на пороге встретил своего внука с подружкой. - Привет, дед – бросил тот. И, поправляя наушники, подошел к кассе покупать девушке конфеты. - Слышь, Вась, – обратился к нему Васильич. – Мы с мужиками пить собираемся… - Повод? – повел глазом в сторону деда внук. - На хрена тебе мой повод! Сказал: пить собираемся, стало быть, пить будем, а тебе мой наказ, найди трехлитровую банку огурцов в погребе и принеси в дроварню, да и на грядках, чего там поищи… - Хорошо, дед, вот, Настю провожу и все сделаю. - Давай сейчас, чтобы к приходу поляна была готова. - Будет…пока придешь, все будет. Внук еще чего-то хотел сказать, но тут у него соловьем залился мобильник, и он в трубку закричал: «Привет». Васильич сплюнул. Когда-то он хотел многодетную семью, чтобы дети, внуки были в большом числе. Все вместе бы вели хозяйство, пиры бы закатывали горой, как в его молодости справляли бы шумные свадьбы, крестины. Но Бог дал ему только одну дочь, та вышла замуж в городе за городского. Не то, чтобы он не любил зятя, нет, просто никогда не понимал мужика, который работает на одной работе, приходит домой и смотрит телевизор, а вместо того, чтобы заняться, например, строительством, бегает на тренировки в спортзал. Все у него не так, вместо того, чтобы ударить кулаком по столу как подобает мужику, он говорит: «Давай, обсудим». Права была старуха, когда сказала про зятя – не украсть, не покараулить. Вот и внук, отрастил патлы, говорит, модно. Васильич матерится, отец разрешает. Васильич, кряхтя, подошел к дроварне, там его уже ждали мужики, и «поляна», как и обещал внук, была накрытой. Надо же, успел, шельмец! Характер бы ему мужской, а то на деда только фурнитурой смахивает. Эх! Ноги загудели, Васильич поморщился. - Ну, давай, по маленькой за тебя, чтоб не болел, что ли, – налил сосед. - Да иди ты… Васильич опрокинул в себя стакан, взял кусок огурца, занюхал и произнес: - На покос завтра нельзя, а днями жарище, вон, какая, хоть бы еще недельку дождя не было, чтобы сено успело высохнуть, сколько там останется за вычетом завтрашнего? Ни дать, ни взять, змеиный день. …Каждый год, на седьмой день после Ивана Купала, из земных недр выползает матка змея. Она не большая, с гребнем, как у петуха, на голове, начинает пронзительно свистеть и звать к себе змей всех пород. Они сползаются на свист и что-то говорят промеж собой. Но дело не в этом, не в их политике. Считается, что с самых-самых древних времен, змеиное племя хочет договориться с человеческим, чтобы, значит, не враждовать. Другое дело, что ни люди, ни змеи язык друг дружки не понимают. А в этот змеиный день все змеи стремятся показаться человеку на глаза, чтобы напомнить о себе. Васильич в это не верил, но однажды отец его повел в луг в этот день, и они за раз штук пять гадов разных мастей увидели. Одного Васильич тут же убил, за что через дня три был укушен «огневкой», с тех самых пор, он змеиный день проводит дома и матерится, матерится нещадно, потому что по всем меркам должен быть сенокос. Не зря ведь говорили в старину: «Летний день – год кормит». А какой год, когда весь день насмарку вылетает? Быстрее бы прошел завтрашний день… Домой Васильич пришел за полночь, старуха с дочерью о чем-то шушукались на кухне, внучка спала. Вася строгал удочку. - Ты чего это, – буркнул Васильич, – на рыбалку, что ли, собрался? - Да, утром Витька за мной зайдет… - Никуда! Дома сиди… Васильич силился еще что-то сказать, но упал на кровать и захрапел. Ему снилось, что матка-змея приползла к порогу и просит внука. Васильич мотает головой, а она снова повторяет просьбу, тогда Васильич берет вилы и идет на нее. Тут со всех сторон сползаются гады и окружают их дом. Дед просыпается в холодном поту и просит пить. - Сейчас, сейчас, – суетится жена. - А Вася, где? - С Витькой Мокровым на рыбалку ушел еще с утра. Сейчас должен вернуться. - Ах он… - тут Васильич высказал, что думает про внука в самом непристойном виде, заодно и жене досталось, что, дура, отпустила ребенка в такой день, а на законное возражение, что Вася не ребенок, ему уже семнадцатый год, услышала, как обычно: - Да пошла ты… По правде сказать, дед свою старуху любил. Берег ее. Из-за этой любви у нее трудовой стаж был мизерный, она все больше по хозяйству успевала, соседки завидовали. Дед вообще с недоверием относился к женским профессиям, признавая за дражайшей половиной лишь право на домоводство. Жене стаж сделал по блату, но, видимо, перестарался, как обычно, и в итоге супруга ни с сего, ни с того стала зваться ветераном труда. Васильич места себе не находил, дело шло к полудню, а внука все еще дома не было. Вдобавок ко всему добавилась законная головная боль – после вчерашнего. Что хуже всего, дочь его страхов не разделяла, сказала, мол, не время сейчас жить предрассудками. Дед грубо оборвал ее и по привычке послал в привычное место. Та не заметила, дед тоже. - Хоть бы дождь пошел, что ли, чтобы этот паразит домой вернулся… Дед глянул на небо, ни облачка. Поджав нижнюю губу, он долго смотрел вдаль, потом решил зайти в дроварню, вздремнуть. Через аккуратно вырезанный фигурный проем Васильич смотрел на небо и вспоминал, как когда-то в молодости, его сродная сестра Соня пошла в лес за грибами, там что-то ее укусило, она не придала этому значения и пошла вечером на танцы. А утром… а утром ее уже в живых не было. Собаки выли до холода в костях, старухи шептались, что, мол, порчу навели. Дед смачно сплюнул, вышел на улицу, внука дома еще не было. Новый поток брани теперь уже предназначался всем: старухе, дочери, зятю, маленькой внучке, правда последняя не осталась в долгу. Дашенька поморщилась и сказала кукле: «Смотри, Яночка, какой плохой у нас дед, он все ругается и ругается. Баба Таня говорила, что плохие слова – это речевая гниль. И она будет изнутри деда червячком подтачивать. Поэтому у деда и болят ноги». Васильич замолчал, он вспомнил, что сегодня за весь день его еще ни разу ноги не болели, стало быть, решил он, все же будет дождь. В такую погоду организм себя хорошо чувствует, зато накануне… Дед снова отправился в дроварню, его взгляд наткнулся на недопитую бутылку. Рука потянулась к стакану, валявшемуся рядом. - Ну, за хорошее, что ли. Не успел он в себя стакан опрокинуть, как ударил гром и быстро-быстро засеменил мелкий дождик, двор враз изменил цвет, повеяло холодком. «Клев сейчас будет, само то, – рассуждал Васильич сам с собой, – лещи обычно по такой погоде так и идут». Он осекся. Вспомнил про внука. Выходит, знал, шельмец, что рыба будет. Ах, пропади все пропадом… Васильич потянулся снова к стакану. Вспомнилось, как в этот день он с братьями собирались, и пили в родительском доме, мать шанежки пекла, окрошку в двухведерной кастрюле делала. В доме слышались шутки, смех. Маленькие детишки бегали по двору, в курятнике в жмурки играли. Дед тяжело вздохнул. Дождь между тем усиливался. Дед задремал. Он не помнил, сколько проспал, разбудил его окрик Васьки. - Дедуль, ты чего дрыхнешь? Я, не поверишь, вот такую щуку поймал… - Ах, ты… Дед разразился бурными ругательствами в адрес внука. Он кричал, кричал, вспомнил всех родных и близких, свою, может быть, не самую удавшуюся жизнь. И невдомек ему было, что внук не только внешностью в него пошел. Васильич не знал, что через год внук удачно сдаст ЕГЭ, будь оно неладное, поступит на бюджетное место в институт, переведется на заочный, приедет в родную деревню, женится на Насте. Дед даст поповской дочери зарок не материться – и не будет, в самом деле, потому что вот-вот должны появиться правнуки, и, наверное, их будет много. Внук с семьей поселится на втором этаже, как и когда-то мечталось деду при строительстве дома, Вася заведет большое фермерское хозяйство, сам на компьютере уже все сообразил. От Васильича будущее, безусловно, было скрыто, но он каким-то шестым чувством его «проинтуичил», потому и сказал Васе: - Ты это… под дождем не стой. Чего простужаться зазря… Иди домой.
|
