|
|
Дмитрий ЕРМАКОВ |
|
2010 г. |
МОЛОКО |
|
О проекте "МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Дмитрий ЕРМАКОВШиповникПростые рассказыСодержаниеБывший Каждый вечер танцы Он капитан За пособием Спасибо Чехову Снегопад Горка Шиповник
БЫВШИЙ Седой столбик пепла – кто-то оставил в пепельнице прикуренную сигарету, и она дошаяла сама по себе. Фильтр белый, значит, какие-то "лёгкие" сигареты… Вот тоже обман – все знают, что отрава. Какая же может быть лёгкая отрава?.. А за соседним столиком чего-то о куреве говорят. "Табак это роскошь! И мы можем себе эту роскошь позволить!" - вещает краснощёкий толстяк. Врёт. А вернее – шутит. Всё шуточки у него. Анекдоты. Всё время анекдоты. Начитается на последних страницах газет - и всё анекдоты, анекдоты. Врёт. Создаёт впечатление лёгкой жизни, своего в доску парня… Он недавний пенсионер, этот толстяк. Работал, кажется, снабженцем на какой-то автобазе. Так вот всё с анекдотцами, видно, и работал. Может, снабженцу таким и надо быть… А впрочем, что мне до него. Он бывший снабженец, я – бывший мастер спорта, игрок местной футбольной команды. Меня не выгнали из команды, сам ушёл. Просто – уходил долго и неуверенно, как и играл в последнее время. Сам себе стал не интересен, как футболист, что уж про других говорить… Все меня здесь знают, сперва-то всё лезли с разговорами о футболе, думали – денег у меня много. А денег у меня мало. И я терпеть не могу разговоры о футболе. Поэтому - пью обычно один, никто уже ко мне не лезет… А здесь все бывшие: военные, учителя, милиционеры… Создают видимость нынешней жизни, заполняют пустоту, напрягают пространство. Вон те вернулись с проигранного моей командой матча. Все почти бывшие офицеры. Кричат, переживают… Господи! Страна полна беспризорных детей, а они о футболе… Да, это я так думаю, бывший футболист. И не совсем же они дураки – да совсем не дураки! – чтобы не понимать, что никогда наша команда не уйдёт из второй лиги в первую. Зачем? Зарплаты мужикам платят, на сборы за границу ездят… Всё! Ничего больше не надо! Спорт – уже давно большой обман. Какой "здоровый образ жизни", какое "спортивное благородство"… Бросьте вы… Для здоровья нужна физкультура. Для престижа страны – тоже не спортивные победы, а что-то другое. Вернее – можно и спортивные победы, но чтоб и другое было. Но разве спорт самая страшная ложь?.. А разве может быть ложь не страшная? Ложь – зло. А зло, маленькое ли, большое – по главному-то счёту, без разницы. А мы всю жизнь врём. Соблюдаем условности, создаём видимость честной жизни. А сами давно уже – бывшие честные. А они кричат, спорят о футболе… А ведь служили. Не работали – служили. О! Это совсем разные понятия… А вон тот тоже служил, в церкви, дьяконом. А теперь здесь… Да не сужу я его! Чего судить-то, был бы сам лучше… Бывшие! Вон поэт неудачник. Всё плачется, что не принимают в союз писательский. Стихи читает. Иногда хорошие. Вчера пил он с каким-то бородатым, наверное, писателем. Тот его чего-то убеждал, мол, хватит пить, пиши, работай, пропадёшь ведь. А этот, поэт: "Вы живите, а я уж…", - рукой махнул. Врёт. Хочет в союз, но играет роль непризнанного гения, и доиграется, правда ведь скоро помрёт… Продавщица, бывшая красавица-официантка из ресторана, что над этой забегаловкой этажом выше, а теперь – наглая, недоливающая, недодающая сдачу, горластая баба. А дома у неё, наверное, муж – бывший нормальный мужик, а теперь пьяница и лежебока. Бывший обкомовец грозит ей: "Опять недоливаешь! Я сигнализирую!" Кому нужны твои сигналы, кому ты сам нужен… Бывший. Страну уж просигнализировали… Дружок у меня есть, тоже бывший спортсмен - не пьёт, не курит, по утрам бегает, в парилку ходит. Помереть боится. Врёт себе, что всё такой же, как в молодые годы, что всё хорошо у него. С сердцем, с почками, может, и хорошо. А с душой-то? У меня вот болит. А он делает вид, что и душа не болит. Все тут бывшие. Бывшие дети. Ведь в детстве, играя в футбол я не врал… В детстве – всё честно… И все мы будущие. Покойники. Страшно, а умирать придётся. Не испугаться бы хоть сильно… Не старый ещё, крепкий мужик, сидел перед двумя пустыми и одной полной кружкой пива…
КАЖДЫЙ ВЕЧЕР ТАНЦЫ Николай Иванович Круглов просмотрел расписание – ближайший автобус через три часа. - В кассу кто крайний? - За мной будешь, - ответила толстая женщина, сплюнув на ладонь подсолнечную шелуху. - Скажете, что я за вами? Она кивнула. На улице Николай Иванович с облегчением вздохнул. День был хороший. Солнечный, но не жаркий. Середина мая. Когда-то, лет десять назад, Круглов бывал в этом городке, тоже в командировке от своего проектного института. По улице начинавшейся у вокзала он за пять минут дошел до центральной площади с памятником Ленину посередине, двинулся дальше – мимо универмага, Дома культуры. На афише прочел: "Каждый вечер с 20. 00. – дискотека", усмехнулся. Десять лет назад надпись была немножко другая… Тогда все звали его Колей, ему было двадцать пять лет, он только-только окончил местный "политех" и пришел работать в институт "Сельхозпроект". Приехав в первую свою командировку, он поселился в крохотной убогой гостинице. Кроме него в ней тогда никто не жил. Командировка была на три дня, но дела решились быстро, и два дня Круглов был совершенно свободен. Возвращаться домой не хотелось. На следующее утро, проснувшись, он неспеша умылся, позавтракал баранками с чаем и пошел в город. Все каменные здания размещались на главной улице и вокруг площади с памятником Ленину. В ста метрах от площади город становился обычной деревней. Круглов зашел в универмаг, увидел и купил для своей невесты Людмилы недорогое красивое колечко "под серебро", с зеленым камушком. Надпись над входом в соседнее двухэтажное здание гласила: "Городской Дом культуры". Рядом на стене афиша: "Каждый вечер с 20. 00. – танцы". "Схожу", - решил он. Улица становилась всё грязнее, по сторонам её тянулись избы, разгуливали во дворах куры, блеяли козы… Когда по дороге проезжала машина, Круглов поспешно прижимался к забору, чтобы не забрызгало его новый плащ. Дома кончились. С левой стороны дороги раскинулись, насколько хватало глаз, поля, с правой притулилась тихая церквушка, вокруг неё старое кладбище. Вековые деревья вздыхали над могилами. Ворота в церковь были открыты, и Николай вошел. Он впервые оказался в храме. Служба уже кончилась. Потрескивая, догорали свечи у образов. Одна икона особенно привлекла его внимание. Старинная, в сеточке трещин. - Поставь, сынок, поставь свечку Николаю Чудотворцу,- подала голос из-за прилавка, где лежали для продажи иконы, крестики и свечи, старушка в черном халате и белой косынке. Николай купил свечку, затеплил ее от другой, неумело вставил в лунку поставца, но она тут же наклонилась. Старушка неслышно приблизилась сзади, вынула свечу, подержала противоположный конец над огнем и поставила ее ровно. Перекрестилась. Николай Чудотворец смотрел прямо на Круглова. Рука его невольно потянулась ко лбу… Вернувшись из церкви в гостиницу, он до вечера лежал на провисшей пружинной кровати, листал оставленный кем-то журнал "Крокодил". Вечером пошел на танцы. У входа в Дом культуры стояли парни. Курили, громко смеялись. На Круглова взглянули внимательно. Он спокойно прошел мимо них. Танцевал то с одной девушкой, то с другой. Парни косо посматривали на него, но пока не подходили. Круглов сам подошел к угрюмому верзиле: - Меня Коля зовут, - протянул руку. Верзила руки как будто не заметил, сказал: - С Ларисой больше не танцуй. Понял? - Это которая? - Вон та, - он кивнул на высокую красивую девушку. Круглов уже дважды танцевал с ней. - Ну, это уж мое дело - с кем танцевать, - отрезал Николай. - Твое, конечно. Только на себя потом и обижайся, фраер.- Верзила презрительно скривил губы, и лицо его сразу стало злым, некрасивым. Круглов тут же пригласил Ларису на танец. Она охотно согласилась. Когда танцы закончились, к нему ленивой походочкой приблизился парень лет восемнадцати, буркнул: - Пошли выйдем. - Пошли, но сразу предупреждаю - я в десанте служил. - Иди-иди. Там разберемся, какой ты десантник. За углом здания, как и думал Николай, его ждал тот угрюмый и еще человек пять. - Ну что, фраер? Тебя предупреждали? Ты не понял. Теперь учить будем… Круглов не стал ждать и ударил первым – коротко, по-боксерски. - У, сука!..- На него налетели все разом. Николай сбил с ног одного, другого, но и сам пропустил несколько крепких ударов. "Надо бежать. Забьют". Его окружили, прижали к стене. Он пнул в живот того, что стоял перед ним, рубанул наотмашь правой рукой еще одного и рванул вперед, что было сил. Долго бежал, потом пошёл. Никто его не догонял. "Вот дурак-то! Сам же нарвался. И Лариска эта тоже хороша. Ведь знала, что меня за нее бить будут…" Вспомнил, что оставил в гардеробе плащ и зло сплюнул под ноги… Впереди него шли две девушки. Одна свернула налево, в переулок, вторая шла прямо. Тут только Круглов сообразил, что не знает, где находится. Это днем городок казался маленьким, и заблудиться в нем вроде бы негде, а ночью – темень, кругом одни и те же черные дома. Николай ускорил шаг, окликнул: - Девушка! Она остановилась. Круглов приблизился и узнал её. Он танцевал с ней. Она была скромно одета: белая блузка, черная юбка и белые туфельки. Сейчас на ней было пальтецо немодного покроя, на ногах простые старые туфли, на плече – сумочка. Ничего в ней особенного: маленькая, худенькая, темные волосы собраны в хвостик. Вот только глаза… - У вас необыкновенные глаза, - медленно проговорил он. - Вы догнали меня, чтобы сказать об этом? - по губам ее скользнула улыбка. - Нет… - Николай смутился, что редко с ним бывало. – Вернее, да… То есть… Я хотел спросить, где гостиница? - Прямо до площади, потом направо, - девушка махнула рукой в ту сторону, откуда шёл Круглов. Николай стоял, молчал, не уходил. Девушка тоже не уходила, будто ждала чего-то. - Можно, я вас провожу? – нарушил, наконец, он молчание. – Темно… - Вера. - Николай. Круглов. Они пошли по тихой темной улице. Дома кончились. С левой стороны дороги, насколько хватало глаз, тянулись поля, с правой – темнели деревья, выделялась светлым пятном церковь. - Ты здесь живешь? - Да. Вот мой дом. … Николай Петрович остановился. С левой стороны – поля, с правой – церковь… Дома не было. На его месте пустырь, густо заросший крапивой. Он направился к церкви. Служба кончилась. В храме тишина и полумрак. Женщина в темной одежде покупала свечи. Круглову показалась знакомой её фигура. Она подошла к распятию, поставила свечку. Зажгла от неё другую и понесла к иконе Николая Чудотворца. И когда протянула руку с горящей свечой, зелёный огонёк сверкнул на её ладони. - Вера, - беззвучно прошептали его губы. Глаза его встретились с глазами святого… … В комнату Веры был вход прямо с улицы. Они вошли, не потревожив её мать. Рано утром Круглов ушёл. Впереди был ещё день, вечером Николай уезжал. Он сходил в Дом культуры за плащом. Гардеробщица была другая и долго не хотела отдавать. Между прочим, увидел Николай ту девушку, Ларису, на улице. Она улыбнулась ему игриво. Он тоже выдавил из себя улыбку. Они разошлись, ничего не сказав друг другу. Вера работала нянечкой в детском саду. После работы Круглов встретил её. - Я приеду за тобой. Мы поженимся, - зачем-то говорил он. – Скоро я получу квартиру… Вера молчала. Уже на автовокзале Николай случайно нащупал в кармане кольцо. - Дай руку. Вера протянула узкую, почти прозрачную ладонь, и он надел колечко на безымянный палец. - В самый раз. - Ой, спасибо! – Вера улыбнулась, но Круглову показалось, что радости в её улыбке не было. – Коленька, приезжай за мной, пожалуйста. Скорее приезжай. Я буду ждать. - Конечно, приеду, Вера, конечно… Он сел в автобус. И по дороге домой, уже искал для себя оправдание. "Ну кто я ей? Подумаешь… А с Людмилой всё уже решено, всё ясно…" … Горели, потрескивая, свечи. Бесшумно переходила от иконы к иконе старушка в черном халате и белой косынке, протирала поставцы. Вера обернулась. Да, это была она. Волосы выбились из-под платка, и в темных прядях были видны седые ниточки. Лицо – как восковое. Круглов шагнул к ней. - Я знала, что ты приедешь. - Я женат. - Знаю. - А как ты живешь? Губы ее дрогнули. Сказала тихо: - Пойдём. Они стояли у чугунных церковных ворот. Вера толкнула дверь, и она со скрипом медленно распахнулась. По тропке они пошли вглубь кладбища, мимо покосившихся крестов, памятников, железных оград. Над ними шумели, раскачиваясь, сплетаясь ветвями, огромные старые тополя. Лучи солнца, пробиваясь сквозь листву, разбрасывали повсюду изумрудные пятна. Никто не повстречался Николаю Ивановичу и Вере. Они остановились у невысокой ограды. Внутри нее холмик, весь заросший ярко-зеленой травой и желтыми одуванами, на нем металлический крест, табличка с надписью: " Коля Круглов". Вера достала из сумки тряпочку, протерла ограду, крест, рассыпала по могиле горсть пшена. По дате на табличке Николай Иванович узнал, что пять лет жил на земле его сын. И уже пять лет нет его на этой земле… А ему, старшему Круглову, еще жить… как-то жить… Он опустился на колени, прижался щекой к холодному кресту… До отхода автобуса оставалось полчаса. Окошечко кассы распахнулось. Несколько человек поднялись со своих мест. - Этот – за мной, - сказала толстая женщина и высыпала шелуху от семечек в урну. - Да-да, - поспешно подтвердил Николай Иванович, хотя никто и не возражал. Купил билет и вышел на улицу. Вера ждала его. - Я приеду… А где ваш дом? - Не надо меня искать. - Я приеду насовсем. - А жена? - Разведусь. - А дочь? - Но что же делать, Вера? - Не знаю. Когда Николай Иванович сел у окна, глаза их встретились… Вера взмахнула рукой. Зелёный огонек блеснул на её ладони, и Круглову показалось, что кто-то ещё, невидимый, смотрит на него со стороны.
ОН КАПИТАН
Поезд тяжело встал у платформы. Люди выпрыгивали на перрон и спешили укрыться от дождя в здании вокзала. Сергей не знал, в каком вагоне ехала Ольга, и ждал у первого. Наконец увидел: она торопливо шла, почти бежала, вдоль состава… Хотел обнять, но Ольга увернулась. - Здравствуй, пошли, пошли быстрее, - шептала она и тянула за руку. - Подожди. Куда ты? У меня же машина. Теперь Ольга шла за ним. Семенила сбоку и всё оглядывалась по сторонам. Сели в его серую "Волгу" и поехали к центру города. "Дворники" усердно раздвигали потоки воды на стекле. Ольга прижалась к плечу Сергея. Достала из кармана платок и вытерла его щеку. - Промок… Мы к тебе едем? - Нет. Завтра своих отвезу в деревню… Как ты-то одна вырвалась? - Вырвалась… Так куда мы, Серёжа? - Посидим в ресторане. Не против? - Да. Посетителей было мало. Сергей и Ольга сели за свободный столик у окна, покрытого замысловатым рисунком. Свет с улицы почти не проникал. По стенам горели светильники в виде старинных фонарей. Тихо играла музыка. Ольга улыбалась несмело, уголками губ. Скользнула узкой ладонью по его руке. Сергей заказал бутылку сухого вина и салаты. - Ну, рассказывай… - Что? - Как жила? Ольга не ответила, пригубила вино. А Сергей выпил целый фужер и налил ещё: - За встречу! - Ты за рулём, - напомнила она. - Ничего… - он наклонился к ней, провёл рукой по волосам. - Не надо, Серёжа. - Я соскучился. - Я тоже. На невысокую, в одну ступеньку, эстраду, легко вспрыгнул симпатичный паренёк в светлом костюме, с гитарой, выключил музыку, поправил микрофон, тронул струны. Запел. Он капитан, и родина его Марсель, Он обожает шумы, споры, драки, Он курит трубку, пьёт крепчайший эль, И любит девушку из Нагасаки… Сергею нравилась эта старая наивная песня. Песня из дворового детства. Он забылся, пепел с его сигареты падал на скатерть. Ольга нагнулась, чтобы сдуть пепел, и открылась тонкая, беззащитная шея… У ней такая маленькая грудь, И губы, губы алые, как маки, И вечерами в старом кабаке Танцует девушка из Нагасаки. Сергей держал её ладонь в своей и чувствовал, как она вздрагивает… Приехал капитан издалека И тут узнал, что джентльмен во фраке, Однажды, накурившись гашиша, Зарезал девушку из Нагасаки… - Какая странная песня, - прошептала Ольга. У ней такая маленькая грудь, И губы, губы алые, как маки, И вечерами в старом кабаке Поют о девушке из Нагасаки Когда выходили из ресторана, Сергей обнял Ольгу, прижал к себе, и она потянулась к нему губами… В машине он снова поцеловал её и запустил пальцы в волосы у шеи – мягкие, воздушные… - Завтра встретимся? – спросил он. - Завтра? – будто бы испуганно откликнулась она. – Утром мои приедут, а вечером я как-нибудь вырвусь. В этом городе жили её родители. И каждый год Ольга приезжала сюда в отпуск с мужем и сыном. Сергей высадил её у аптеки, неподалёку от дома. Вечером он сидел на кухне. Сын уже спал в своей комнате. Жена смотрела телевизор. Сергей в несколько затяжек прикончил сигарету, раздавил окурок в пепельнице и принялся за следующую. - Серёжа, ну что ты? – позвала Марина. Он не ответил. Долго ещё сидел на кухне. Пошёл спать. Жена лежала, отвернувшись к стене. Утром он вёз жену и сына в деревню к бабушке. Напевал: - Он капитан, и родина его Марсель… - Да хватит тебе, - резко сказала Марина. Сергей замолчал, но вскоре опять запел. - Папа, ты на выходные к нам приедешь? – спросил восьмилетний сын. - Не знаю. Наверное – нет. - Конечно, тебе без нас лучше, - кольнула жена. - Перестань, Марина. Из деревни он вернулся в город и весь день сидел на работе в своём кабинете, занимался обычными делами… Они договорились встретиться в шесть часов. Когда он подъехал к аптеке, Ольга уже стояла на крыльце. Сергей приоткрыл дверь, и она села рядом. - У меня полчаса. Он ехал не быстро, сворачивая с улицы на улицу, без цели. У продовольственного магазина она попросила остановить, ушла и скоро вернулась с полной сумкой. - Всё, Серёжа, домой. - Завтра как? - Твои уехали? - Да. - В одиннадцать у аптеки. Высадил её за квартал от дома. Смотрел, как спешила она: сумка оттянула правую руку, левой взмахивает при каждом шаге, волосы растрепались… В одиннадцать она уже ждала его. - Сколько сегодня времени? - До восьми вечера. Дома, едва захлопнулась дверь, они обнялись. Ольга осмотрелась в квартире. - Ничего не изменилось. - Да. Ты есть будешь? - Нет, Серёжа. – Он вспомнил, что она и раньше никогда не ела у него дома, он даже обижался сначала… Повлёк её в спальню. - Нет, не пойдём туда… … - Он капитан, и родина его Марсель… Грустная песня… Хорошо… - Капитан, - Ольга провела ладошкой по его щеке, и Сергей вздрогнул, как от ожога… Так они встречались неделю, почти каждый день. Иногда Ольга приходила на час, на два, иногда – на целый день. Сергей не знал, что она говорила мужу. А дни стояли на редкость солнечные, тёплые… Однажды Ольга сказала: - Завтра мы уезжаем. - Уже? - Да… Она стояла лицом к окну, было слышно, как тикает будильник на трюмо. - Пять часов, - сказал Сергей. - Серёжа… - Ольга обернулась к нему, лицо её сморщилось, руки беспомощно висели вдоль туловища… Ночью пошёл дождь. Он продолжался и утром. Сергей не выдержал, опять сорвался с работы, погнал свою "Волгу" через серый водянистый город к переезду. Состав прогрохотал мимо. Сергей проскочил переезд, дальше шоссе тянулось вдоль железной дороги. Он был уверен, что она видит его. Мокрый ветер врывался в открытую форточку, бил в лицо, и Сергей кричал: - Он капитан! И родина его Марсель!.. …Он ударил по тормозам и откинулся на сиденье. Отгрохотал поезд. "Не приедет больше". Дождь шелестел. "Спокойно, капитан, спокойно, спокойно…"
ЗА ПОСОБИЕМ
Ох, как плохо уже с утра. А делать нечего – оделся Иван, пошёл. В полседьмого утра пошёл, очередь-то надо пораньше занять. В "собес". А началось всё недели полторы назад. Жена сказала: - Возьми у себя в конторе справку о зарплате за три последних месяца. - Зачем? - Для пособий на детей. - Их же и так дают. - Увеличили. - На много? Она, с нервным смешком, назвала сумму. - Издеваются. - Возьми справку-то. - Возьму. В первый день он сказал жене, что не было на месте секретарши. Во второй день работали на выезде – не возвращаться же в контору из-за справки… Потом выходные. Потом три вечера подряд он приходил домой крепко выпивши (да больше притворялся, честно-то). - Ну, мне, что ли идти к тебе в бухгалтерию? Что за мужик… Тянуть уж и правда больше было нечего. На следующий день пошёл Иван в контору. Удивился даже, как быстро всё решилось. Бухгалтерша нажала несколько кнопок компьютера – и вот он, в руке его, тёплый листочек, на котором вся его зарплата за три месяца чёрным по белому расписана. - У секретаря печать поставьте. На двери директорского кабинета висела картинка: суровое лицо, кажется, борца Карелина и подпись: "Входи тихо, проси мало, уходи быстро". Шутка такая. Директор у них шутник… Секретарь – строгая женщина - взглянула на справку и поставила печать. Делов-то! Стоило и переживать… В тот вечер Иван шёл домой весёлый, довольный. А жена сказала: - Я сейчас схожу к председателю, возьму справку о составе семьи, - (Иван вздохнул облегчённо, что хоть не ему к председателю кооператива идти. К нему, председателю, если обратишься зачем, так он такую важность на себя напустит, что забываешь зачем и пришёл), - Завтра отпросишься на работе. А послезавтра сходишь в собес. - А чего я-то? - Ну а я, что ли? – возмущённо спросила жена, застёгивая плащ. И вышла. К председателю. - Папа, включи мультики, - попросила старшая пятилетняя Анютка. Иван пошёл с ней в комнату, а там младшая, Настя, добралась до какой-то маминой тетрадки, уж приготовилась листы вырывать… Жена у Ивана работает в школе. Ей никак с утра не сходить в собес, точно, тут и обижаться нечего… И вот идёт Иван. В чёрной матерчатой сумке жёлтая папочка с кнопкой-застёжкой – в ней "документы". Специально для этих "документов" жена и купила папку. Идёт не быстро и не медленно. Курит. Хорошо, тихо. Никто над ухом не гудит – ни жена, ни дети. И на работу сегодня не пойдёт, на весь день отпросился. Так что – после "собеса" ещё и на дачу сбегает. А с каким удовольствием он пошёл бы на дачу прямо сейчас! Дача появилась в прошлом году. Хороший приятель купил дом в деревне, а неказистый огородный участок отдал Ивану в пользование, просто так, без денег. Когда у них не было дачи, и он, и жена удивлялись, мол, как могут люди, отработавшие неделю, в выходные ехать на дачи, потеть в автобусе, пластаться на грядах, да ещё рассказы о том, что воруют урожай (соседка по дому рассказывала: вырастила капусту – кочаны в обхват, радовалась, приехала с зятем на машине, чтобы снять с гряды и увезти, а грядка – голая, на столе в домике записка: "Спасибо за хороший урожай" и пятьдесят копеек…) Да дешевле купить и картошку, и морковку, и капусту… Но вот – взял он участок, уже года три как заброшенный. Место болотистое, торфянник. Но его участок на бугорке – сухо. И домик есть – двухэтажная скворешня. Сухая трава пластами лежала на земле. Шиповник, что был посажен по периметру, как живая изгородь, беспорядочно разросся. Осиновые вички торчали то тут, то там… Иван взял тогда грабли, принялся сгребать сухую траву и как увидел пробивавшуюся под ней молодую зелень, аж дыхание перехватило – весну освобождал… И с того дня – всё, заболел дачей. И жене понравилось. К счастью для Ивана, она редко туда выбиралась. К счастью, потому что больно уж любит, чтоб всё было, как она хочет. Учительница. Она и с ним, как с учениками говорит. А дочек ещё не брал на дачу, малы. В этом году уже можно взять. Всего-то минут сорок ходьбы от дома… А между тем, он уже шёл по центральной улице, и приближалось длинное трёхэтажное здание городской администрации. В нём-то и есть этот "собес". Иван выбросил сигарету. Вход в "собес" со двора (жена сказала). Дверь ещё заперта. Рано совсем, а уже две женщины стояли. - Кто крайний? – спросил Иван. - А вы на какую букву? – откликнулась крашеная блондинка в тесных джинсиках и светло-голубой куртке. Вторая, в кожаном плаще и в сапогах "на шпильках", высокомерно отвернулась. - Что? – Иван не понял про букву. - Фамилия у вас на какую букву? - На "пэ". - Тогда вы за нами, в девятый кабинет, - охотно и почему-то радостно объяснила блондинка. Очередь прибывала. Всё женщины. Молодые. Разные. Красивые и не очень. Хорошо, модно одетые, и совсем простенько, но всё равно с претензией на модность. Иван отошёл в сторону, чтобы не слышать обычных женских разговоров. Не любил. Но блондинку в голубой куртке, цепко взглядом держал. Ровно в восемь дверь открылась. Видимо, работники "собеса" проходили в здание с центрального входа. На крыльце все смешались. Иван уж подумал, что всё – пропала его очередь. Но в коридоре увидел свою блондинку, севшую у кабинета на металлический стул, и встал рядом, прислонившись к стене. За ним ещё человек пять. Все стены были увешаны образцами справок, заявлений, текстами каких-то постановлений. Иван подумал – чтобы всё это прочесть и понять не один день потребовался бы… Дверь приоткрылась: - Заходите, - сказал женский голос. И вот первая женщина из очереди, в кожаном плаще, вошла в кабинет. Вскоре оттуда послышались голоса. Что говорили, было не понять, но по тону ясно, что посетительница возмущается, а хозяйка кабинета отвечает ей нарочито спокойно и твёрдо. Женщина вышла из кабинета раскрасневшаяся, плотно сжав губы, глядя прямо перед собой, простучала каблуками по коридору к выходу. Так стучала, что казалось – тонюсенькие каблучки непременно подломятся… Высунулась из-за двери чиновница и, глядя поверх голов, сказала: - В справке из домоуправления должно быть написано – "проживают на сегодняшний день", у кого этого нет – переделывайте справку, - и дверь закрыла. Блондинка, что сидела перед Иваном, глянула в бумажку, удовлетворённо кивнула и подошла к двери, постучала, вошла. Иван нашёл эту справку. Даже сердце тоской сжало. Не было "проживают на сегодняшний день". Он ещё раз с первой буквы прочёл – не было… И тут он решился на отчаянный шаг – достал из кармана куртки ручку и просто подписал впереди те слова… И вот он в кабинете. На краешке стула пристроился перед столом. Молча все бумажки выложил. Женщина с высокой прической, не молодым, но очень гладким лицом, пробегала глазами строчки. Дошла и до последней, той, справки. И будто бы только сейчас она и заметила Ивана - до этого её интересовали лишь бумажки – удивлённо вскинула на него глаза: - Это что? - Справка. – И он узнал её: по глазам, по ожившему лицу. И она его, конечно, узнала. Десять лет в одном классе учились. Вздохнула она, ткнула наманикюренными пальцами в клавиатуру компьютера, протянула листок: - Печать в пятом кабинете поставь. - Спасибо, Оля. Она не ответила ему. Громко и чётко выговорила: - Следующий. А уже через час Иван, переодевшись попроще, шагал по мягкой грунтовой дороге. Молодая зелень радовала глаз, птицы – пели, солнце – светило… "Не пойду больше ни за какими пособиями. Проживём".
СПАСИБО ЧЕХОВУ
Рассказ тренера
Работа наша сам знаешь какая – тренировки да выезды на соревнования, летом – лагерь. Всю подноготную учеников поневоле знаешь – кто как учится, как дома дела, характер, привычки, все… И что Куликов у меня матерщинник страшный, знал уж я давно. Двенадцать лет ему, три года у меня тренируется. Уж ему и попадало от меня, а иду мимо раздевалки – мат-перемат, и Куликов громче всех. Не он, конечно, один, а попадало всегда ему. Бывало уж иной раз сделаю вид, что ничего не слышу… В прошлое лето тоже в спортивный лагерь поехали. Первый день самый суетливый – заселение по корпусам, выдача белья… Все педагоги на взводе. Мальчишкам-то чего: матрас на койку, сумку под койку и уже носятся по всему лагерю – из города на простор вырвались. Я чего-то в клуб зашел, а там у нас библиотека есть, я слышу – кто-то там говорит, заглянул. Один-то сразу меня увидел, примолк, а Куликов спиной ко мне стоял – и чешет так, что даже у меня уши в трубочку сворачиваются. - Все, Куликов, ты попал! – он, бедный, так на полуслове, вернее на полумате и застыл, видит, что у меня уж рука на оплеуху поднимается, голову в плечи втянул. А я рукой-то этой, что за оплеухой потянулась, и схватил первую попавшуюся книгу с полки. Раскрыл не глядя: - Вот отсюда, наизусть, - пальцем ткнул и Куликову под нос сунул. Тут и сам заглянул: «Антон Павлович Чехов. «Толстый и тонкий». – Понял? – говорю: - В конце смены, на заключительном концерте. Наизусть. - Понял. Ну, смена, как смена была: утром зарядка, днем тренировка, костры, походы, рыбалки – все было. Только Куликов мой, вижу, притих. А, надо сказать, парень-то он хороший и спорт любит. И выступает на соревнованиях хорошо. Я бы, может, другого-то на его месте уже и отчислил из группы. Дисциплина – главное в работе детского тренера. Верно? И они все мой характер знают. Вот Куликов-то мой и присмирел. Во всяком случае, при мне. Не слышно его совсем. А гляжу – в свободную-то минуту книжку все читает. «Ну, давай-давай», - думаю. Ну, там и без Куликова проблем хватало, такие орлы есть… Да сам знаешь… И вот последний день. Родители приехали, у нас традиция такая – в последний день концерт для родителей давать, а вечером большой костер на берегу… Гляжу, Куликов-то бедный, от волнения аж побледнел весь. Я уж сам за него переживаю – справится ли… Концерты у нас всегда хорошие. Такие артисты есть – и поют, и пляшут, и сценки всякие ставят. Все довольные – и ребята, и родители. И вот ведущий концерта, Сашка Потралов (спотсмен-то из него вряд ли великий получится, а артистом точно будет, если учиться пойдет), так вот, Потралов объявляет: - Выступает Сергей Куликов. Все уже заулыбались, знают, что он без матюжка-то двух слов связать не может. Выходит Куликов – гляжу, собрался весь, как перед стартом, он это умеет, уверенно на сцену вышел, (уже и смешки среди зрителей слышны) встал, голову наклонил, будто задумался, и, театрально так: - Антон Павлович Чехов! «Толстый и тонкий»! Тут уж все в голос смеются. А Серега-то, Куликов-то – понимает, что он пользуется успехом, рассказ-то ведь юмористический. И, как по писанному шпарит, без запиночки. В раж вошел. В лицах все разыгрывает. Кое-кто уж по земле катается, за живот держится… Аплодисменты, как народному артисту были…Спускается Куликов со сцены, улыбается счастливо. Мать тут к нему подскочила, обняла, за руку схватила и ко мне: - Спасибо вам, Андрей Николаевич! – слезы у женщины на глазах. - Да это, - говорю, - Чехову спасибо! - И Чехову, спасибо и Чехову! – не понимая, наверное, о каком Чехове речь, твердит мать. А Куликов мой, стоит, глаза скромно потупив, улыбку сдерживает, ну как на награждении за первое место, а потом выдает: - Это мне за то, что я матюгнулся… Блин.
СНЕГОПАД
- Вчера анекдот слышал… - Ну-ну… … Двое приятелей-соработников, Иван Дурьев да Саня Ражников привычно встретились утром на остановке, куда вскоре должен подъехать заводской "пазик". - Вздуй-ка… - Саня сунул в рот сигаретину, Иван поднёс к ней огонёк зажигалки. – Ну-ну, анекдот-то?.. - Ну, вот… - Иван не умел рассказывать анекдоты, вообще, был молчун, но тут, видно, захотелось. - Обезьяна бежит по лесу: "Кризис, - орёт, - кризис!" Ну, вот… А на встречу ей волк… вот… нет… медведь! Вот. "Ты чего орёшь, обезьяна?" "Так ведь – кризис, кризис!.. Саня заранее улыбается, ждёт момента, когда нужно будет рассмеяться, затягивается глубоко, выпускает дым, и снова полуулыбка приоткрывает его крепкие жёлтые зубы… Подходит к остановке "мастерица" из их цеха, Ольга, кивает им. - Здравствуйте. Она в шубейке, в шапочке меховой. Встаёт чуть в стороне от мужиков. Закуривает длинную тонкую сигарету. - Ну-ну… - подгоняет приятеля Ражников. - Ну, вот, медведь-то ей: "Какой кризис, обезьяна? Я как ел быков да коров, так и ем". Обезьяна дальше по лесу бежит: "Кризис, кризис!" Мимо них, с электрическим гулом, рассыпая снопы искр, сметая иней с проводов, проплывает первый утренний троллейбус. Ольга достаёт из сумочки мобильный телефон, смотрит, наверное, время, потом жмёт кнопки: - Вы где там? Так чего, долго? Ну, я жду, - и недовольно выключает телефон. - Чего там? – интересуется Саня Ражников. Автобус, и правда, уже задерживается, а на улице, как тот же Ражников говорит – "не май месяц". Все уже притопывают и потирают носы. - Скоро приедут, говорят, – не глядя на него, отвечает мастерица, бросает на дорогу окурок и достаёт следующую сигарету. - Ну, вот, - продолжает Иван, - а ей навстречу волк: "Чего орёшь, обезьяна?" "Так ведь – кризис, кризис!" Саня, вдруг перебив его, сквозь зубы цедит: - Я-а… Жду-у… А мы так – не люди?.. Дурьев мельком глянул на Ольгу, кивнул согласно на слова приятеля и продолжил рассказ: - "Какой кризис, обезьяна? Я как ел козлов да баранов, так и ем". Обезьяна дальше бежит: "Кризис, кризис!" – Иван затараторил, приближая развязку анекдота. – А навстречу лиса: "Чего орешь?" "Так ведь – кризис, кризис!.." Тут из-за поворота показался автобус. Все шагнули к обочине. И Иван совсем уж торопливо досказал: - "Я как ела курочек, так и ем, как ходила в шубке, так и хожу. А ты, обезьяна, как была с голой задницей, так и осталась". Со скрипом раскрылась дверь. Мужики пропустили вперёд мастерицу, потом и сами шагнули в сумрачное (в салоне не горел свет), пахнущее бензином, тепло. - Здравствуйте, - для всех сразу и в один голос сказали Иван и Саня и встали в проходе, ухватившись за подпотолочный поручень. Сиденья уже заняты, но для Ольги кто-то подвинулся. В автобусе по пути на работу все молчат, в большинстве – дремлют. Редко кто спросит что-то у соседа, получит односложный ответ. И опять молчание да гул мотора. Еще на нескольких остановках подобрали людей и, наконец, минут через двадцать выехали на прямую, уже без остановок, дорогу к заводу. Вот и долгая унылая стена, обносящая заводскую территорию… Автобус встал у проходной. С другой стороны подъехал такой же автобус, из него тоже выходят люди. Голоса, приветствия, рукопожатия… Проходят, показывая пропуска на территорию завода. А за проходной – отдельными ручьями – к цехам, к административному корпусу, к гаражам… Морозец прохватывает, и все поторапливаются. И над каждой головой – белое облачко… Иван и Саня вбегают в здание, поднимаются по лестнице на второй этаж. Мужики толкутся у входа в раздевалку, читают что-то на стенде. - Чего там? Саня протолкнулся к стенду, а Иван не стал толкаться, пошёл к своему шкафчику. - Вот гады, а… - А ты чего хотел – кризис… - Не, а чего делать-то?.. -В суд надо подавать, не имеют права… - Пошли в контору! Возмущенная разноголосица. Иван уже переоделся в спецовку. Саня к своему шкафу подошёл, остальные мужики подтянулись… - Ты видел? – Ражников у Ивана спросил. - Нет. - Ну, посмотри… "Приказ… В связи с производственной необходимостью и тяжёлой экономической ситуацией, сложившейся… Перевести на трёхдневную рабочую неделю… Сократить…" В череде фамилий и должностей, подлежащих сокращению, Иван нашёл и себя – "наладчик оборудования Дурьев И. В." Щёлкает каблуками по коридору, председатель цехового профкома Игнатьева. Мастерица Ольга с другой стороны спешит: - Так чего, мужики, на работу-то пойдём?!.. … Кто-то идёт в цех, но большинство собираются за столами в "красном уголке". Обычно в перекуры и обед, здесь режутся в домино и карты, пьют чай… - Пишите по собственному желанию, - убеждает Игнатьева, - тогда сразу пособие получите по безработице… - А если нет желания? - Сократят с выходным пособием, но по безработице меньше получите, – поясняет профсоюзница. - Сегодня рабочий день для всех! – мастерица кричит. – Всем опоздание поставлю. Никто её не слушает. Наконец, и начальник цеха – высокий, со спокойным лицом и красивой седой шевелюрой – Забродин, пришёл. Ещё минут пятнадцать посидели, поругались мужики и разошлись по рабочим местам… Иван работал, как обычно, как привык за десять-то лет… Саню не сокращали – ну, у него ребёнок маленький, ещё что-то… Но ведь и у Ивана ребёнок… - но нет, ни о чём он не думал, не позволял себе думать… В обед и в перекуры играли в домино. Кое-кто из сокращаемых обсуждали – писать ли, правда, "по собственному желанию" или ждать в конце месяца сокращения… Иван Дурьев молчал и, так же как и работал, привычно выкладывал доминушки и даже вполне бодро констатировал: "Рыба!", хлопнув чёрно-белой костяшкой по столу. После смены он не захотел ехать в "служебном", первым переоделся и вышел на улицу, двинул на остановку рейсового автобуса, не пожалел и двенадцати рублей на билет. На полпути к остановке его нагнал Саня: "Там мужики, собрались к директору…" "Не пойду я". "Почему?" Иван закурил, усмехнулся и ответил: "Потому что кризис". Саня пожал плечами и отстал. Иван сел в автобус. И вышел из автобуса на две остановки раньше… Обычно, в обед и по окончании рабочего дня он созванивался с женой по мобильному. А сегодня забыл, и она почему-то не звонила… Он шёл по скрипучему снегу, и навстречу ему, и обгоняя его, шли люди – мужчины, женщины, и снег скрипел у них под ногами. И хотелось идти и идти, и чтобы снег скрипел и скрипел… Но, сам оборвал этот скрип, свернул в рюмочную. Иван не ходил сегодня на заводе в столовую, и деньги были. Купил сто граммов водки и горьковатый, пережаренный беляш, встал за одноногий круглый стол и к окну отвернулся, чтобы никто с хмельным разговором не подлез. Выпил, закусил… Откуда-то из подсобного помещения доносился голос – радио, что ли там?.. "Нами принят ряд антикризисных мер, направленных в первую очередь на защиту социальных гарантий…" "А ты как был с голой задницей, так и остался", - вспомнился анекдот… И тут во внутреннем кармане куртки затрепыхался и запищал телефон. Достал. Номер был какой-то городской, незнакомый. - Да, - осторожно спросил. - Ты где есть-то? Чего не звонишь? У меня исходящие блокированы, а ты не звонишь! Я с рабочего звоню. Я задерживаюсь, у нас проверка. Ты Лену-то забрал? – ей будто и не нужны его ответы. – Проверяют нас, ищут – кого бы сократить! Покормил Лену-то?.. - Иду за ней. - Чего, не забрал, что ли?.. - Я думал ты… - Ну, ты даёшь!.. - Я иду. Всё, давай, - и выключил телефон, оборвал жену… На участках, где обычно гуляют ребятишки, никого – ну, в такой мороз, может и не выходили, но и в здании уже темно. И окна их группы тёмные… Дёрнул дверь, влетел. В группу дверь заперта. Свет в коридоре – туда. Какая-то комната… Лена да нянечка сидят за столом, книжку листают. - Ну, вот и папа! – нянечка, молодая, некрасивая и, конечно же, недовольная, поспешно закрыла книгу. - Папа! – Лена к нему подбежала. - Извините, задержался… И мама – никак… - сбивчиво оправдывался Иван. – Одевайся, - дочке сказал (её уличная одежда тоже была здесь). - А мы уж не знаем чего и думать… - Извините. Помогал Лене одеться, а она спрашивала: - Ты чего, папа, долго? Уже всех детей забрали. Я уже плакала даже. - Это ты зря. - У вас там в фонд группы не сданы за прошлый месяц деньги, - напомнила нянечка. - С собой нет, завтра сдадим, - ответил Иван. Нянечка стояла у двери с ключом в руке, ждала их, и Иван, проходя мимо неё, отвернулся… Вышли на улицу. Дочка шла рядом, вложив свою одетую в варежку ладошку в его ладонь. Иван, выйдя из садика, почему-то не надел перчатки… - Папа, - Лена говорила уже бойко, без слёз в голосе. - Что? - Ты мне летом купишь ролики? Ну, два роликовых конька? - Куплю, Ленка, - твёрдо ответил Иван. - Папа… - Что? - Понимаешь… - Что? - Мне очень нужны ролики. - Купим… Ты не болтай давай, простудишь горлышко… Он кашлянул, высвободил ладонь: - Постой, - закурил торопливо, снова взял дочку за руку, выдул дым в сторону от неё, ещё раз затянулся и выбросил сигарету… - Давай-ка маме позвоним, - сказал, доставая телефон. - Давай, - сказала пятилетняя дочка. Снег мягко поскрипывал, трубка безответно гудела, дочкина ладонь тепло лежала в его ладони. В свете фонаря видны промельки снежинок, начинается снегопад, обещанное синоптиками потепление…
ГОРКА
Хотя он работал дворником, но снег любил. Особенно такой, как сегодня – лёгкий, пушистый… Он давно жил один в квартирке на пятом этаже. Весь двор звал его дядя Вася. … Сначала он очистил ступени у подъездов, затем стал чистить тротуар. Снежная пыль взлетала, искрилась. И эти холодные искорки напомнили вдруг детство, зимние радости – санки, коньки, катания с горы. Горки были в каждом дворе – сложенные из снега и залитые водой. А почему теперь-то их не стало? В его дворе нет никакой площадки для детских игр. Нет даже песочницы. Поэтому, летом детишки толкутся у подъездов, бегают по крышам гаражей, те что постарше – режутся в карты, бренчат на гитарах. А зимой детей вообще во дворе не видно. Он решил сделать горку. Не откладывая, взялся за дело. Ему хотелось закончить её к тому времени, когда родители поведут своих чад в детские сады, школяры на учёбу побегут. Он торопился. В некоторых окнах уже загорался свет. Горка получилась хорошая, настоящая, как в детстве. Оставалось залить её водой. Трижды спускался он с пятого этажа с полным ведром и поднимался обратно – тяжело, с передышками. Пришлось после работы сунуть под язык таблетку и отлёживаться на диване, прислушиваясь к неровному бою сердца. Вечером он видел, как дети катаются с горки: толкаются на ступеньках, несутся весёлой кучей вниз. А ночью снова падал снег. Дядя Вася не спал. Побаливало сердце. Он смотрел в окно, на лёгкий лёт снежинок. И вспоминалось не только детство, но и вся его непростая жизнь. Утром он, как обычно, почистил тротуар. Затем подобрал валявшийся в сугробе кусок фанеры и скатился с горки. Отряхнул штаны и пошёл домой. Видевший его в окно сосед, усталый и злой от бессонницы, крутнул пальцем у виска и пробормотал: - Опять у Васи крыша поехала.
ШИПОВНИК
Куст шиповника вырос на склоне оврага. Сначала это был совсем маленький кустик. Но год от года он разрастался. Хотя осенью его хлестали дожди, зимой засыпало снегом, весной ручьи, сбегавшие в овраг, подмывали его корни, летом палило нещадно солнце. Каждую весну распускались на кусте нежно-розовые цветы. Когда лепестки облетали, на месте цветов появлялись ягоды. Уходило тёплое пёстрое бабье лето. Уже выпадал по утрам иней, окрашивал всё в неяркий серебристо-молочный цвет, а ягоды всё ещё висели на голых ветках. Прилетали птицы: сороки, сойки, но им больше по вкусу, сладкая после первых морозцев, рябина. А потом падал снег. Ветки гнулись под его тяжестью, ложились на землю. Редкие неопавшие листья скорёживались, чернели, уходили в себя. Корни не впитывали из промёрзшей земли соки. Куст засыпал на всю долгую зиму. А просыпался под весеннюю песню синички. Днём, когда пригревало солнце, ветки становились мокрыми, а ночью весь куст покрывался хрустальной корочкой тихонько звенел, покачиваясь на ветру. Солнце припекало всё сильнее. Злые бурлящие ручьи устремлялись на дно оврага. Но куст цепко держался за кручу. Всё больше, пышнее разрастался шиповник. То тут, то там появлялись молодые кустики. И вновь распускались нежно-розовые цветы. И осы, перелетая с куста на куст, переносили пыльцу. И снова всё было как в прошлом году, как будет и в будущем. Потому что, так и должно быть всегда.
|
