|
О проекте
Редакция
Авторы
Галерея
Книжн. шкаф
Архив 2001 г.
Архив 2002 г.
Архив 2003 г.
Архив 2004 г.
Архив 2005 г.
Архив 2006 г.
Архив 2007 г.
Архив 2008 г.
Архив 2009 г.
Архив 2010 г.
Архив 2011 г.
Архив 2012 г.
Архив 2013 г.
|
Геннадий ЁМКИН
«Журавлиное» и другие стихи
Журавлиное
Над равниною серою, тусклою
Протянулись и тают вдали,
Словно песня протяжная русская,
Мои птицы, мои журавли.
Я не знаю, не знаю, не знаю,
Для чего я им что-то кричу,
Почему вместе с ними рыдаю,
Почему я за ними лечу!
В это небо, холодное, рваное
До того, что и жизни не жаль.
Журавлиное светлое странное
Прозвучало и кануло вдаль.
Над погостами, избами, липами,
Растворяясь в туманной дали,
Осенив мою родину кликами,
Пролетели мои журавли.
Но, смирившись со всеми потерями
До того, что и жизни не жаль,
Отчего же смотрю я потерянно
На покинутый птицами край?
Оттого ли, что, все неизбежное
Принимая, покорный судьбе,
Журавлиное светлое нежное,
Уходя, я оставлю тебе…
***
А птицам тоже Родина нужна –
И соловью, и маленькой синице.
Любая ветка песне не годится.
Для песни птице Родина нужна.
И я, влекомый к дальним берегам,
Хотел им петь. Но в сердце мне звучали
Березовые тихие печали
И поклоненье веющим снегам.
И понял я: какого мне рожна
Далеких гор угрюмые отроги?
Верните мне туманы у порога.
Для песни птице Родина нужна.
Всегда твой сын, люблю и понимаю
Летящий лист, у образа свечу
И журавлей…
Я с ними зарыдаю,
Но никуда уже не улечу.
Не плачь
О нет, не расколдуешь сердце ты.
А.Блок
Не плачь. Не расколдуешь ты
Ни звонкой песней, ни молитвой
Мне сердце, что у той черты,
Где все почти уже забыто.
Где отчий край, где отчий кров
Еще зовут, еще родимы,
Но смутный впереди покров
Мне приоткрыт необратимо.
О, там другие времена!
Другие звезды и объятья!
И там другие стремена
Ушедшие готовят братья.
Не расколдуешь эту высь,
Мне предназначенную свыше!
Не плачь. А спой и помолись.
Я даже там тебя услышу!
И даже там, за той чертой,
Где солнце холодно и мглисто,
Ты будешь мне сиять звездой
Недосягаемой и близкой.
***
Как будто сплю. Как будто снится –
Что ангел мой меня позвал.
И, перед тем, как воспариться,
Я в грудь тебя поцеловал!
А ты, проснувшись утром рано,
Желанна, медленна, нежна,
Шептала: «Милый, милый!
Странно…
Вся грудь моя обожжена».
Серега
Я себе не придумывал Бога.
На хрена огород городить!
Вот он – рядом идет по дороге,
Нам одну сигарету курить.
Он хромает на левую ногу,
Как и я, он еще не женат.
На задании – просто Серега,
А в казарме – «товарищ сержант».
Он шагает по пыльной дороге.
Вместо нимба – повязка в крови.
И не знает, не знает Серега,
Что сегодня он будет убит…
У Сереги такая наколка!
Синий, с крыльями парашют!
Мы ходили вчера в самоволку,
А сегодня Серегу убьют…
А пока матерится Серега,
Проверяя свой боекомплект:
– На хрена мне придумывать Бога
В девятнадцать не полные лет…
У Вечного огня
Несут цветы. Огонь горит.
Про жизнь и про победу
«Афганец» с дедом говорит
И спрашивает деда:
– Скажи мне, дед, поведай мне,
Как было на большой войне?
У нас хреново было –
Ко всем чертям носило,
И пуля пролетала,
Бывало – попадала.
И говорит ему в ответ
Седой, как время, старый дед:
– На нашей всяко было:
Без курева, без мыла,
Шинельку продувало
И тоже – попадало.
И закурили.
Старый дед
И тот, кому немного лет.
Дымят.
Считают раны.
И оба – ветераны!
И старого и малого
По всем огням носило.
И до конца до самого
Спасибо не убило.
Посередине улицы,
Как будто бы одни,
Стоят и не накурятся,
Господь их сохрани!
Полет
О это бронзовое чудо!
Раскинув ветви над собой,
Куда летело и откуда,
Какою грезило судьбой?
Быть может, всей хвоёй поющей
Обнять хотело облака!
Но человек пришел. Послушно
Топор взяла его рука.
И птицы в страхе замолчали.
Остановились облака.
А жизнь была еще в начале –
По каждой жилочке текла.
Она еще смотрела в небо
Во все зеленые глаза,
Она еще шептала: «Мне бы…»
Но содрогнулись небеса
От крика бронзового тела,
Когда, последний вздрогнув раз,
Оно к земле, к земле летело,
Не отводя от неба глаз.
Прораб
С утра ваяю – сваю забиваю.
Прораб велел. Прораба уважаю!
Мужицкий корень. Он из работяг.
Он сам ломался крепко за пятак.
Он сам копал бульдозера почище
И нес домой усталые ручищи.
Он и рублю и слову цену знает,
Он работягу крепко уважает!
Прораб с утра шутнул: «Интеллигент!
Осилишь этот хрупкий инструмент?»
И веских слов сказав еще пяток,
Вручил огромный, грубый молоток.
И я с утра ваяю и ваяю –
Уже шестую сваю забиваю!
На совесть забиваю, матерясь,
Труда и слова осязая связь.
Прораб орет: «А ну давай седьмую!»
И я даю! Я каждой жилой чую,
Как та седьмая вздрагивает глуше,
Как та седьмая проседает глубже.
Седьмую забиваю, матерясь,
И с ней такую осязаю связь,
Что кости крутит, что прораб молчит,
Что сердце громче молота стучит!
А вечером стотонный молоток
Прораб возьмет, и скажет мне: «Браток!
Осваиваешь крепко ты науку!»
И обожжется о протянутую руку.
Поле
Поле в асфальт закатали.
Знаки и линии в ряд,
Где васильки мне кивали.
Все под асфальт, под асфальт.
В лязге, в строительной пыли
Мастер решает вопрос,
Чтобы бульдозеры срыли
Все под откос, под откос.
В лязге, в строительной пыли
Люди, в каком-то бреду,
Полю на грудь положили,
Как на могилу, плиту.
Все! Уложились до срока!
Дует в трубу музыкант.
Просто, сурово, жестоко
Мы применили талант.
Давит шофер на педали,
Думает что-то свое.
Поле в асфальт закатали,
Русское поле мое…
Дверь
Вместо милого порога –
Металлическая дверь.
Между ней стоит и богом
Полуангел, полузверь.
Там заплевано и гадко,
Скрежет лифта, тусклый свет.
Там, на лестничной площадке,
Курит выпимший сосед.
Вот докурит, свет погасит
Полуангел, полузверь.
Дверь глотнет его и лязгнет,
Металлическая дверь.
***
Ровесник атомного века,
Не признаю его родства.
А кто сказал, что человека
Господь создал для торжества?
Владелец невеселых дум
И не сторонник блудных песен,
Пусть я ему не интересен,
Зато я слышу сосен шум.
И если истина в вине,
То мне оно дороже века,
Как песня ветра ближе мне,
Как боль любого человека!
И принимать я не хочу
Такого века чернокнижье!
Отдайте это палачу –
Он веку атомному ближе.
Мужик
Когда набатный колокол гудел,
Тогда, крестясь на хаты и иконы,
Он брал топор.
Раскачивались троны,
Когда мужик вставал за свой удел!
Гудела Русь.
За правду шел народ.
И поднимались красные туманы,
Когда гуляли степью атаманы
И подпирали дымом небосвод.
– Крещенные!
Имайте – приказной!
Везет указ опричь мужицкой воли! –
И покатилась шапочка соболья
С кудрявой приказного головой.
И дым, и лязг, и ржание коней!
По хатам вой и плач, и шепот бабий.
Сошлися правды.
Царская – сильней,
Мужицкая – правее и кровавей…
О том набатный колокол гудел,
Когда, рванув исподнюю рубаху,
Мужик за правду восходил на плаху,
За волю, за землицу, за удел.
И, кланяясь последний раз кресту,
Калеченный уже, кричал народу:
– Мужик – Рассеи царь и воевода! –
И ближе был, чем оные, Христу.
***
Ссучились отказники,
У кормушки роясь.
Отменили праздники,
Отменили совесть.
Вам ли, суки, изменить,
Что народом пройдено!
Никогда не отменить
Мужика и Родину!
Солгите мне
Солгите мне, правители эпохи,
Вы наторели в этом, вам с руки,
Что больно вам за то, что плачут крохи
И что на паперть ходят старики.
Солгите мне о новой лучшей жизни,
Рукой плебейской царский кубок взяв,
Солгите мне, что вы – сыны Отчизны,
Солгите мне, что мой народ не прав!
Солгите мне с экранов ваших мерзких.
Я вам поверю только лишь в одном –
Что к зеркалам готовы занавески
И дело лишь за простеньким гробом.
Калека
Седой старик, худой и странный,
Далек от суеты мирской,
Стучит ногою деревянной
Куда-то к свалке городской.
Щербатым ртом горбушку хлеба
Мусолит. И молчит, молчит…
И не доносится до неба,
Как в землю он ногой стучит.
И в чреве атомного века
Среди таких, как он, калек,
Уснет старик. Умрет калека.
Исчезнет русский человек…
Ванюша
Не упитан, не начитан, –
Где мозги и где живот…
А врачи – ну что врачи-то, –
Сказали: «С Богом, пусть живет!»
Что же, с Богом – значит, с Богом,
Ничего, давай держись!
Повернулась к Ване боком
Вся судьба его и жизнь.
В кедах стареньких идет,
Телогреечка не лучше.
Кто-то скажет: «Идиот!»
Кто-то скажет: «Эх, Ванюша…»
Живет. Копает огороды
За миску деревенских щей.
Доволен он любой погодой,
Мальчишки дразнятся: «Кощей!»
Он на мальчишек не в обиде,
Он не в обиде вообще.
Он не такой как все – он видит
И понимает суть вещей.
Он с птицами, и тополями,
И с ветром в поле говорит.
Не говорит он только с нами,
А почему – не говорит…
Сума
Лицо светло морщинами столетий,
Блуждает взгляд, столетьями скорбя.
О, Родина! Твои больные дети
Так не похожи больше на тебя.
На страшный сон, на страшные гульбища
Смотрю, и призываю Страшный Суд.
Толпа ревет: «Поди! Юрод и нищий!»
И мне суму и рубище несут.
Сквозь дикий сон, сквозь дикие гульбища
Иду, зову! А Родины и нет.
Толпа ревет: «Поди! Юрод и нищий!»
А я в суме несу твой дивный свет.
И меч несу, и Знамя с Куликова,
И память «о Полку» несу с собой,
И всех времен напутствие и Слово.
Несу – благословение на бой!
Они
Я слышу топот ног и гуд.
От рубежей, от окоема
Они на царствие ведут
Свой разум темный.
И стонет Русь под их пятой.
Я слышу это!
Орды уже не золотой –
Другого цвета.
А во главе их – темный князь.
И гаснут звезды…
Вставай, Илья, перекрестясь,
Пока не поздно!
***
Я оставляю за собой –
Быть в поле ветром или птицей.
Я оставляю за собой –
Мессиям ложным не молиться.
Я оставляю за собой –
Не пить ваш яд, не брать из сум.
Я оставляю за собой –
Сгореть, как старец Аввакум!
***
Вспоминая все, что в жизни пройдено, –
Видно, годы делают мудрей, –
Я все чаще думаю о Родине,
О земле единственной моей.
Может быть, не очень и заметная,
Как неброский за окном пейзаж,
Родина – понятие конкретное,
А не поэтическая блажь!
Кланяюсь тебе и верю, Родина!
Скромной жизни подводя итог.
Вспоминая, сколько было пройдено
По тебе, любимая, дорог.
Но любая к дому приводила
Сквозь огонь, и лед, и зеленя,
Потому что матушка крестила
В спину уходящего меня.
Вспоминаю все, что в жизни пройдено,
И шепчу заветные слова:
– Слава Богу, есть на свете Родина!
Слава Богу, матушка жива.
г. Саров
|
