|
|
Вадим ДЕМЕНТЬЕВ |
|
2010 г. |
МОЛОКО |
|
О проекте "МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Вадим ДЕМЕНТЬЕВПровинциальная жизнь: ахи и вздохиГлавы из книги "Вологда и вологжане" В старину вологжан называли «толоконниками». Такое прозвище гуляло по Руси. И всё потому, что блюда из овса были нами любимы, в питании занимали почетное место. В каждом вологодском доме когда-то хранились запасы овсяного толокна – муки, приготовленной из пареного овса, – добавляемого ко многим кушаньям. Сколько из овса вкуснейших блюд готовили! Знаменитый овсяный кисель, который подавали в конце обеда, заспеница – уха из суща с овсяной крупой, овсеник – овсяный хлеб и булки, дежень – густо замешанное толокно на квасу, на простокваше или моченой бруснике, чулпан – пирог из овсяного теста. Даже отварную картошку можно было просто посыпать заспой – овсяной крупой, казалось бы, что проще, но пальчики оближешь, когда ешь, я это помню. Еще на Руси говорили: «Вологжане толокном Волгу замесили». Словарь П.А.Дилакторского дает в этой связи сноску на рассказ в книге И.Сахарова «Сказания русского народа». Будто бы вологжане собрались в дорогу и вместо хлеба взяли с собой толокна. Подходят к Волге, есть захотелось, расположились обедать на берегу. Кашевар достал мешок с толокном и стал разводить дежень в Волге. Мешал, мешал ложкой, наконец, говорит: «Готово!». Мужики стали хлебать Волгу: вода – водой, а где дежень? Взяли в оборот кашевара, а тот им говорит: дежень на дно опустился, и сам полез за ним в реку. Выныривает он без дежня, а земляки его на берег не пускают, ищи, мол, дальше. «Водяной съел», – взмолился незадачливый кашевар. «Ну, если водяной, – степенно рассудили вологжане, – то и вправду не сыскать». Так, не солоно хлебавши, и воротились в свою деревню. Народный анекдот, рисующий простодушную доверчивость вологжан, выставляет их в дурацком свете. Когда другие слушали его, то потешались, но не очень зло – и вологодскую хитринку кашевара замечали. Давать прозвища – наша древняя русская забава. Василий Иванович Белов даже посвятил ей главу в «Ладе», перечисляя наугад: архангелогородцы – моржееды, владимирцы – клюковники, брянцы – куралесы, новгородцы – гущееды и т.д. В каждой губернии, в свою очередь, обзывали жителей уездов, а последние придумывали дразнилки деревенским землякам. Такой обычай существовал и по всей Европе, мы и сегодня знаем, что итальяшки макаронники, а толстые фрицы пивняки. Только вот почему-то англичане остались без прозвища, хотя и любят овсяную кашу, жить без нее не могут по утрам. Тоже наши братья – толоконники. Но в каждой примете, национальной особенности, странности имеется и своя объясняющая сторона. С чего бы это вологжане издревле питали такую любовь к овсу, ведь, сеяли они и рожь, и ячмень, даже пшеничку? На этот вопрос отвечают современные этнографы: «Для жителей Вологодской губернии характерно преобладание в пищевом рационе растительной пищи, что всегда было присуще русскому этносу» (Т.А.Воронина). И далее непосредственно о толокне: «Благодаря такому питанию организм человека получал мощную энергетическую добавку». Вот вам и отгадка: суровые климатические особенности, постоянная тяжелая работа в поле и дома, легкость и быстрота приготовления, хороший вкус – всё это и многое другое приучило нас к оптимальной, востребованной организмом, насущно необходимой, ставшей «национальной» пище. Потребность оформилась в привычку, та – в обычай, в традицию, и вологодское брюхо с давних времен стало привычно к этой вкусной еде. Называли нас еще «вологодскими телятами», но, думаю, по внешней причине – по хорошей упитанности от хорошей еды. Мой затянувшийся сказ о «толоконниках» также имеет притчевую основу. Выражу ее просто: никогда нельзя с легкостью судить о тех или иных особенностях местной жизни или характерных чертах жителей. У каждой стороны имеется обратная. Любая легенда в той или иной мере отталкивается от реальных событий или фактов. Устоявшееся мнение при других обстоятельствах, при ином свете может быть не только поколеблено, но и ниспровергнуто. А взгляды, даже привычные, ставшие банальными, пересмотрены. Вологда – город провинциальный. Здесь многое устоялось и утряслось, определилось и не подвержено изменениям, обрело свои традиции, выросло до нравов, утвердилось и закоснело. И это определение – провинциальная Вологда – имело свое развитие, в каждый исторический период наполнялось своим содержанием. Только форма оставалась близкой к неизменной: провинция – это не столица, не главный город, не центр, это – периферия, со всеми последствиями, отсюда вытекающими. Хотя в феодальную раздробленность Вологда, как и другие удельные княжества (наш город входил в таковое недолгий период в XV веке), еще могли посягать на старшинство или первостепенство в Русской земле. И все-таки подчиненность Вологды иным землям (новгородской или московской) здесь определилась издавна, стала привычной, обыденной. Такое присоединение, что важно сразу отметить, не носило конфликтного характера. Не в пример вольнолюбивым новгородцам, гордым тверичам, неверным рязанцам или бунтовщикам вятичам. Тихая моя родина слыла таковой не только потому, что располагалась на спокойных природных равнинах с редкими деревеньками, а еще и потому, что не отличалась строптивым духом, не бузила понапрасну, не была, как говорила моя бабушка, со всеми поперечной. И не жила с фигой в кармане, пытаясь получить себе преимущества тихой сапой, хитростью или обманом. Все эти начальные побуждения и привычки, которые наглядно прослеживаются в истории, и еще более ранние – от славянского этноса, владевшего приемами хлебопашества, что само по себе было высоким достижением, постепенно, век за веком, закладывали основы вологодского характера, а от него и наших привычек и особенностей. Не будем забывать и о сборности нашего народа, о двух мощных потоках наших предков, которые осваивали северные земли, распахивали их, обустраивали, обживали, – ильменских словенах и низовских кривичах. Они тоже отличались друг от друга характерами и нравами, традициями и привычками. Заселив в краткие сроки нынешнюю Вологодчину, они еще долгое время сохраняли свои самобытные черты – все эти двиняне, устюжане, сухонцы, кокшары, важане, южане, вычегжане, белозерцы. Вологда, как столица края, тоже строилась постепенно, не сразу. В седой древности она отвоевывала свое главенствующее значение у Белоозера и Великого Устюга, затем, благодаря удачному расположению на водных путях, историческому тяготению к Москве и богатому экономическому потенциалу, набирала вес, приобретала авторитет, подчиняя своему влиянию огромные лесные территории. Тогда не существовало еще понятия провинциальности, как оторванности от чего-то важного, значимого. Государственная и этническая бродильня еще не устоялась, в ней всё кипело, в любой исторической заварухе всё могло измениться, как и случилось во времена Ивана Грозного или Петра Великого. Но и тогда исторический промысел и расчет опирались на формировавшиеся особенности характера и нрава местного населения, не могли их не учитывать. Властный фактор тех времен мог согнуть кого угодно в бараний рог, но переделать «душу живу» людей был уже не в состоянии. Попытка Ивана Грозного поднять статусность вологжан потерпела неудачу не только потому, что изменились конкретные политические задачи, и не по причине падения на царскую голову «плинфы красной». В принятии таких важных и затратных решений учитывался и, как бы сегодня сказали, человеческий фактор. Грозный царь видел, что вологодские мужики не очень-то соответствовали требованию момента. Жившие в тишине и покое, относительно независимые, сытые, они с приездом московского владыки попали в жернова имперской власти, их впрягли в хомут царской затеи, и деться им было некуда, в Сибирь еще не бежали. Даже летописец горько заметил, что «тогда были вологжанам великие налоги от строения града и судов». Бунтов, конечно, не случилось, но и героического воодушевления не наблюдалось. Даже привезенный с огромным трудом на постройку града камень не сумели разобрать, он так и остался лежать у городской стены, а вологжане позже назвали это место Каменье, придумав историю, что горы песчаника ушли в землю, а на самом деле их растащили. Спустя двести с лишним лет, в екатерининские времена, подобная история, но, конечно, в ином масштабе, случилась в Устье Кубинском, где местные жители отбились путем взятки от столичных чиновников, замышлявших превратить село в уездный город. Устьянам и так хорошо и вольготно жилось, зачем еще им новые хлопоты и заботы, в том числе и повышенные налоги с купеческого капитала. Как бы то ни было, в XVI–XVII вв. уже можно было говорить о характерных вологодских чертах, о «лица необщем выражении» вологжан. У нас немного таких свидетельств со стороны, мало, кто интересовался психологией жителей города, их бытовым укладом жизни. Те, кто проездом бывал в Вологде, ограничивались поверхностными замечаниями, больше впечатляясь внешним видом города, а не его житейской сущностью. Лишь с начала XIX века появились первые зарисовки о нравах вологжан, об их повседневном житье-бытье. Все более или менее значимые свидетельства собраны в книге «Вологда в воспоминаниях и путевых записках: конец XVIII – начало ХХ века» (1997 г.). Прочитав ее, что хотелось бы сразу отметить? Усиливающееся с каждым десятилетием критиканство в отношении горожан и самого города. Русское просвещенное общество, находясь в плену вечного недовольства, стало предъявлять не к себе, любимому, а к местным обывателям все более и более жесткие требования. Но и те были не лыком шиты: стороннее бичевание приобрело у вологодского обывателя своеобразную самозащиту: горожане незлобиво о себе слушали негатив и… продолжали также жить дальше. Один из уехавших вологжан 70-80-х гг. XIX века Л.Д.Александров ругательски ругал земляков: «Строго говоря, общественной жизни и общих интересов у жителей Вологды и в помине не было; все сидели по своим углам и все интересы каждого заключались, главным образом, в изыскании способов для удовлетворения своих насущных потребностей; жили по поговорке: «День прошел, и слава Богу!» Если же обывателям иногда и приходила фантазия выбраться из своего угла, то они группировались в небольшие кружки, чуждавшиеся и злословившие друг о друге. Скука, сплетни и нелепые слухи царили невозбранно во всех слоях местного общества». После такой тирады, будто очнувшись, замечал и положительное: «Вологжане исстари отличались редким гостеприимством и хлебосольством…». Читаю заметки более проницательного Степана Петровича Шевырева: «Что же сказать, наконец, о жителях Вологды и их образе жизни?.. Здешнее общество, разумеется, как и везде, разделяется на высшее и не высшее. Что касается первого, то, как и во всех губернских городах, оно старается подражать столичному, по крайней мере, по внешности. В вологодском обществе заметно более влияние Петербурга, которое отчасти распространяют здесь лица, по разным обстоятельствам переселившиеся из Петербурга в Вологду. К лучшему ли такое влияние, об этом довольно писали в губернских и негубернских газетах». На эту мягкую критику и московский профессор тут же отвечает «плюсом»: «Простой народ в Вологде и вообще в Вологодской губернии отличается каким-то особенным радушием, добротой и почтительностью, так что в этом отношении резко отличается от жителей, например, Ярославской губернии, где, как известно, крестьянин так боек и сметлив». Издатель Лонгин Федорович Пантелеев с нескрываемой иронией свидетельствует: «По части внутренней политики, выражаясь теперешним языком, тогдашний обыватель знал, что есть поляки, но они «Варшаву проспали», и теперь их бояться нечего; знал еще, что где-то далеко – на Кавказе – водятся черкесы, бедовый народец, но им «наши» тоже спуску не дают; о евреях, конечно, каждый твердо помнил, что они Христа распяли, но где они теперь и чем занимаются, этим никто не интересовался». Отсутствие любознательности у вологжан приводило и к положительным явлениям, особенно при сравнении с нашим временем: «Газет тогда никаких не было; пожарами, страшными убийствами тоже никто не интересовался, о банковских и биржевых крахах и понятия не имели, так ведь затем они и существовали, чтобы покрывать дефициты служилых людей». В итоге издатель красочно рисует благополучную и благодушную жизнь вологжан: «Хорошая пора лето, и обывателю куда легче живется. В иную пору года уклад обывательской жизни был до крайности несложен: шесть дней в неделю трудись, в воскресенье ступай к обедне. Придя от нее и пообедавши, обыватель заваливался спать, так как девать времени было решительно некуда; соснет часика три, за чай примется; только что самовар убран со стола, как хозяйка уже принимается ужин ставить; а затем все опять торопятся лечь спать. То ли дело летом: тепло – нет заботы о дровах, светло – не надо тратиться на свечи или прибегать к еще довольно распространенной лучине; всегда свое молочко есть, курочки яйца несут; в огороде по времени всякая овощь поспевает; годами ягоды и грибы бывают нипочем. Ну и заработки летом по большой части прибыльные…». Идиллия, что и не говори, но она таковой является только под пером сочинителя, если представить, сколько требовалось труда на все эти хозяйственные заботы, да еще шесть дней работы в каком-нибудь губернском присутствии. Одно удачно подмечено, что вологжанин был спокоен и боголюбив. Божий храм для него был особым местом, куда он стремился всю жизнь. «Все обитатели дома, – вспоминал Л.Ф.Пантелеев, – занятые в будни своими делами, накануне праздника ходили ко всенощной, а в самый праздник обязательно к обедне; если кто по каким-нибудь обстоятельствам не мог попасть к поздней, тот непременно бывал у ранней. Все также усердно постились, соблюдали неукоснительно постные дни. Матушке часто и строго выговаривали, что она иногда давала мне молока по постным дням». Набожность вологжан должна быть названа отличительной чертой вологодского характера. Десятки храмовых зданий украшали город, высокие колокольни, несколько монастырей, часовни, домовые церкви… Это был благолепный церковный град!.. Строили его всем миром, им гордились. В сборнике документов и материалов «Старая Вологда. XII – начало ХХ в.» (2004 г.) приводятся любопытные данные статистического отчета за 1836 г.: «Вологда числом церквей пропорционально числу жителей превосходит самую Москву. Между тем, как в сей последней на 309 324 жителей считается 389 церквей, в Вологде 50 церквей на 16 278 человек, все они каменные». Историк Ф.Я.Коновалов по этому поводу пишет: «Иными словами свои небольшие накопления вологжане вкладывали не в обустройство собственного быта, а в храмы. К.П.Победоносцев, посетивший город в 1891 г., отозвался о нем так: «Вологда – город святой, и жители его святы». Церковь была не только домом молитвы, но и общественным местом. Всё, что в ней находилось, принадлежало «обществу», всё собиралось по крупицам, порой отрывая средства от собственных нужд. Это свидетельствовало о том, что стремление к личному обогащению не входило в число основных жизненных установок вологжан». Вологда была пронизана православным духом, он во многом определял повседневную жизнь горожан. Никто тогда не задумывался о том, что на небольшое количество жителей приходится так много приходов. Они возводились и в следующие десятилетия, вплоть до революции. Оптимизации тогда, слава Богу, еще не придумали. Смотрю на таблицу с количеством прихожан в 39 церковных приходах Вологды в 1818 году. Больше всего, конечно, в центре, в «городе» и в ближайших от него слободах: в Афанасьевском на площади – 720 человек, во Власьевском (церковь Власия Севастийского) в Обухове – 603 человека, во Владимирской у Пороховой башни – 242 человека, в Ильинском, что в Каменье, – 221 человек. В среднем, на каждый вологодский храм в начале XIX века приходилось по 250 прихожан. Но были и совсем немногочисленные: Федора Стратилата в Новинках – 68 человек, Иоанно-Богословский на Ленивом торгу – 83 человека, Казанский внутри града – 58 человек. В моем приходе Цареконстантиновском – 122 человека. Георгий Крескентьевич Лукомский в своей знаменитой книге «Вологда в ее старине» (1914 г.) сказал: «Он (город) казался огромным монастырем». XIV – XV вв. называют временем русской святости. Для Вологды таким временем стал еще и XIX век. Центр Северной Фиваиды в своей православной приверженности подпитывался дальней традицией. Традиция эта основывалась на взглядах исихастов и нестяжателей, прославивших вологодскую землю. Видимо тот факт, что именно здесь расцвели в своем дальнейшем плодоношении на русской почве эти идеи, позволяет нам сделать и один, далеко идущий вывод, о присутствии в характере, в душевной самоорганизации, в мировоззрении и в национальной самоиденфикации вологжан сущностных качеств, которые послужили духовной основой для проповедования исихазма и нестяжания из монастырей, скитов и пустынек вологодского лесного и озерного края. Монахи, которые с конца XIV века стали жить по строгому общежительскому уставу Афонской Горы, в миру были теми же вологодскими крестьянами и горожанами*. Приняв правила монашеского общежития не только по формальному принципу, но и по духовным и нравственным стремлениям, которые для них представляли «свет мира», многочисленные насельники монастырей и скитов тем самым оказали огромное воздействие на окружающих их мирян, сформировали их правильное отношение к бытию, закрепив моральные устои, воодушевив верой в добро и справедливость. С таким же усердием и духовной работой происходил и встречный процесс, когда в стенах обителей воцарствовали мыслимые и чувственные идеалы, которые служили светочем судеб и житейских поступков окружающего населения. Одно с другим счастливо встретилось, прониклось друг другом и освятилось. В знаменитом Скитском Уставе преподобного Нила Сорского, чья деятельность оказала духоподъемное влияние на вологодских жителей, из чьих земель она и вышла в мир, приводятся восемь главных помыслов, от которых по Священным Писаниям рождаются страстные помышления: чревообъядение, блуд, сребролюбие, гнев, печаль, уныние, тщеславие, гордость. Преподобный назидательно советует, как противоборствовать этим искушениям, как наставлять себя на путь истинный и в быту иноческом, и живущим посреди мира. Спустя четыре столетия, когда вновь стало угасать в природе человека последование Господу нашему Иисусу Христу, другой великий праведник и проповедник, вологжанин по рождению, святитель Игнатий Брянчанинов вновь вернулся к заветам святых Отцов, продолжил Боговдохновенное служение монашествующим и ближним преподобного Нила Сорского, чтобы в своем труде «Аскетические опыты» обозначить те же восемь главных греховных страстей, с которыми человек обязан бороться. Святитель Игнатий показал также противоположные им восемь добродетелей, подробно остановившись на каждой. Мы их лишь перечислим: воздержание, целомудрие, нестяжание, кротость, блаженный плач, трезвение, смирение, любовь. Не факт, конечно, что добропорядочные и добропочтенные вологжане везде и во всем следовали этим добродетелям, борясь с греховными страстями в душе своей и в быту. Здесь важны идеалы, к которым их призывали следовать, коими нужно было руководствоваться в жизни. Они по сути оставались прежними на протяжении пяти веков и стали крепкой основой для воспитания вологодского характера в его постоянном развитии. Через любовь к ближнему мы можем познать и понять вологодские традиции гостеприимства, добросердечия и хлебосольства, о чем не раз писалось выше на многочисленных примерах. Прибавим еще сюда и благотворительность, на которую так падки были вологжане, особенно из купеческого сословия. Сколько храмов они возвели на собственные средства! Обустроили известные вологодские богадельни, до сих пор носящие имена купцов – Скулябинская (гибнущая сегодня от нашего небрежения, экономического уныния), Немирова-Колодкина, Леденцова, Колесникова. Только в последние годы заговорили об уникальной судьбе «русского Нобиля» – вологодского купца Христофора Семеновича Леденцова (1842 – 1907 гг.), личного почетного гражданина Вологды. В 1904 году он предложил создать Всероссийское общество содействия успехам опытных наук и практического их применения и для его организации внес немалые средства. Общество начало свою благотворительную работу после кончины Христофора Семеновича в 1910 году и успешно действовало до революции на завещанные капиталы вологодского купца в сумме почти 2 миллиона рублей. Важным научным исследованиям и открытиям российской науки, как бы сегодня сказали, в области тогдашних нанотехнологий, мы обязаны Х.С.Леденцову, похороненному на ныне заброшенном вологодском Введенском кладбище в Заречье, где на могиле его дикие потомки устроили распивочную на вынос. А бескорыстие? С того же XIX века лучшая часть вологодской интеллигенции просвещала народ через книгу, знания, художественные ценности. Добродетельные начала вологжан здесь переплелись, и где любовь, а где нестяжание, не суть важно. Все эти лучшие проявления вологодской натуры выявлялись в тишине и спокойствии провинциального города, в котором царили не только лень и скука. Именно на последние качества местной и общероссийской жизни стала напирать тогдашняя «передовая» литература и журналистика. Начиная с «Ревизора», через творения Салтыкова-Щедрина, драматурга Островского, вплоть до «Обломова» (в его вульгарном истолковании) озабоченная часть интеллигенции рисовала провинциальную жизнь, как скопище пороков общества, не замечая добрых, поистине выдающихся ее начал. На провинции ставили как бы художественный опыт: кто гуще замажет ее ворота дегтем. С тех пор и утвердился в России стереотип провинциальной жизни, как затхлого «темного царства», где герой одиночка, одержимый греховными страстями тщеславия и гордости, борется один против всех. Понятно, что победить добродетели, которые им воспринимаются как лицемерные, он не может, и тогда на сцену истории вырывается самый страшный порок – гнев. Вологда, как «светлое царство», прошла все эти социально-нравственные перипетии времени, испытало на себе гнев революционных сверхчеловеков, разложение сословий, соблазнение малых сих – молодежи, трусливый остракизм либералов, и не растеряла, несмотря ни на что, своего душевного и духовного достоинства, нравственного и морального средоточия и лучших качеств своих жителей. Это ли не говорит о победоносности добра, заложенного в природе человека и во всем положительном строе местной жизни! А нам до сих пор твердят: вы ленивые и нелюбопытные, темные и скучные, мелкие и завистливые и… еще какие? «Ленивые» заселили и освоили шестую часть земного шара. «Нелюбопытные» дали науке тысячи докторов и кандидатов наук. «Темные» содержат в городе шесть театров, музеи, лучшие в стране литературные и художнические организации. «Скучные» организуют европейского уровня музыкальные фестивали и выставки. Да, у нас есть и иное: от традиционных «идей созерцательного аскетизма» (см. подробнее в книге Н.Коноплева «Святые вологодского края», вышедшей в 1895 г.) мы мечтательны, задумчивы, основательны, рассудительны, довольствуемся и малым. Еще перечислю положительные качества, присущие вологжанам: честность, трудолюбие, искренность, душевность, благородство, порядочность, взаимовыручка, товарищество, терпимость, безотказность… Примерьте и дальше на себя и на своих знакомых: отзывчивость, доверчивость, ум, жизнерадостность, щедрость, простодушие. Имеются здесь и взаимоисключающие – ум и простодушие, но, мне кажется, они уживаются в наших характерах. Социально-экономические стрелки времени не всегда бывают направлены на добро. Люди меняются в зависимости от обстоятельств. Или, спрошу, меняются только слабые? Критиков сегодняшнего положения дел хватает. Базовым вологодским качествам противостоят «в духе времени» черствость, жадность, любовь к деньгам (сребролюбие), хамство, цинизм. Имеются они в нашей жизни? Безусловно. Они «выдавливают» такие положительные поведенческие мотивы, как стремление жить по правде и справедливости, делать добро другим, работать честно и с полной самоотдачей, больше думать о Родине, а потом о себе. Ценностные критерии, увы, оказались сбитыми, подчас «низ» занимает положение «верха». Психологическая атмосфера в обществе сказываются на каждом из нас. Сегодня мы можем открыто ругать государство, его руководителей, даже областное начальство, но, согласимся, что ради сохранения самого себя государство никогда не будет поддерживать в человеке, к примеру, лень. Только содержание борьбы с этим пороком изменилось: вместо административного принуждения к труду утверждается экономическое. Вологжане всегда работали много и метко. Условия жизни, климат, природные условия (почва) заставляли трудиться, не покладая рук. В этой связи нам легче врастать в общество рыночных трудоголиков, если бы не несколько но… – наши расслабленность, разболтанность, и еще за два с половиной десятилетия пустопорожняя болтливость и хвастовство. Качества не чисто вологодские, скорее, общерусские, как и надежды на «авось», безынициативность, вялость, бескультурье. Отсюда во многом – и алкоголь, наркотики, криминал. Сегодня мы раздвоены, стоим на росстани. Василий Иванович Белов как-то сказал: «Народ спит, устал, пусть еще поспит». Пора бы и вставать, или еще остался срок до 30 с лишним лет, как у Ильи Муромца? Сочетание многих противоречий, не разрешаемых, приводит к тому, что «вологодский человек» сегодня сам себя стережет, то есть себя сохраняет. К примеру, крепкая семейственность – наша крепость, а не только дом, как у англичан. Так было всегда. Но в новейшее время погруженность в свой быт, уход в него от окружающих проблем, не ведет к благополучию, лишь ухудшает существование. Современного человека часто охватывают чувства апатии, безразличия к собственной судьбе, тоски и грусти. Он предоставлен сам себе. Но сам себя и должен вытаскивать из болота уныния. Никто за него сегодня это не сделает. Если уныние – грех, то лень может быть вполне объяснимым качеством характера, и не таким уж плохим. «Хотим расслабиться» – так мы говорим, когда устаем от работы. Поваляться, бездельничая, понежиться в постели, когда не надо вскакивать по звонку будильника, поспать досыта, чтобы проснуться бодрым, сильным, смелым, – что может быть лучше и слаще?.. Константин Николаевич Батюшков, как и все романтики, даже воспевал лень:
Мой друг! Скорей за счастьем В путь жизни полетим; Упьемся сладострастьем, И смерть опередим; Сорвем цветы украдкой Под лезвием косы, И ленью жизни краткой Продлим, продлим часы!..
Мы живем надеждами, верой в хорошее и, как гласит концепция русской культуры академика К.Чистова, везде ищем идеальности. Всё наше искусство вдохновляется только этим. Нас восхищают природа, разумное общество, они нас пленяют. Поэтому мы, с одной стороны, осторожны в поступках и, с другой стороны, прямолинейны, когда идем за правду. Здесь многих из нас не унять, стену прошибем. Стоять за родину и честь – всегда было вологодской обязанностью и нравственным долгом. Мы не разбрасываемся и не суетимся, а сосредотачиваемся и усердно сопим, когда делаем свое дело. В нас лежит камень, когда нужно что-то высидеть. Мы – слуги трона, парткома и президента, и наше верное государственное служение отнюдь не от страха, угодливости или лицемерия, а от осознания правоты момента. Мы любим всех, нам внятно всё. Потому что мы – вологодские.
Примечания * Биографий большинства из них мы не знаем, и только в Житиях святых, в земле Вологодской просиявших, можно найти минимальные сведения о местных монахах. Так, преподобный Дионисий Глушицкий являлся выходцем из Вологды, что само по себе говорит о многом.
|
