|
|
Наталья АЛЕКСЮТИНА |
|
2010 г. |
МОЛОКО |
|
О проекте "МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Наталья АЛЕКСЮТИНАО книгах Елены Пустовойтовой и Вацлава Михальского
Проза с особенностямиНе всякий раз доводится взять книгу в руки, да чтобы угодила своим художественным наполнением, чтобы отклик на прочитанное, как в зеркале, отразил её, сотворённую автором, сущность. А мне довелось такую прочесть. В издательстве «АСТ» вышла книга Елены Пустовойтовой «Эвкалипты под снегом». Причём, что порадовало, так это правда в рекламной «зазывалке». Прямо и без прикрас кто-то написал: «Это просто хорошая книга для чтения». Спасибо, что не обманул. Действительно, такой книгой хочется обогатить домашнюю библиотеку. Литературный продукт Елены Пустовойтовой объединил несколько повестей, в том числе, «Пустоцвет», «Артистка», «Клинер», «Попугаи». А сами повести на одну общую нить мастерства нанизаны. Мастерства литературного. Лёгкость, выразительность языка, бесхитростные, но тем и привлекательные в своей естественности, сюжетные линии, чётко очерченная, совершенно не скрываемая авторская позиция – всё это является несомненным достоинством книги. Впрочем, какими бы ни были определения, ими всё равно не передать ощущение радости от встречи с замечательным литературным произведением. Когда человек пишет книгу, мне кажется, он наделяет её определенными свойствами. К примеру, заставить читателя задуматься. Или, шокировать. Или, отвратить от чтения. Да, последнее, увы, тоже бывает. Книга Елены Пустовойтовой призвана вернуться к такому сегодня засмеянному, опрощённому и униженному чувству, как … любовь. Усталый читатель может успокоиться: здесь нет навязываний, поучений, нет настойчивых перепевов одной и той же темы. Зато есть истории, эпизоды, фрагменты, из которых сами собой органично словно вылепливаются давние истины. И, вылепившись, оформившись, уже не разбиваются, не исчезают в лихой свистопляске реального, а не книжного, дня. Ярчайшим образцом такого созидательного повествования являются повести «Пустоцвет» и «Артистка». В пересказе сюжета и того и другого произведения нет смысла, потому что бессмысленна, наверное, попытка передать те жизненные зарисовки, что представлены автором. Это просто незаметное погружение во временной отрезок, который безошибочно случался у каждого. В той или иной интерпретации, конечно. Каждый стоял со счастьем под руку, и столь мгновенна была эта встреча, столь быстротечна, что от неё оставался лишь вопрос: а было ли оно, счастье? И у каждого в жизни возникала проблема выбора: между своим и чужим счастьем. Героиня повести «Пустоцвет» выбрала чужое счастье, и тем жизнеподобней и реальней выглядит её острая тоска по своему мелькнувшему и растворившемуся тут же счастью. Повесть «Артистка», безусловно, тоже о любви, которая тоже всем своим объемом, силой вмещается в крохотную субстанцию под названием «счастье». Но эта история и о любви в человеческом её воплощении. Главная героиня – Панка - простодушием, щедростью сердца, внутренним светом словно сама становится олицетворением любви. Вся повесть будто пронизана её бережным, удивительно трепетным, восторженным отношением к жизни, к родным, к любви. Она об этом миге, мгновении счастья, в котором уместилась вся гамма чувств, ни разу не пожалеет и примет его с такой благодарностью и готовностью, что, понимаешь, а ведь Панка – сама любовь, сама то напоённое солнцем и дождями чувство, долгожданное и дарованное не каждому. Вообще, повесть «Артистка» можно считать вершиной книги Елены Пустовойтовой. Умелой авторской рукой выписан действительно потрясающий образ женщины, матери. В нём так много авторской любви, что он кажется переполненным ею. А главное, если возвращаться к разговору о наделяемых свойствах книги, то повесть «Артистка» - это приглашение увидеть жизнь в её почти магическом притяжении, в обрамлении света, тепла и радости. Повести «Клинер» и «Попугаи» объединены общей темой, условно звучащей, как «жизнь на чужбине», и хороши своим необыкновенным правдоподобием. Кажется, будто автору не стоит никаких усилий взять и скопировать на бумагу весь спектр человеческих переживаний, оживить ими персонажи и подкупить этим неброским волшебством читателя, заставив его сочувствовать и соучаствовать в предложенных обстоятельствах. В этих повестях автором гораздо сильнее, чем в «Пустоцвете» и «Артистке», выражена гражданская позиция. Но, опять же, здесь нет напора и агрессии. А есть собственное, открытое и искреннее, мировидение. «Отговаривали и обзывали, пугали и холодом, и голодом, и бандитами, и взрывами. Но что они могли, избравшие вместо жизни зал ожидания, сказать такого ей, которую сам Господь проэкзаменовал и перевёл в другой класс? И в классе этом всё до боли родное: никак не забываемые глаза бродячих собак, и бабушки с натруженными руками, сидящие на краю базара с пучочками зелени, и могилы родительские, уже явно заросшие, и дети беспризорные, хоть одного бы накормить… Да и сама жизнь, в которой всё-всё – и горе, и праздник – своё, родное. Брести – не перебредёшь». Нехитрое заключение, простое, но, как много в этой кажущейся простоте личного отношения! Давно уже, кстати сказать, отсутствующего в прозе многих современных авторов. Основная их масса предпочитает помещать своих персонажей словно в некую абстрактную зону, к которой можно никак не относиться или относиться с пренебрежением. Главное, чтобы прочитывалось, что это нечто убогое и недостойное. Повести Елены Пустовойтовой, действительно, имеют особенностью уважительное отношение к Родине, к земле-кормилице, к народу, чьим кровяным тельцем каждый из нас является. А другой особенностью является то, что выражено это отношение через художественное произведение талантливо. Поэтому есть все основания говорить о том, что литературная библиотека России пополнилась ещё одним уникальным образцом особенной литературы.
Встречи в семейном кругу«Прощеное воскресенье» - пятая книга Вацлава Михальского в цикле романов, рассказывающих о судьбе сестёр Марии и Александры Мерзловских, начатого в 2001-м году «Весной в Карфагене». Таким образом, эпопея, составленная из отдельных романов, представляет собой историческое полотно, где нити жизней персонажей вплетены в общий эпохальный узор. Сегодня жанр семейно-исторической саги почти забыт. Это, действительно, трудно и порой для автора обременительно – держать в уме и сердце чувства, поступки, следствия этих поступков целой армии персонажей. Мало того, чтобы эпопея была читаемой, многие «персонажные» судьбы нужно «прожить», пропустить через себя, в какой-то мере поселить рядом с собой. Не каждый писатель обладает даром подобной обстоятельности и верности героям. У Вацлава Михальского авторской преданности не занимать. В самом деле, историческая эпопея о судьбах двух дочерей адмирала Российского Императорского флота получилась. В «Прощеном воскресенье» читатель застает их в уже послевоенное время. Марию сначала в Тунисе, потом во Франции, Александру – в Москве. Сёстры разъединены, связующими остаются лишь воспоминания. Но и в этом романе Михальского также, как в предыдущих, нет безнадёжности. Несмотря на ужасающую послевоенную разруху, на фронтовые испытания, доставшиеся на долю Александры, впереди дрожит и колеблется новый рассвет. В качестве судьбоносных поворотов автор предлагает сёстрам… встречи. С любимыми людьми. Причём, Александре свидание с мужем Адамом, как считалось, погибшим от прямого попадания бомбы, придётся выстрадать. Когда она приезжает в те места, где произошла трагедия, оказывается, что Адам не погиб. Его выходила девушка Ксения, впоследствии ставшая его женой и матерью его детей. Пережить подобное известие Александре стоит больших душевных усилий, но она справляется. По крайней мере, ей в этом помогает мысль о том, что Адам жив. Нужно заметить, что в описании сердечных переживаний Вацлав Михальский достаточно сдержан. Но это, кстати сказать, выглядит очень уместным. Эмоция у автора подана немного отстраненно, будто пунктирно, однако, наблюдая данный эмоциональный эскиз, читатель довершает его для себя уже в виде готового рисунка. «Оказывается… оказывается… кажется, она приехала… вечером возвратится с работы он… это его дети выглядывают из-за притолоки, а это его жена… красивая, и речь у неё такая чистая, и душа…». Кстати сказать, эта авторская сдержанность словно передана характерам героинь. Их, если можно так выразиться, «умеренная эмоциональность» является авторским замыслом, и, думается, призвана подчеркнуть внутреннее достоинство и большой чувственный потенциал. Вот как, к примеру, описана встреча Александры и Адама, волею судеб оказавшихся в Ашхабаде после землетрясения в 1948-м году: «Адам повернулся к ней от стола резко, все корпусом. Всмотрелся в её лицо, в её погоны, в наградные планки, опять в лицо и сделала первый неуверенный шаг к ней навстречу. Нет, они не упали в объятия друг друга, а лишь приблизились вплотную и взялись за руки. Руки были ледяные, бесчувственные, но способные держать крепко. - Ад… - чуть слышно смогла выдохнуть Александра, - Адам…». У Марии тоже произойдёт встреча с человеком, в которого она была влюблена ещё с детства, и эта встреча также преподнесена в «фирменном» стиле Михальского – выразительно и без надрыва. «Ей нравилось, как он держит спину, - да, это был, безусловно, кадровый офицер, в этом она не могла ошибиться. Мария ещё раз прицельно взглянула на кисти его рук, но он держал пальцы сцепленными и рассмотреть их было нельзя, а ей почему-то так захотелось… особенно безымянный палец левой руки… Вдруг, не отдавая себе отчёта, прошептала она по-русски: - Это я – папина дочка. - Маруся, ты?! – Американец вскочил, роняя складной стульчик. Она кинулась ему на шею и впервые в жизни поцеловала его в губы, крепко, длительно». Можно спорить по поводу достоверности выписанных женских характеров, но, мне кажется, важным аргументом в их защиту может служить следующий: женщины романов Михальского – это сильные, одухотвореннее женщины. Личности. Такие женщины возбуждают интерес, их хочется брать образцом для подражания, к ним хочется относиться уважительно. Та внутренняя убеждённость в собственной правоте, вера в лучшее, светлое, способность быть искренней с собой и с окружающими, безусловно, подкупают. Роман «Прощеное воскресенье» привлекателен также с точки зрения познавательности. Любопытны авторские сноски, где выражается отношение к тому или иному историческому событию. Находкой можно считать зарисовки, в которых предстает послевоенная Москва. Словно в видеопроекторе картинка сменяется картинкой, и прошлое будто оживает, давая читателю возможность на миг стать полноправным участником событий. «В Москву тянулись люди со всей страны, старались зацепиться в столице изо всех сил, смиряясь и с теснотой, и с обидой. К лету 1947-го года население Москвы, по сравнению с довоенным, увеличилось почти на полтора миллиона человек и перешагнуло пятимиллионный рубеж. По вечерам в парках гремела танцевальная музыка – иногда крутили пластинки, а чаще всего играл духовой оркестр. На танплощадках пахло духами, пудрой, одеколоном, там, казалось, сам воздух был напоён страстями, весельем и отвагой. Время от времени вспыхивали короткие драки. Короткие потому, что с ними научились правильно бороться: как только начиналась драка – тут же замолкала музыка, и получалось так, что драчуны оказывались не против друг друга, а против всех, во вред всем». В «Прощеном воскресенье» колесо судеб главных героинь начинает своё вращение на новой скорости. Произошедшие встречи служат интригующим началом. Поэтому конец романа снабжён невидимым, но вполне читаемым многоточием. И, поскольку автору, что очевидно, не хочется расставаться со своими персонажами, то это отношение он вполне удачно передаёт и читателю. И тому и другому остаётся только сказать друг другу: «До новых встреч!»
|
