|
|
Наталья АЛЕКСЮТИНА |
|
2010 г. |
МОЛОКО |
|
О проекте "МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Наталья АЛЕКСЮТИНАВ зеркальном отражении
Я не знаю, плохо это или хорошо, но проза Светланы Замлеловой («Гностики и фарисеи», Художественная литература, Москва, 2010) мне показалась узнаваемой. Не в том смысле, что язык данного автора настолько отличен от языка остального писательского дивизиона, а в том смысле, что подобную окраску я уже встречала и неоднократно. Впрочем, можно предположить, что в этом и заключается основной авторский замысел: сказать о знакомом, то бишь, повседневности, знакомым языком. И кое-где языком, ставшим классикой. В частности, нет-нет, да и проглянет в тексте чеховская интонация, а то и булгаковские ироничные нотки проскользнут. Подобный синтез нельзя отнести к новации, но там, где он удачно использован, глядишь, и возникает нечто особенное, стилистически оригинальное. У Замлеловой эти удачи в книге встречаются, и данное обстоятельство не может не радовать читательское сердце. «Гностики и фарисеи», как следует из краткого анонса, сборник рассказов, в том числе посвящённых «маленькому человеку». И здесь опять напрашивается такое явление, которое обозначается, как «дежавю». То есть, узнать героя рассказов не составляет труда, он может встретиться нам на скучных улицах провинциального городка, или на шумных проспектах мегаполиса. Его язык и чувства нам понятны, потому что, по сути, они повторяют в чём-то наши, и ситуации, в которых оказывается герой, тоже, как правило, отсканированы с повседневности. Если предоставить себе словесную свободу, то я бы назвала прозу Светланы Замлеловой игровой. Не потому, что она театральна или суперпостановочна, а потому, что автор пишет, словно играя. Не приведи Господи кому-либо подумать, что имеется в виду писатель, дергающий за ниточки выдуманных игрушечных людей, нет. Просто мир, созданный автором, может рельефно выстроиться, например, на столе. И все переживания героев приобретают предельную выпуклость, повторяющую выпуклость наших детских игр, где всё виделось шире, выше и ярче. И отсюда, кажется, что жизнь героев протекает будто увеличенной в несколько раз. Насколько такой оптический эффект удобен для писателя, судить не берусь, но читателю, в общем-то, он не вредит. Более того, иногда ксерокопия того или иного «маленького человека» в кратном увеличении становится либо до обидного, либо до приятного знакомой. Особенно хорошо передать «знакомость» автору удается в рассказах-зарисовках, где нет событий, но есть точный контур и внутри него красиво оформленное содержимое («Беззаботные», «Красный день календаря»). Несмотря на то, что часто используется такой приём, как взгляд на персонаж со стороны, в сборнике Светланы Замлеловой находят своё место несколько рассказов, где можно-таки уловить неясное, но присутствие автора. По крайней мере, то, о чём эти произведения, недвусмысленно говорит об отношении писателя. К примеру, трогательным, тонким и каким-то беззащитным является рассказ «Петровна». Старая женщина вынуждена коротать оставшиеся дни в семье сына, нежеланная и немощная. И небольшое по объему повествование примеряет на себя её старческую растерянность, безнадёжность и безвозвратность уходящего бытия. Примеряет и даёт примерить на себя читателю. «И Валентина Михайловна, забирает у Петровны молитвослов, гасит свет и уходит. А Петровна, прижав правую руку к сердцу, какое-то время неподвижно лежит в темноте. «Нешто Господь меня забыл? – шепчет она. – Отчего не заберёт?..» И тут же, спохватываясь: «Царица Небесная, матушка, прости ты меня за ради Бога, прости, грешную…» Со стены смотрит с жалостью на Петровну «Троеручица». И, поблескивая латунным окладом в свете уличных фонарей, молчит». Очень точным в передаче чувств можно назвать и рассказ «Сухарева башня», где будничное чаепитие трёх женщин, матери и двух её дочерей, озаряется каким-то удивительным всполохом сиюминутности. «Здесь и сейчас» проявляется картинка убежавшей молодости и радости, и она настолько правдоподобна и жизненна, что читатель словно ощущает своё присутствие за столом в старой московской квартире. «Вслед за Лизаветой Лукинишной всхлипывает Юлия Семёновна. И представляется ей, как Лизавета Лукинишна, молодая совсем девушка, фланирует взад-вперёд по Мещанской, смеётся и посматривает на молодцов. И что одета она в шнурованную кошулю и красный беретик. А на ногах у неё парусиновые белые туфли. И вовсе не жаль Юлии Семёновне Сухаревой башни, знакомой разве по картинкам да по рассказам Лизаветы Лукинишны. Нет. А жаль ей, что молодость проходит и всё хорошее остаётся где-то там, на пересечении Садового и Сретенки. Там, куда уж вернуться нельзя никогда»… Помимо рассказов, автор представила на суд читателя и две повести «Пошлая история» и «Абрамка». В обеих, на мой взгляд, имеется то, что отсутствует в малой прозе, – развёрнутость. Во времени, пространстве и лексической палитре текста. В повестях есть идеологическая завершённость, и на неё, как на надёжную опору, крепятся различные художественные ответвления. Особенно привлекательна в этом плане повесть «Пошлая история». В самом названии кроется суть описываемых ситуаций, и, собственно, фамилия главных участников действа тоже говорящая – Мироедовы. Потребительство в семье Мироедовых и в его окружении возведено в норму, но, тем оно страшнее и опаснее, что окрашено в «грамотные» и «культурные» тона. Мироедовых нельзя напрямую уличить в «пожирании» ближних своих, но с помощью их неприметных, крадущихся шажков катрина мира постепенно блекнет и тускнеет, а на авансцену выходит главный генератор общества потребления – выгода. И ничего вроде не свершается ужасного: Сашенька Алмазова, в девичестве Мироедова, вышедшая замуж, потому что супруг был похож на Тома Круза, находит богатого господина Ливчика, который, возможно, сделает из неё певицу и снабдит должным окружением, и перебирается к нему. Никакого предательства. Просто это удобно, так делают многие, в том числе, и впоследствии господин Ливчик, сделавший из Сашеньки заурядную проститутку, и, наконец, так выгодно. И в этой её позиции, даже на взгляд бывшего супруга, нет ничего предосудительного. Это - норма для общества потребления. Радует, что автор избегает в своих произведениях обличительных ноток. Если можно так выразиться, Светлана Замлелова прибегает к «мягкой сатире». Хотя, нужно заметить, что иногда подобная «мягкость» бьёт хлеще и жёстче, чем яростный сарказм. Но, может быть, и такое средство хорошо, когда обществу требуется зеркало. Ведь неважно, какой формы будет отражающий предмет, важно, что ты в нём увидишь. Санкт-Петербург
|
