|
|
Эмиль СОКОЛЬСКИЙ |
|
2009 г. |
МОЛОКО |
|
О проекте "МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Эмиль СОКОЛЬСКИЙПриют барона ЖоминиВ жизни, конечно, много удивительного, но имение французского барона в нижегородской глубинке – пожалуй, что-то совсем необычное. Однако стоит послушать, как естественно произносят жители села Гагино «усадьба Жомини», и понять, что Баронский – законное географическое название крохотного хутора (местные называют его посёлком), давно выросшего при усадьбе, и этот любопытный исторический казус легко приживается в сознании. Ради такой «экзотики» стоит задержаться здесь, не смущаясь тем, что Гагино, райцентр средней руки, не представляет, на первый взгляд, ничего привлекательного. Прогулка лишь укрепляет в этом мнении: тянутся и тянутся скромные деревянные домики, небольшие дворы, словно подтверждая, что бывшее торговое село, некогда известное как место купли и продажи лошадей, теперь надеется только на свои огороды, на свою птицу и скотину… Вся прелесть Гагина – в его окрестностях, в цепи лесистых холмов за речкой Пьяной. Местные расскажут про глухой овраг Чуварлей, где издавна скрывались разбойники и где, как гласит легенда, есть богатый тайник, план которого знал лишь один человек – безвременно умерший и не успевший никому этот план передать. Объяснят они, как пройти к целебному роднику – в другом овраге, на самом его дне, сумрачном от многоярусного леса… Кто-то, может быть, и сам сомневаясь в точности «услышанного», упомянет о «местной крестьянке, соблазнённой Пушкиным», которая, чтобы скрыть позор, утопила их ребёнка в Пьяне… А уж об усадьбах – Пашкова, что в шести километрах, в селе Ветóшкино, и Жомини, километрах в трёх – «на Баронском», упоминают почти все, они – главные герои гагинских местных сказов. Обе усадьбы – за Пьяной, на горах, среди дубовых лесов: Ветошкино налево, Баронский – направо. В местной литературе Ветошкину посвящено немало серьёзных страниц; усадьба Жомини невольно остаётся в тени Ветошкина. И жаль, немногие места южной Нижегородчины могут сравняться с очарованием Баронского хутора. В Гагине давно нет гостиницы, выручить могут местные хозяйки. Диспетчер автостанции, к счастью, мне сразу подсказала: «Вот, направо, через дом, живёт Серафима Васильевна, она иногда берёт к себе, только у неё сейчас такое несчастье, такое несчастье…» «Что случилось?» – «Поросёнок заболел». Диспетчер говорила с сочувствием, и я нерешительно спросил: «Это… в самом деле несчастье?» – «Что вы, поросёнок в селе – это кормилец, да и купить его – недёшево обходится»… Пожилая, сухопарая Серафима Васильевна мне сразу понравилась своей деловитостью, постоянной занятостью и понятливостью, кажется, всё у неё и ладилось, – кстати, и поросёнка удалось спасти. До пенсии она работала учительницей физики, и от поры учительства сохранила чёткую дикцию, хрипловатый громкий голос и ясность изложения мысли. Последнее пришлось кстати: мне хотелось поточнее узнать пути к окрестным достопримечательностям, в частности – в гнездо барона Жомини, которое заманивало не меньше, чем богатая усадьба Пашкова. И дело было не только в звучании фамилии. Личность Жомини без малого два столетия назад прочно вошла в историю России… Антуан Анри Жомини родился в Швейцарии в 1779 году; в юности некоторое время служил в швейцарском полку при короле Людовике ХVI-м. Позже, работая в коммерческой конторе, издал свой труд «Рассуждение о больших военных действиях», который был замечен Наполеоном I-м, пригласившим Жомини ещё раз послужить Франции, и с 1804 года Жомини снова в армии: сначала адъютант, впоследствии – начальник штаба у маршала Нея, и за участие в кампании 1806 – 1807 годов возводится Наполеоном в Баронское Французской империи достоинство. Не будучи французским подданным, Жомини мог и сменить место службы. Такая необходимость возникла, когда он по ходатайству Нея получил отставку: маршал поверил слухам о том, что Жомини превозносит свой вклад в успех военных предприятий, а самого Нея считает фигурой незначительной. Успешная карьера, независимый характер Жомини не могли не беспокоить завистников. Тогда и стал барон подумывать о России… Он написал письмо императору Александру I-му с просьбой принять его на службу. Император ответил согласием, однако Наполеон не желал терять ценного теоретика и приказал ему вернуться в Париж, посулив чин генерала, в противном случае – тюрьма. Жомини вернулся и был принят адъютантом при начальнике штаба Бертье. Но в военных действиях против России участвовать отказался. Наполеон назначил его комендантом Вильно, немногим позже – Смоленска. Именно благодаря знанию Жомини местности отступающим в 1812 году французам удалось таки переправиться через Березину, а год спустя, когда опасность стала угрожать Франции, – он снова в дивизии, у маршала Нея, видимо, пересмотревшего к нему своё отношение (известен рапорт Нея о присвоении барону чина дивизионного генерала!) Но генералом Жомини не стал. Бертье сделал ему письменный выговор за то, что сведения о состоянии полков, вверенных Жомини, якобы поступили с опозданием. Оскорблённый барон вторично обратился к Александру I-му, и в том же 1813 году российский император принял его на службу генерал-адъютантом и дал в командование дивизию. Так генерал от инфантерии Антуан Анри (теперь Генрих Вениаминович) Жомини вошёл в российскую историю и стал известен как один из организаторов Военной академии, автор многотомных трудов по военной истории, написанных, в основном, в его «русский» период. «Он не изменил своим знамёнам, он имел данные жаловаться на большую к себе несправедливость», – так позже, на острове святой Елены, оценивал Наполеон деятельность Жомини. В Х томе Военной энциклопедии, вышедшем в 1912 году в Петербурге, о Жомини говорится: «…сохраняя в тайне планы французов, он советами удерживал союзников от слишком рискованных действий». Имя барона было популярно в русской армии. Недаром Денис Давыдов с шутливой досадой написал в 1817 году крылатые строки о «новом» поколении гусаров, которое сменило любезных ему весёлых собеседников и собутыльников:
Жомини да Жомини, А об водке ни полслова.
Не обошлось без Пушкина. Современник поэта, барон не стал фигурой пушкинского окружения, однако не исключено, что поэт и Жомини были знакомы. В дневнике Пушкина есть две скупые записи: первая – «мнение Жомини о польской кампании» – датируется 4 сентября 1831 года, вторая – «Вчера был у Бутурлина (Жомини)» – 30 сентября 1833-го. В этих пометках смутно угадывается почтение поэта к авторитету генерала. О большем можно только догадываться. Сохранилась переписка Жомини с Жуковским, которая – в переводе с французского – была помещена в «Русском архиве» спустя два года после смерти Жомини, в 1871 году. Вот что писал барон уже из Франции, где проводил остаток жизни: «Его превосходительству г-ну Жуковскому, действительному статскому советнику наставнику Его Императорского Величества
Любезный мой Жуковской. Один из моих Парижских друзей ультра-библиофил, ревностно собирающий автографы известных литераторов, страстно желает иметь несколько строчек вашего почерка и почерка Карамзина. Вы очень одолжите, доставивши мне то и другое, или те и другие, если найдёте, что таким образом фраза будет правильнее. У вас конечно есть несколько записок от знаменитого историка, или вам легко будет достать строчки две из его рукописей. Что до вас касается, то ответа на это письмо будет достаточно, чтобы характер вашего почерка сделался бессмертным во Франции. Я нахожусь с вами в литературной войне: ведь я заключил наступательный и оборонительный союз с шагреневой кожей, на которую вы так жестоко нападаете. Тысячу дружеских приветствий. Генерал Жомини. Если имеются у вас записочки от Крылова и Пушкина, то крепко, обяжете, пожертвовав мне по одной».
Жуковский отвечал:
«Генерал! Вы силою хотите доставить мне немного бессмертия; благодарю вас за такое любезное попечение, тем более что венец вами предлагаемый не стоит мне ни малейшего труда; он не пугает лени моей и конечно не возбудит зависти: мне следует написать вам несколько строчек не совсем правильно по французски, вот они и написаны. – Не домогаясь славы войти в святилище храма, куда вам угодно меня ввести, хочу по крайней мере усвоить за собой право стоять в дверях его, или хотя бы в будке привратника; поэтому спешу соединить моё имя с вашим и объявляю здесь для сведения дальнему потомству, что имел честь быть известным генералу Жомини, и что даже он был ко мне несколько благосклонен. Жуковской. Его превосходительству Г-ну барону Жомини». В России Генриху Вениаминовичу Жомини отпустили несколько десятков гектаров земли в Нижегородской губернии. В 1813 году началось строительство каменного дома над крутым восьмидесятиметровым склоном к Пьяне. Об истории усадьбы известно немногое. В переписи населения, проведённой перед освобождением крестьян, значатся бароны Жомини, владельцы 810 крепостных душ. Почему бароны? В усадьбе, судя по всему, уже проживал наследник генерала, его сын Карл (Николай), служивший адъютантом у генерала-фельдмаршала И.Ф. Паскевича и вышедший в отставку корнетом. Был у генерала и другой сын, Александр, так же, как и Николай, российский подданный, статский советник Министерства иностранных дел; но не его, а Н.Г. Жомини как землевладельца села Гагино упомянул в записках почвовед В.В. Докучаев, обследовавший со своей экспедицией в 1882 году берега Пьяны. Остальное доскажут старожилы, или те, кто сохранил в памяти их рассказы. Поместье, вспоминают они, было обширно: богатый парк, богатый фруктовый сад, барский дом, хозяйские постройки, хлебопекарня, оранжереи… Барин – противоположность соседскому помещику Пашкову – не отличался стремлением к благотворительности; напротив – и доброй памяти по себе не оставил… За каждое срубленное мужиком дерево барон не церемонясь подавал на него в суд. В краеведческой папке районной библиотеки безымянный автор рассказывает о бессердечности Жомини. Однажды барону, проезжавшему по имению, встретился крестьянин, который вёз на лошади более тридцати пудов хлеба; не пожелав уступить ему дорогу, барон вынудил крестьянина съехать в канаву… Революция застала в усадьбе управляющего; он поспешно её покинул – и вскоре бароны Жомини стали историей из другого мира. Чего только не повидал с тех пор старый баронский дом! В нём держали и заключённых; в годы войны – по две семьи в комнатах – жили эвакуированные; позже – здесь располагалось управление гигантского колхоза, который, кстати, дом отремонтировал на совесть; потом его прибрала к рукам районная администрация, построила в подвале кафе, сауну… В короткий срок всё развалилось. Заглох колхоз, и стали никому не нужными и дом, и плодовый сад, заложенный на месте старого, погибшего. Остыла к барскому поместью и администрация. Памятник природы Гагинского района, усадебный парк остался без присмотра… – Как выйти на Баронский? – Пойдёшь на Пьяну, – Серафима Васильевна с назидательной резкостью, свойственной преподавательницам точных наук, произнесла название реки так, будто та провинилась, – перейдёшь мост, и сразу направо, на грунтовую дорогу, так вдоль Пьяны иди минут двадцать, до просеки. Я отправился в усадьбу наутро. Да не один. Вечером к Серафиме Васильевне неожиданно приехал из Нижнего Новгорода зять с сыном лет тридцати пяти, Алексеем. Мы быстро нашли с ним общий язык и порешили утром сходить искупаться – погода мягкая, солнечная, – и навестить, конечно, баронское имение. Подобный опыт – исследование старинной усадьбы – Алексей совершал впервые, и парк Жомини, пожалуй, был для этого редкостно заманчивым… За мостом через Пьяну мы сошли на грунтовку, проложенную вдоль реки среди разнотравья, под дубовыми косогорами. За горой, срезанной красным обрывом, висел прозрачный дым асфальтового заводика; оседая, дым ложился серым пеплом на чистую, в кувшинках, Пьяну, под которой отсвечивал желтоватый песок. Впрочем, мелкой река была лишь у моста, а дальше, среди зарослей ивняка, дна её достать было невозможно… Просека обнаруживала небывалую крутизну склона. Лихо его преодолев, она упиралась в обширный фруктовый сад. Разбитый на пологом склоне широкой террасы, сад был заключен в плотные высокие цепи трёх лиственничных аллей. Верхняя аллея горделиво шествовала по вершине горы, но и две нисходящие ничуть не уступали ей в торжественности, скорее даже более проявляли своё спокойно-величавое достоинство. Эти длинные аллеи производили грандиозное впечатление! Как могли они после изгнания Жомини остаться невредимыми? «Смотри, ни одно дерево не пострадало, –старался я передать своё волнение Алексею. – Такое бывает редко!» Алексей с пониманием слушал – и внимательно вглядывался в раскинутые с двух сторон занавеси игольчатых метёлок, которые весело и волшебно рассеивали солнечный свет по аллее среди разбросанных теневых пятен. Выбравшись из стометрового хвойного коридора верхней аллеи на бугорок, мы остановились. «Да… не думал, что у нас есть тут такое…», – протянул, качнув головой, Алексей. Мы стали у края обрыва, а впереди на десятки километров расплывались леса и бесконечные поля с густо рассыпанными по ним островами туманных рощ. Только сейчас вдруг стало понятно, как мы высоко… Сад продолжался и за верхней аллеей, на большой поляне, огороженной ясенями. Ближе к баронскому дому, крыша которого едва выглядывала из зелени, парк дичал крапивой, бузиной, высокими травами, мелким кустарником. Дом смотрел на обрыв, куда бесстрашно ныряла коричневая просека, и если б не она – о крутизне склона можно было бы лишь догадываться: всё застилал плотный лес. Странное чувство рождал этот дом: белокаменный, с деревянной открытой балюстрадой, украшенный фигурными столбиками, резными фронтоном и карнизом, он выглядел обжитым или, может быть, по какому-то недоразумению недавно покинутым, хотя не для него ли соблюдали свою красоту порозовевшие клёны, густые вязы, степенный орех, пушистые ели, праздничные липы, две испуганно всплеснувшие ветвями мохнатые лиственницы? Со стороны сада в дом вели два красивых крыльца под старинными металлическими навесами. И кажется, в нём кто-то был: из окон доносились редкие тихие перестуки. Это копошилось несколько коз, которые забрели в одну из тесных комнат первого этажа – прилегли, но, видно, никак не могли окончательно примоститься. На второй этаж зигзагом уводили чугунные лестницы. С веранды виделось, что дом едва приподнимается над лесом, парк захлёстывал его со всех сторон; лишь с крыши, на которую можно было легко проникнуть через чердак, открывалась, поверх даже самых высоких верхушек деревьев, неправдоподобно далёкая перспектива: поля и рощи, размягчённые и осветлённые лёгкой дымкой. В подвале мы нашли сауну: вот бассейн, столик, трубы; пол и стены выложены плиткой, – даже на неё до сих пор никто не покушался. Знать, совсем забытое место… Близ дома, полускрытые кустами, обнаружились хозяйственные постройки из кирпичей; далее тонули в зелени хуторские домики с изгородями. Откуда-то оттуда к баронскому дому вышла бабушка – за своими козами. Удивилась: кто, зачем?.. Поняв, что мы люди мирные, вспомнила, что несколько лет назад сюда приезжали французы, родственники барона, походили, помахали руками, полопотали по-своему и уехали. Последние, кто интересовался усадьбой… Теперь в доме барона Жомини отдыхают козы. Что же, подумалось нам, вот она в самом буквальном смысле – смесь французского с нижегородским! …Недавно я узнал, что усадьбу выкупила частная компания, за пять месяцев восстановив барский дом, а рядом с выросла «этническая деревня», где есть и «Дом рыбака», и «Дом охотника», и «Дом крестьянина», и «Дом травницы-знахарки», и даже «Музей Пчелы». Значит, и встретившая ХХI век разруха в имении Жомини тоже теперь – история из другого мира…
|
