|
О проекте
Редакция
Авторы
Галерея
Книжн. шкаф
Архив 2001 г.
Архив 2002 г.
Архив 2003 г.
Архив 2004 г.
Архив 2005 г.
Архив 2006 г.
Архив 2007 г.
Архив 2008 г.
Архив 2009 г.
Архив 2010 г.
Архив 2011 г.
Архив 2012 г.
Архив 2013 г.
|
Алексей РАФИЕВ
Письмо Евгению Шешолину ради его друга Артема Тасалова
1.
Книжку стихов Евгения Шешолина дал мне года полтора назад мой друг Артём
Тасалов. Я старательно прочёл послесловие к этой книге, написанное самим
Артемом и многократно листал стихи, в какие-то вчитываясь, а какие-то
пробегая глазами вскользь и поверхностно. Многое так и осталось нетронутым,
отложенным до лучших времен. Пожалуй, если у данного небольшого письма и
есть ценность, то она именно в том, что это не послание, не отповедь одного
поэта другому, не желание почтить память покойного предшественника (Евгений
умер восемнадцать лет назад). Просто мне вдруг очень захотелось сделать
приятное Артёму, который все эти годы трогательно и даже трагично берёг,
бережёт дружбу с Евгением – псковским своим собратом по перу и попутчиком по
жизни. Я долго думал над тем, как должна выглядеть эта история в моем
изложении, но так ничего и не сообразил по сию пору. Пожалуй, то, что сейчас
пишется, для меня самого остается наиболее странным из всех написанных мной
текстов. Видя как бы насквозь ту часть памяти Артема, которая относится к
его дружбе с Евгением, я, в некотором смысле, заразился этой памятью.
Сходил в церковь – подал записочку о упокоении души друга моего друга. Потом
само как-то пришло молитвенное поминание его имени в ряду привычных мне и
постоянно обновляющихся новыми утратами земной юдоли имён. Месяц за месяцем
Евгений Шешолин медленно, но верно входил в мою жизнь, в состав моего языка.
В нечастые встречи с Артемом мы не раз заговаривали о покойном поэте.
Недавно я вновь открыл его книгу, прочитал всего несколько стихов, и меня
пронзила мысль о невероятной грусти и потерянности этого автора. Он был
совершенно одинок. Как его современник Губанов, творческое наследие которого
я очень люблю. Они вдруг оказались у меня в мыслях где-то совсем близко друг
ко другу. Только Губанов более резкий, более внешне смелый, более эпатажно
обреченный на смерть – мертвый от рождения в глазах его времени, времени
вообще, зазеркалья. Находясь в отражении, но отражением не являясь, поэт и
человек верит по собственному желанию в то, что никакого отражения нет.
Губанов – ортодоксальный христианин позднего СССР, страстотерпец. Шешолин
ближе к тому, что в духовных практиках называется словом дзен. Он
медитативен и лёгок, но лёгкость эта, скорее, внешняя, чем внутренняя.
Иногда от нее на меня веяло парами алкоголя, а порой и клубами только что
раскуренного косяка, повисшего в маленькой уездной комнатке бдящего
полуночника смешанным со слезами отчаяния кумаром. Он – тоже страстотерпец.
Если эти двое и не святые, то точно искупленные и крепко стоящие на узком
пути, ведущем к святости, в святость. Господь канонизирует – я лишь
свидетельствую о том, что вижу.
Смерть – одно из наименований одарённости того отрезка временного, о котором
идет речь. И Губанов, и Шешолин писали словно во сне. Их и теперь прочесть
непросто, но тогда… Честно говоря, я вообще не понимаю, как ТОГДА могли
писаться такие стихи. Почему появился Бродский – насколько-то врубаюсь. Что
за фигурка у Евтушенко – тоже более-менее ясно. С когортами и легионами
соцреалистов, членствующих в СП, и последовавшими за ними певцами отрицания
отрицания, постмодернистами – тоже всё не шибко сложно. Там очевидны
стимулы, двигавшие мыслью. В случае же с Губановым и Шешолиным никаких таких
стимулов нет! Есть только талант, дар Божий, который вопреки всему и всем
все-таки оставил след в сердце нации, страны, народа, Родины, России. И след
этот куда глубже, чем может показаться. Да и вообще – если кажется, то
перекрестись. Если хватит ума и мужества – перекрестись двумя руками. Аминь.
2.
Царство тебе Небесное, Евгений. Пусть земля тебе будет пухом, а Небо –
периной. Прости, что я сейчас одушевляю небо, делая его Небом. Я верю в то,
что это не я одушевляю, а Бог одушевляет через меня. Это – твоё Небо. Небо,
сотворённое через меня для тебя. На него нельзя вкрасться. На нем все
происходит, творится от края земли и до другого ее края. Это – Небо,
вымоленное тебе твоим другом Артёмом. Я поздравляю тебя, Женя, с тем, что у
тебя есть такой друг. Аминь на аминь.
Пользуясь случаем, я дарю это Небо Губанову и Рубцову. Царство вам Небесное
тоже! И горе тому, кто посягнет на неприкосновенность ваших душ. Лучше бы
было тому человеку не рождаться. Ом. Властью, данной мне Богом через Иисуса
Христа и моего духовного отца я отпускаю вам, Шешолин, Губанов, Рубцов и
Тасалов, все ваши грехи – ведомые и неведомые – словом ли, делом ли,
помыслом ли сотворенные во все дни ваших жизней – молитвами Приснодевы Марии
и всех святых. Аминь.
Алексей Рафиев – милостью Божьей – молитвами Пресвятой Богородицы и всех
святых – во имя Господа Святого Духа Иисуса Христа и всех праведников всех
народов всего Твоего мира, Отец Небесный – силой славой и державой
предвечной и несканчаемой Троицы – непобедимостью Христова Креста – во имя
Единой Святой Соборной и Апостольской Церкви – по беспредельному Божьему
милосердию – правом Собора Архангела Гавриила. Приветствуют вас, друзья,
друзья. Приветствуйте друзей поименно. Аминь.
По вере вашей да будет вам!
3.
Через какое-то время мы с тобой, Евгений, встретимся здесь – на земле, в
земле. Это будет уже немного иная земля – новая земля под новым небом. На
ней будет безраздельно властвовать воля живого Бога. Она и теперь царит
всюду, но мы пока не всегда и не все помним и до конца сознаем это. Мы пока
лишь движемся к постоянству высшей, наивысшей, непоколебимой и неомрачимой
праведности. Надеюсь и верю, что встретимся мы втроём с Артёмом. Простите
меня, друзья, но я не властен над временем и не могу делать заказы Творцу, и
не хочу заниматься пустыми прорицаниями, программируя грядущее. Блаженны
нищие духом. Ведь на всё – Божья воля, а не моя. Интересно лишь и очень
любопытно даже – ты найдешь меня, Евгений, после того, как поймёшь, что это
письмо написано именно тебе, или я дам тебе прочитать его уже после нашей
встречи? Любопытно – и всё тут. Прости меня грешного, Господи – тесно мне.
Ваш Лёша, Господи. Мы знаем, что всякий, рожденный от Бога, не грешит; но
рожденный от Бога хранит себя, и лукавый не прикасается к нему. Мы знаем,
что мы от Бога и что весь мир лежит во зле. Знаем также, что Сын Божий
пришел и дал нам (свет и) разум, да познаем (Бога) истинного и да будем в
истинном сыне Его Иисусе Христе: сей есть истинный Бог и жизнь вечная. Дети!
Храните себя от идолов. Аминь.
4.
И тогда человек неожиданно скажется зрячим
и покажется тем, что неслыханно даже во сне,
и на плечи не давит ни небо, ни Солнце – тем паче,
и ничто не способно исторгнуть – внутри и извне.
Я, пожалуй, и так – всё, что мог, постарался запомнить.
Мне теперь не страшны бесполезные жертвы войны,
как слепые котята, как престарелые пони
циркового погоста смертельного чувства вины.
Я ведь столько могу, что порой не могу и представить,
а бывает такое, что страшно вообразить,
и на плечи от века до века ни небо не давит,
ни одна из – под небом – скалящихся образин.
Мне уже не понять ни умом, ни, тем более, сердцем
ни желания быть, ни желания умереть.
Моё тело, как только что ветром раскрытая дверца –
теплым, ласковым ветром, который не кончится впредь
никогда и нигде, где б я только не взял передышку.
Как же много на свете такого, чему предстоит
растопить мою древнюю, окаменевшую льдышку,
за которой огонь наднебесный и вечный горит.
И не страшно совсем – ничего-никогда в целом мире.
И друзья, и враги стали смыслами бытия
одного человека, живущего в скромной квартире,
и так странно от мысли, что человек этот – я.
Как же всё же отречься совсем от себя, раствориться
в Божьем Духе, вдыхая Его, выдыхая Его?
Просто тихо дышать – разговаривать, как говорится –
оставаясь при этом собой, и чтоб ни одного
запинания не было в мире – ни в том и ни в этом,
чтоб миры неожиданно соединились в одно
неделимое, вечное, теплое-теплое лето,
и неважно совсем, что есть небо и что было дно,
потому что их нет, а вокруг и внутри только нега
первородного света и чистого языка
воскрешенного и бессмертного человека,
обрученного счастью от века и на века.
Мне осталось дождаться по одному приходящих…
Я смотрю иногда на людей и не верю глазам –
даже Солнышко здесь похоже на солнечный зайчик,
и так странно от мысли, что Солнышком стал я сам.
Я их слышу – они на подходе, смиренно за дверью
выжидают, когда же их впустят в нездешнюю ширь.
Но я верю, что скоро дождусь их – я верю. Я верю,
наблюдая за светом с любой из известных вершин,
покорившихся Слову. И аист летит на гнездовье,
и приносит известия о благоденствии дней
и конце кутерьмы и тюрьмы, и проклятие вдовье
не касается больше рожденных от Бога детей.
Прикоснись и молчи – до поры, когда Слово, как ветер,
освятит всё, что есть, всё, что было и есть –
на проснувшемся и совершенном немеркнущем свете,
превратившемся в нескончаемый Благовест.
Гавриил, не спеши – дай им всем – даже тем, кто как будто
не способен уже – дай им каждому крохотный шанс –
я тебя умоляю, молю – твой изнеженный Будда –
подожди, милый мой, пощади неприкаянных нас.
Боже, Боже… Я знаю – Ты слышишь малейшее слово,
проносящееся тихим помыслом по сердцам.
Ты прости меня, Господи – окаянного, злого.
Мне так странно от мысли, что Солнышком стал я сам.
Я в Луне и созвездьях играю в энергии, в тени,
растворяясь и отпечатываясь налету
в каждом видимом и невидимом из видений,
проступающих сквозь неподвижного неба слюду –
от восхода до сумерек. Я повторяюсь сначала
и кончаюсь, и снова, и снова – и так без конца,
без границ, без желаний, без маяка и причала –
шаг за шагом – за Сыном, ушедшим обратно в Отца.
Здравствуй, вечность! Ах, Троица, Господи Силы,
не оставь ни меня, никого из моих, из Твоих –
я прошу Тебя, Боже, от Сербии и России,
помоги нам, спаси нас, не оставляй нас одних.
Вот и всё – отгремели и сгинули канонады
моей брани – я выгоревший, но живой,
ухожу навсегда из промерзшего нашего ада.
Я свободен, я счастлив, я снова с Тобой, Боже мой.
И не надо ля-ля про беспамятность смертного низа –
низ и верх растворились, распались – их больше здесь нет –
здесь, во мне – только нимбами светятся наши лица,
согревая мой дух мне подаренных звезд и планет,
и послушно здесь всё – до мельчайшего эха,
до предлога, до запятой, до тире.
Я дожил, несмотря ни на что, до себя – человека,
чтоб забыть циферблат, опечатанный в календаре.
Видишь этот обрыв? Не страшись – Его ангелы рядом.
Подойди ко мне, брат. Сделай шаг и взлетим, и взлети,
подчиняя материю, чтобы ее каждый атом
стал твоим насовсем на единственно верном пути,
по которому столько уж пройдено, что и не страшно,
и нечаянно видно, как далеко мы зашли.
Нас теперь берегут, как младенцев, могучие стражи.
Это нам – для удобства – огни в ясном небе зажгли.
Мы – святые, искупленные от начала –
Божьи храмы во славу предвечного Слова Отца.
Мы лишь дети детей, для которых вся жизнь означала
ослепительный свет уготованного венца.
|
