|
|
Елена ПУСТОВОЙТОВА |
|
2009 г. |
МОЛОКО |
|
О проекте "МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Елена ПУСТОВОЙТОВАДыхание новой литературы«Три стола в зеркальном интерьере». Сборник современной литературы. М.: «Лотос», 2008. Скажу откровенно, как человек сугубо вредный и не к месту въедливый, я начинаю читать книгу со второй страницы, где, как вы догадываетесь, впечатана аннотация, отражающая, как водится, точку зрения редактора на отредактированное им произведение. И, разумеется, я сразу взъелась. На дифирамбизм намерения «явить миру «дыхание новой литературы». Что ж, посмотрим, чего вы тут явите, подумала я, принявшись за чтение… Я никогда не была особенным ценителем современной поэзии. Не потому, что мало ее читала. Скорее, наоборот. Может быть, мне не повезло, поскольку я близко встречалась с некоторыми мэтрами поэзии в жизни. Разница в речи поэтической и прозаической, легко обнаруживаемая у них, меня сначала очаровывала, но только сначала. Восторженность стиха «по поводу» и готовность бессменно стоять на «поэтическом дежурстве» в нашей огромной и богатой талантами стране неодолимо потянули их использовать нас – и меня, и страну – как плевательницу, когда представился горбоельцинский случай заявить: «Так жить нельзя». И только поплевав назад – оказалось, жить можно. Ну, вот - опять я взъелась… А ведь хотела сказать, что, к счастью, бывает и иная, пожалуй, даже противоположная разница в поэтической ткани произведения и жизненной позиции автора. Как в стихах Михаила Бондарева, что открывают сборник «Три стола в зеркальном интерьере». Я с Бондаревым потому и в разведку пойду, и при случае крепко пожму ему руку за его честное сердце, за то, что высокий тон его души в стихах слышен. А то, что они безыскусны и просты, мне импонирует не меньше. Да, дар поэтический и редок, и издалека заметен. И пусть творчество Михаила Бондарева не блещет совершенством формы, потому оно и мило сердцу, что торит дорожку к чувствам добрым. Однако, простота и некоторая наивность стихотворной строфы и, как следствие, плоская, маловыразительная семантика поэтической речи не позволяют автору раскрыться со всею полнотой его искренних и высоких чувств. И чтоб уж совсем покончить с поэзией, сразу, пусть и не в постраничном порядке, хочу сказать пару ласковых без всяких кавычек Марине Котовой и ее «Сердцу Руси». Ну, сколько же можно вальсировать с рифмой, сударыня? Дайте вас разглядеть. Прекрасна вольность, с которой вы играете формой. И заговорила вослед строчкам - «надышаться бы вволю ветрами» душа, и уже, словно в поводу, повела меня в полон музыка ее стихов… Можно было бы придраться и к «душа безоглядно болит», и к возникающему иногда ощущению того, что сама автор закружилась в хороводе рифм и чуть потерялась в смысле происходящего, но – вот улыбнулась, кокетливо, словно прическу, поправила строфу, и полетела дальше. И славно! Бог с тобой, лети… И вместо придирок поймала себя на желании не разбирать эти стихи по «косточкам-суставам», а просто цитировать:
Обмирает душа, от дыхания горьких черемух.
Я и посейчас дышу этими стихами, вольно брошенными от щедрости сердца в мир, этот самый мир отражающими. А как замерла душа от такой радостной встречи! А как сладко было напиться из этого чудного родника, скажу я вам. Но при том одна горькая мысль не давала, да и сейчас не дает, полной мерой насладиться поэзией Марины Котовой – та самая мысль, что горек хлеб духовной чужбины, доставшийся ей, а с нею и нам всем, в эти мутные годы реванша бездуховности, когда поэтический дар приравнен к товару. Нищие духом поколения останутся таковыми навсегда, толстые счета и бумажники истончают духовную культуры нации. Кто может опротестовать этот очевидный приговор? Разве только поэт. Такой, как Марина Котова. А теперь, и сама причесавшись, обращусь к делу. О двух рассказах Владимира Бондаря, вошедших в сборник, говорить много соблазна нет. Слишком лоскутно и не схвачено «магическим кристаллом» - может быть, потому, что слишком близко и собственно-пережито. И придет день, когда умрет личная обида да ярче зажжется сердечная боль, без которой ничто не рождается в мире, даже рассказы… Поживем-увидим. И перевернем страничку на «Яблоневое озеро…», покачаемся на мелкой озерной волне. Наверное, кому-то рассказ очень понравится: там есть и яблоня, и озеро, и интрига, и романтическая, тонко чувствующая душа, и, разумеется, любовь… Собственно, образцовый рассказ образцово порядочной женщины, имеющей наклонность к литературному творчеству. Автор сама насыпает себе мягкие горочки страстей, чтобы с них мягко скатываться к финалу. Следующий автор - Евгений Москвин. Его «Рассказ о зеленом доме» имеет, как по прочтении оказалось, просто жуткий подзаголовок: «Отрывок из романа «Профили». Эти двадцать страниц текста я никогда бы не прочитала до конца, если бы у меня не было задачи отрецензировать книгу. Ну, почему можно так бессовестно отбирать у меня кусок жизни хитрой обманкой под то, что я глубоко и нежно люблю, что считаю одной из главных спасительных для меня и для всякого русского человека истин, - нашей литературой, в упаковку которой оказались вложены копеешные мысли и надуманные чувства, натыканные в два десятка страниц – аж в два десятка! А дальше – еще горой высится целый роман?! Но все это эмоции. Объективно: отрывок из будущего романа уже с первой страницы являет собой ту смесь претензий на напле-интеллектуальность и надмирность психо-физических переживаний героя (стало быть, автора), - скорее, плохого актера, поскольку литературным героем назвать тот шевелящийся в контексте механический модуль просто совесть не позволяет, - которая весьма характерна для пишущих от жиру чиновников от литературы, к которым наш молодой автор еще едва ли принадлежит. За литературу обидно, а Москвина жалко – писал бы себе детективы, если есть тяга к словесной интриге – то же ведь литература. Но и отношение к нему было бы тогда честное: скажем, Агата Кристи. Звучит? А вот писатель Евгений Москвин и его роман «Профили» для меня не звучит. Теперь уже с опаской перевернула я следующую страницу… Юрий Невский и его рассказ «Смелый идет купаться, а трус остается на берегу» тоже начинался с N – только у Москвина это был поселок, а у Невского – некая барышня, сочиняющая стихи. Совпадение опасное! И я осторожно стала пробираться по строчкам… А потом - уплыла, закатилась в умело расставленную западню этого рассказа. Я давно не получала такого удовольствия от того, как тонко, но точно прорисованная нить прозы почти силком уводит тебя в чужой мир – а он оказывается вдруг твоим и близким, где собственно герой уже и не герой, а тот, с кем ты можешь поговорить о главном, потому что главное-то у вас одно. Общечеловеческое, пожалуй даже. При всей простоте фразы, при незамысловатости сюжета, литературная ткань рассказа отнюдь не прозрачна – она, даже наоборот, ловко маскирует одним событием другое, чтобы чище и радостнее сделать открытие, которое и составляет цель литератора. И литературы. Есть в простоватости высказывания Невского какой-то хитрый крючок, какая-то зацепинка, которая незаметно, будто репейная колючка, повиснет с краешку сознания, но вот уже, как парус, влечет тебя вперед, вслед рассказу. Вот я на всех парусах и приплыла к концу одного рассказа и, уже совсем без опаски, пустилась во второй: «Есть только лес». И – понеслась по уже знакомой тропке без провожатых. Ай, да молодец вы, Невский! Не стану пересказывать сюжет – он будет особенно близок ровесникам автора, пережившим горбоельцинизм, и теперь, иногда – с ужасом, иногда – с робкой надеждой, взглядывающим в молодые лица вокруг. В жизнь входят те, у кого нет комплекса предателя родины, не сделавшего чего-то чрезвычайно важного, только тебе доступного, чтобы не уронить себя и страну… Закончу тем, что теперь с интересом буду высматривать эту звучную фамилию – Невский – на полках книжных магазинов и, ей-Богу, потрачусь дважды, чтоб поддержать. Потом Светлана Руденко рассказывала мне о любви. Всамделесегодняшней. Печально-безнадежно исчезающей из нашей жизни. Наверное, надо иметь храбрость, чтоб так рассказать о торжествующей пошлости не пошлым языком. И я не хочу упражняться в анализе текста рассказа – хочу просто посидеть рядом, голова к голове, и по-бабски потолковать о том, что только через нас самих и остается шанс на умирение с прошлым. Потом я перелистнула на Геннадия Старостенко и его «Трубу». Собственно, это была уж точно не его труба, но устроил он ее очень профессионально. Не скрою, столь неженский взгляд на женские достоинства несколько неожиданен, но… На то они и мужчины. Вот только стоило ли убивать это несчастное создание? Мне кажется, потому и убили вы ее, писатель Старостенко, что побоялись признаться в том, что не нашлось у вас под рукой ни одного порядочного мужчины, любовь которого спасла бы и ее, и мир. Уж сколько можно только женскою любовью спасаться?! Но это – между прочим. Хороший мастер психологической интриги, хорошее владение словом. Я уже на страницах у Лидии Сычевой, в рассказе «Христопевцы». Сычева – храбрый автор, не прячущийся во вчера, чтоб рассказать о том, что хочет увидеть в людях сегодня. Процеживая душою бытие, всегда готовая обжечься или обмирщиться о его взрывное и нечистое нутро, она не отстраняется оскорблено. Она прямо и честно смотрит в его глаза. Вместе с читателем. Наверное, еще не пришло время ответам, потому так много еще вопросов в нашей жизни. Но и не задать эти вопросы нельзя никак – никто не станет искать и ответы. «Христопевцы» Сычевой, словно духовный мост на бережок понимания нового мира, перед пропастью которого мы стоим, а, может быть, уже и в него вшагнули. Куда пошли? Зачем? Чем кончен этот путь будет? На чем успокоится сердце нашего поколения? Вашего? Других? Есть тонкая ниточка веры, когда-то крепко державшая поколения, создававшие славу России. Казалось бы, и вопроса нет, куда идти, чтоб вернуть себе верность и веру, - ан есть. Потому и кружатся сейчас поколения, от старых до самых распоследних, вступивших в жизнь, вокруг главного: верить-то во что? «Христопевцы» ответ знают. И подсказывают. Мне кажется, я поняла, почему вслед этому рассказу автор добавила и другой: «Три власти». Недосказанный, так на многое намекнувший, такой душевный пласт приоткрывший, рассказ показался мне чем-то вроде предисловия. К повести, роману или философии завтрашнего дня, сказать не берусь, если только автор не предоставит на свет Божий литературное полотно пошире рассказочного. И я уже готова была поставить точку, когда вспомнила, с чего начинала: Бог с ним, с дифирамбизмом: действительно, оно есть, это новое дыхание литературы, усмиряющей наш аморальный век. Нет ничего неожиданного в том, что в поисках откровения пишущие идут ощупью по опасной тропе. Она только на первый взгляд слишком тесна, чтоб на ней уместились двое, трое или еще Бог весть сколько людей. Так что, закрывая сборник «Три стола в зеркальном интерьере», только что вышедший в свет, я хотела бы, чтоб и у вас возникло желание полистать его страницы, познакомиться с его народонаселением. И если вдруг, вы чувствуете, мне это удалось, значит, я тоже немножко поводила вас за нос.
|
