|
|
Лидия СЫЧЕВА |
|
2009 г. |
МОЛОКО |
|
О проекте "МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Лидия СЫЧЕВАМолодо, да не зеленоПеред встречей с молодым прозаиком Лидией Сычёвой я настроилась на лёгкий тон и освежила в памяти молодёжный сленг, но он не пригодился. Сычёва выплеснула из души такой обличительный монолог, почти как у Чацкого, что у меня в голове по привычке к пародии всплыли реплики Фамусова, которые так и напрашивались для вкрапления вместо вопросов: «Ах! Боже мой! Он карбонари!» (или покороче) «Опасный человек!» (или трусовато) «Он вольность хочет проповедать!», (или испуганно) «Да он властей не признаёт!»... — О государственности? Ну-ка, возьмём быка за рога. Эта проблема ни молодого, ни зрелого писателя не обходит, твои соображения? — Здание бесланской школы № 1 с выбитыми стёклами, горящей крышей, кое-где обрушенной, с залитым детской кровью полом, а позже — с цветами павшим среди этих боевых развалин — это и есть здание российской государственности сегодня. Государство, где власть не может (и не хочет) защищать детей, свой народ. Дети власти — по заграничным колледжам, вдалеке. Все делают свои «дела». Свои. И никто не делает наши дела. Отнять у такого огромного народа желание жить для других — разве это не преступление? Русские — большой и сильный народ, поставленный на колени, лишённый воли, парализованный. Над ним проводят любые эксперименты, «опыты» — то одно отрежут, то другое — он безмолвствует с вырванным языком. Москва когда-то была колыбелью патриотизма. А стала — очагом инфекции, местом, откуда ползут по всей стране враньё, разврат, цинизм. И посмотрите, каким страшным был для нас 2004 год, а как мы встречали 2005-й?! Бесконечными новогодними гулянками, от которых устал даже народ. Это же противоестественный шабаш — «каникулы» до Рождества (!) в разгар поста (!). (И эта власть, которая стоит со свечкой в руке в храме! Может, они тайные католики или иудеи?) И вся эта десятидневная оргия длилась в эпоху якобы удвоения ВВП, когда нужна собранность, нужна сосредоточенность, нужно чёткое понимание пути и смысла. — Литературная жизнь нынче бурная: много течений и дискуссий. О современной литературной ситуации каждый думает на особинку. А ты что скажешь? С кем тусуешься? Кто близок по духу и по стилю? — Когда мы наблюдаем в стране полную распущенность государственной жизни, когда утрачены или намеренно замутняются цели и смыслы, то разброд и шатания сказываются на каждой семье, на каждой школе и каждом вузе, да и на каждом человеке в особенности. Литература в советское время скрепляла людей — разных национальностей, разных религий, разных местностей — потому что Русский Север и, допустим, Кубань, это совершенно разные уклады жизни. В постсоветский период «всё разрешено» — всё порочное, разумеется. Лень, деградация, «дно», пиво, секс, наркотики, террор, бесчувственность... А всё, что требует усилий, сосредоточенности, воли — долг, служение, честь, бескорыстие, красота, целомудрие, — оболганы, унижены и в значительной степени уничтожены. И вот в таких условиях закономерен спад интереса читающей публики к литературе; часть писателей устремляется навстречу этой культурной распущенности. Такие литераторы очень уязвимы по языку, по тематике, по социальному накалу, по целям, которые они перед собой ставят, если смотреть на них с колокольни русской классической литературы. Многие из них понимают, что они — безвольные, конъюнктурные люди; другим вообще из-за узости исторических горизонтов это просто не понять, а третьи находят особую «поэзию» в энергии распада, как, допустим, маньяки испытывают радостные чувства, удушая жертву. Это группа писателей, на мой взгляд, сейчас самая многочисленная. Вторая группа — представители в основном старшего поколения — цепляется за то, что не было построено, — за коммунизм, за идеи социальной справедливости, за возрождение СССР. И третья группа — очень небольшая часть литераторов среднего и старшего поколения — трезво оценивает трагедию России, осознаёт, какими последствиями для народа грозит нынешняя эпоха. Эти люди, как правило, очень талантливые, очень страдающие. Сегодня даже нет образа того, что мы хотим построить, фундамент нашей сегодняшней государственности возведён на сыпучем песке... Их произведения часто наполнены не гармонией, а болью. Раненая литература! Но за ней — будущее, если, конечно, Россия уцелеет. Два последних направления не имеют никакой государственной поддержки, даже моральной. Ныне досуг людей украден, вместе с ним украдена и литература. В обществе тревоги никогда не будет места грёзам. В обществе тревоги нужны «лёгкие наркотики» в виде бульварного чтива, которые «выключают» человека,! — О книгах и писателях поконкретнее бы чуток, а? Можно? — У меня есть любимые книги, которые вышли недавно (или не очень давно). Ларец с драгоценностями открываю нечасто, но всегда о нём помню. Прежде всего, это книги Валентина Сорокина «Крест поэта», «Отстаньте от нас!..», «Обида и боль», «Биллы и дебилы» и особенно — однотомник «Восхождение». Валентин Васильевич — человек, который сыграл огромную роль в моём становлении. Я преклоняюсь перед его мужеством. Сорокин — поэт классической мощи, таких людей в ближайшее время в России не родится. Они и раньше-то были не в изобилии!.. Зоя Прокопьева в незаслуженно забытом романе «Своим чередом» как раз и вывела в образе Нила Краюхина такого героя. Несколько лет назад я прочитала эту книгу и до сих пор нахожусь под её обаянием. «Своим чередом» — эпохальный роман, ему просто обязаны присудить Государственную премию. А книга Виктории Пришвиной «Невидимый град» — совсем другая, «тихая», но тоже дорога моему сердцу. Здесь очарование, к которому я постоянно возвращаюсь. Будто автор построил невидимый град (храм своей души?), в который хочется и хочется приходить. Сильное впечатление произвёл и роман Веры Галактионовой «5/4 накануне тишины». Мне очень близка одна из центральных тем книги: Земля как живая, самоорганизующаяся система. Когда ограбят её кладовые, она взбунтуется против человека и уберёт его — землетрясениями, цунами, извержениями, потопами и проч. Мне кажется, с изменением человека (массовый герой нашего времени — житель мегаполиса, бледный картофельный росток в тёмном погребе) изменится не только сам писатель, но и то, для чего он пишет. Очень многие задачи отпадут; есть «искусства» и «технологии». Телевидение даёт возможность создавать бесконечно много непережитых, но легко усвояемых (в силу наглядности) образов (любого свойства). Литература будет окончательно вытеснена на обочину. В чести ещё будут скорописцы-детективщики (раскрученные имена, на которые работают рабы). В пережитом, истинном литературном слове люди не будут нуждаться, так же как они не нуждаются в естественной воде и пище. Вернее, неосознанная тоска по живому слову сохранится, но за всех сделают выбор «бизнесмены» и маркетинг. Усвоение непережитых образов самым плачевным образом скажется на «человеке природном». Он всё больше будет терять волю к жизни, волю к выживанию, борьбе, его инстинкты будут угасать. Для литератора, наследующего классическую традицию, в этих условиях останется только одна, главная задача — не лгать самому себе и не позволять, чтобы тобою манипулировали. Литература «выдумки», «конструкции», «стиля» мне сегодня малоинтересна. Литература «страстей» — тем более. В литературе я ищу то, чего нет ни в одном другом виде искусства. Только её, литературную тайну. А она непонятно как и из чего складывается. Найти себя, свою тему — главное в человеческой жизни. И это всегда только «твоё», не общее. И «общественное признание» тут ни при чём. Тем более, что в наше время мы знаем, «как это делается». Потому что настоящий писатель не может быть сейчас коммерчески успешным. Писатель — это сознательный выбор, когда человек идёт своим, очень отличным от потребительской цивилизации путём. Отличным, но вместе с народом. Монах уходит в монастырь не для того, чтобы там обжираться колбасой, а для того, чтобы служить идее, вере. Богу. Точно так же и писатель сегодня. Вообще, живое слово, может быть, сегодня даже больший дефицит, чем вера, обрядовость. Значит, путь сознательного служения живому слову — это путь не меньшего мужества, чем монастырская жизнь. Хотя мне трудно сравнивать, я ведь не знаю монастырской службы. Писательство сегодня — это обет перед своим предназначением — написать то, что ты должен. Не для «славы», «денег», а для установления истины в своей собственной жизни. И меня, например, коробит «показное православие» некоторых писателей и литдеятелей, когда в церквах и соборах святее святых стоят литераторы со свечками — бывшие идеологи комсомола и компартии. Я им не верю, точно так же, как не верю и «тыквообразному» Швыдкому, который, дай ему волю, в синагоге бы устроил «культурную революцию», а в мечети инсценировал бы «Детей Розенталя». — О честности художника сегодня говорить не модно. Всё же? Цепляет такая тема? — Писатель не тот, кто гладко или стильно пишет (это нынче и компьютер может), а тот, кто при одарённости стилистической, энергетической, при абсолютном слухе к слову ещё и владеет словами — пережитыми образами. Таких нынче — раз-два и обчёлся. Как ни странно, ещё меньше их среди поэтов. Честность художника состоит в самоограничении, в требовательности к себе — не пользоваться непережитым образом. Между тем эпоха распространения «мёртвого слова», не сопряжённого с образом (то есть массового образования), породила множество людей, прекрасно владеющих мёртвым (полумёртвым словом). Их письмо не требует сверхусилий и страдания — требует только трудолюбия. Иногда даже существует отрыв слова от его владельца — оно льётся само (не надо путать с творческим озарением). Литература старого размаха и закала, если она вдруг где-то пробьётся, всё ещё будет радовать окружающих, как радует зелёный дуб, чудом уцелевший рядом с загазованной автотрассой. Но на дуб будут смотреть, как на чудака. Нужны будут дизайнерские «штучки» — деревца в кадушечках для украшения «мирков», интерьеров. Невиданный всплеск женской литературы (большей частью криминальной) — свидетельство невиданного обессиливания наших мужчин (трудно представить такой же всплеск на Кавказе, например). В советское время тяжёлой индустрии произведения писателей были похожи на гигантские заводы — многотомность, основательность постройки. В наше время — лавок, лавчонок, «малых предприятий» — и литература такая же — одноразовые книжонки (фаст-фуд), синтетические, как пирожки в Макдоналдсе. («Настоящая еда», в том числе и духовная, ещё сохранилась кое-где в провинции, на окраинах. Но она — неконкурентоспособна, у неё нет яркой «упаковки».) Предприятия создаются с одной целью — не для пользы, а для выгоды (что я с этого буду иметь?). Так же и литература — писатель прежде всего думает: какую пользу он может выкачать из ближних. Всё это (Россия сегодня) жалкие задворки общества потребления. На Западе потребляют серьёзно, ответственно, а мы — по-варварски жадно, доверчиво. Наше поколение, похоже, не оставит мемуаров. Во-первых, они никому не будут нужны; во-вторых, что вспоминать-то? Наши предшественники вспоминали военное детство, послевоенную разруху и энтузиазм, «оттепель», шестидесятничество, патриотическую борьбу. Какая всё-таки у них была насыщенная эпоха! А что можем вспомнить мы?! Перестроечное жульничество? Пьяного Ельцина? «Мочить в сортире»? Всё это убого. Неужели этим кончится жизнь?! Беседу вела Руслана ЛЯШЕВА Впервые опубликовано в газете "Литературная Россия" № 15, 15.04.2005 - .
|
