|
|
Николай ЯРЕМЕНКО |
|
2009 г. |
МОЛОКО |
|
О проекте "МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Николай ЯРЕМЕНКОЛента несколотого льдаРассказ Шторм и сильное обледенение загнали рыбаков к Надежде, острову на севере Баренцева моря, называемый поморами Пятигором. Укрывшись за мысом Тур, отдали якорь. Капризный норд-ост, переходивший за двадцать метров, мороз, подбиравшийся к двадцати градусам, теперь были не страшны – защищал скалистый берег. Между своевольной разнузданностью волн и судном встал темный гранитный щит. Так между людьми, разделяя их, встает недоверие, и только глухой, как церковное пение, рев ветра метался над кораблем. Мокрая, простывшая команда, после двух суток аварийного окалывания, тревожно спала по каютам. Для второго штурмана полчаса «собачей вахты» прошли спокойно. Он смотрел лоцию, в поисках координат памятного знака экипажу «Декабриста», в сорок втором году торпедированного недалеко от острова. Когда фашисты терзали конвои, следовавшие в Мурманск. Окошко радиорубки открылось, как всегда резко и неожиданно. -Третий на мостике? -Ушел отдыхать. -Ему частная радиограмма. Передай. Волосатая рука радиста протянула бумажную полоску. Сквозь стужу, ветер, магнитные бури полярных сияний пробились слова нежности: «люблю, целую, жду». В душе второго штурмана шевельнулся червячок зависти к предстоящей радости ближнего. И хотя в их семье не раз бывал, набрав телефон, он без разъяснений буркнул: -Срочно поднимись в рубку. Штурмана дружили, даже были внешне похожи – высокие, лысоватые, не суетливые. Обоим было за тридцать, возраст силы, ума, надежности, но жизненные удачи их были разными. Второй штурман, выпутавшись лет семь тому назад из «пут Гименея», любил сказку «об убежденном холостяке». Размеренной морской жизнью не тяготился, о береге не скучал, там его никто не ждал. Тоска редко поселялась в его душе, только иногда зализывал в море боль сердца от буйно и жарко проведенной стоянки в Мурманске. Но по приходу, в списки встречающих, вновь записывал новую «доярку с Молочного»… Третий штурман женился недавно, по любви. Жена попалась красивая и заботливая. В его каюте можно было выпить не только голого чаю, но и угоститься домашними разносолами, собранными в рейс женскими руками. С каждой почтой получал письма от жены, перечитывал их по несколько раз подряд, счастливо улыбался. Он прекратил участвовать в похабной травле салонных сердцеедов о береговых приключениях на женской ниве. Второй штурман, большой любитель сладкого, частые простуды лечил в каюте женатого друга, черпая сувенирной ложкой варенья, нахваливал хозяйку. Как-то поедая испеченное Татьяной, женой третьего, сдобное печенье, довольный второй заявил: «Если бы моя бывшая супруга умела так вкусно печь, я бы ей не одного – двух любовников простил». Третий штурман улыбнулся, похвала в адрес жены была приятна ему. Он тогда так тепло говорил о своей Татьяне, уверенно доказывал преимущества семейной жизни, что душа второго, изъеденная недоверием к слабому полу, готова была потащиться в ЗАГС с первой встречной молочницей. Но разговор был в море, а все умные мысли и твердые намерения приходящие на воде, становятся зыбкими на берегу. Трудяга якорь хорошо лег на грунт, крепко держал судно, так хорошая жена держит возле себя мужа. Двойная ночь, полярная и астрономическая накрыли остров, судно и вместе с морозом, снежными зарядами и ветром устроили погоду, «когда хороший хозяин собаку на улицу не выгонит». Третий штурман, войдя в темноту рулевой рубки, сразу ткнулся в локатор. Повертел ручку дальномера, убедился что на зеленом экране все нормально, судно не дрейфует, спросил: -Старик, зачем звал? -Извольте плясать, любимчик, благоверная весточку кинула. Третий взял радиограмму, быстро просмотрев при свете картушки гирокомпаса, смяв сунул в карман. Отошел в угол рубки, ткнулся лбом в холодное стекло иллюминатора, по которому стучали снежные зерна. Якорный огонь на гюйсштоке слабо освещал нос судна, а вокруг темень, холод, вой. Николай в последний рейс вышел не в духе. За время стоянки в порту, кто-то из мореманов увел с судна восьмикратный бинокль, числившейся на нем. Но это не касалось радиограммы жены, которую прочитал без обычной ласковой улыбки. Второй, заметив уныние, спросил из штурманской рубки. -Чего раскис, паренек? Ответ от холодного иллюминатора прозвучал глухо, без ноток трепа. -Послушай, старик. Что лучше – сладкая ложь или горькая правда? -Надеюсь, ты не будешь спрашивать что первично – курица или яйцо? -Витя, а если без дураков. -Ну если правда как трамвай – прямолинейна, а ложь - хорошенькая машинистка, то полезешь в затылок, кем любоваться, а в целом – старая песня, у Высоцкого это звучит примерно так: «Разницы нет никакой, между правдой и ложью, Если, конечно, и ту и другую раздеть.» Второй штурман выключил свет над штурманским столом, подошел к иллюминаторам, встал рядом. -Как утверждает любимый писатель твоей жены – Жан-Поль_Сартр – на человеческие души давят только смеси – порока и добродетели, подлости и достоинства, правды и лжи. Третий долго молчал, а затем тихим подрагивающим голосом выложил новость. -Понимаешь, мне Татьяна изменяет. Не любовь, а так – лекарство от головной боли… Помнишь, в прошлом году, ты знакомился с Нинель, ее школьной подругой. -Это костлявая такая, социолог или психолог? -Да, специалист по социальной психологии. Нинель, из зависти к Татьяне, или из добрых побуждений ко мне – доложилась… Встретил на стоянке, она мялась, мялась, как будто рубль занимала, а затем выложила все подробности. -Не похоже на Татьяну, она у тебя баба не дура, да и совесть у нее есть. -Понимаешь, есть нюансы, рассказывать не буду… правда это. -Говорил тебе – все бабы одинаковые, не успеют палец в кольцо сунуть, уже о другом мечтают… И что Татьяна? - Не сказал ей пока ничего. Скажу – жить не будем, сразу и на развод подам. Не скажу и останусь – сам себя уважать не буду. За рейс решу, как быть… Они надолго замолчали, смотрели в холодную темноту иллюминаторов, в несущийся сплошным потоком трассирующих пуль снег, подсвеченный якорным огнем. Снежные зерна, барабанной дробью стучали по стеклу, в таком же ритме отдавала кровь в висках. Второй штурман вспомнил последний приход в порт. К промерзшему причалу подходили рано, в шесть часов утра, на полной воде прилива. Встречающих не было, кроме двух береговых матросов-пенсионеров, готовых принять швартовы и женщины, греющей под шубкой цветы. На мостике стало теплей, по рукам пошел бинокль… Чья?… В свете «искусственных солнц», в сырости залива, на продуваемом ветром причале, стояла Татьяна… В иллюминаторе Николай увидел лицо жены, - карие глаза, «сесун» каштановых волос, а дальше… Жадные и умелые руки расстегивали молнию темно-голубого платья; толстые, мокрые губы впиваются в незащищенную родинку на левой ключице, шея жены, как спелыми помидорами, покрылась красными пятнами, он явно услышал как застонала Татьяна… -Не рычи старик. Я этой Нинель устрою… На стоянке приглашу в ресторан, напою и… в отрезвитель сдам. Только и знает дерьмовочка писанная шампанское глушить, да на тахте безотказная. Прапорщик недаром ее бросил, и я правильно сделал, что винта нарезал, а ты дулся – «умная женщина, кандидатскую пишет». -Бог с ней, с Нинель, ты в мою шкуру влезь, только не с кондачка, а по человечески. -Ну, в твоей шкуре я побывал. И честно скажу, вылез из нее не лучшим образом… Сейчас у меня – «сытая жизнь для себя», но когда смотрел на тебя с Татьяной, я бы десяток этих жизней, временных зазноб, отдал за одну вашу. Скажу тебе мысль, возможно за нее настоящего мужчину презирать надо – но лучше один раз отходить с рогами и сохранить семью, чем потом без рог бодаться, ища у кого из них хотя бы левое ухо не целованным осталось. А на рога нынче мода, как когда-то на штаны галифе, рога сейчас, как кальсоны зимой, у каждого мужика есть, только не у каждого видно. А что за тип? Знает, что она замужем? Может по приходу популярно разъяснить ему, чтобы зарплату на лекарству тратил. -Мужик жидковатый, бюрократом в их конторе работает. Бабник как и ты. -У меня на замужних табу. Разведенных хватает и переростков жалеть не успеваю… Ты не расстраивайся, думаю в основе форс-мажорных увлечений твоей жены простое любопытство, ориентировочный рефлекс новизны, оно, конечно, хоть и интересно, но быстро проходит. -Ты клонишь к тому, чтобы простить. -Я клоню к тому, что посмотри на несколько миль вперед по курсу. У Татьяны - судьба покинутой женщины. Ты - монахом жить не будешь, а станешь ловеласом, подбирающим объедки, вроде меня. За семью надо бороться больше чем за любовь. Что получится с корня пред – преданность или предательство, нервов стоит. -Но пойми, здесь тошно… В темноте было слышно как третий штурман постучал себя по груди. Соглашаясь с ним, тускло мигала оранжевая лампочка эхолота, волком подвивал ветер в такелаже, шипел змеей сквозь дверную щель, неплотно прикрытой рубки. -Сам ты создал условия, оставил красивую женщину одну в городе квартире – томись. Деньги копите, ну и накопил… - Виктор хотел сказать «на рога», но подумал что это, все же обидно, решил утешать дальше… Тошноту вылечить можно. Измены как куча навоза, не вывез в поле – перегорит, труха будет, вывез – многолетний сорняк растет. А бороться с этим просто… Она с одним, ты с десятью, до ощущения вины. -Советик. Прямо паштет из соловьиных язычков. -Можешь не пользоваться, только в стакан не заглядывай, гиблое дело, лучше японский язык начни изучать. В штурманской рубке приемоиндикатор космической навигационной системы, трелью иволги, сообщил о прохождении спутника, на панели зажглись координаты. Второй штурман отошел от иллюминатора, посмотрел в локатор, молча ушел в штурманскую рубку, перенес на карту дистанцию до берега, склонившись над столом продолжил разговор. -Самыми набожными, как раз и бывают юродовые, а самые верные псы – бывшие бездомные собаки. Чтобы вернуться, надо сначала уйти, уходить иногда легко, возвращаться бывает трудно, часто невозможно. -Ты то не возвратился в дом, где тебе физиономию дегтем вымазали, а мне предлагаешь. Второй штурман вернулся в рулевую рубку, включил ледовый прожектор. В светлом лезвии ножа, впереди форштевня, был виден небольшой круг моря. На волнах появилась снежура. Виктор подошел к штурвалу, погладил отполированные ладонями рукоятки, затем добавил освещения на картушке гирокомпаса, сверяя его с магнитным. Разница в показании компасов была больше румба, отклонение норда магнитного от норда истинного на такую величину объяснялось магнитной аномалией. В морской профессии, как нигде, любят традиции, держатся за проверенное старое, хотя и живут мечтами. Вот и магнитный компас, казалось, зачем он, когда есть точный, постоянно указывающий на полюс гирокомпас. А нет, по магнитному хотя и с поправками – «лапоть вправо, мица влево» – все же выгребешь, а если гирокомпас откажет – никакие склонения и поправки не помогут. Как в жизни, если сошел с правильного курса, выпал с истинного меридиана – намаешься, двигаясь на ощупь. Будешь просыпаться ночью от удушья тоски, горькой обиды на себя, разочарований. И жизнь твоя будет похожа на шатающуюся без цели, гонимую ветром льдину. Человек без дома и семьи, что судно без якоря и компаса – льдине подобен… Но Виктор уже знал, что больше никогда в гости к Николаю и Татьяне он не пойдет. На следующий день ветер зайдя с востока ослаб, только катила крупная зыбь. Судно ушло от острова на юг в середину Баренцева моря. Впереди были два месяца трескового промысла. А лента не сколотого льда, на фальшборте полубака, напоминала обледенение у острова Надежда.
|
